Записки о гражданской войне

Записки о гражданской войне (лат. Commentarii de Bello Civili; кратко — Bellum Civile) — сочинение древнеримского политика и полководца Гая Юлия Цезаря о гражданской войне 49—45 годов до н. э., продолжение «Записок о Галльской войне». Предполагается, что «Записки» были написаны в 47 году до н. э. — между войнами в Александрии и Испании — и не были завершены. Следующие по времени действия сочинения — «Записки об Александрийской войне», «Записки об Африканской войне» и «Записки об Испанской войне» — приписываются Цезарю, но, вероятно, были написаны его сторонниками.

Содержание

• Книга I. Начало 49 года до н. э. Сенат и Помпей попирают римские законы и традиции (1-6); Цезарь заручается поддержкой своих войск и переходит через Рубикон (7-8); продвижение Цезаря в Италии и его попытки заключить мирный договор, бегство многих сенаторов из Рима (9-15); осада Корфиния (16-23); Помпей начинает переправу из Брундизия в Диррахий (24-29); Котта и Катон бегут из Сардинии и Сицилии, вместо них в провинции входят легаты Цезаря (30-31); Цезарь в Риме (32-33); Цезарь направляется в Испанию через Массилию (34-36); рассказ о войне в Испании (37-55; 59-87) прерывается описанием морской битвы у Массилии (56-58).
• Книга II. Конец 49 года до н. э. Осада Массилии (1-16); отправка Варрона в Испанию (17-20); заочное назначение Цезаря диктатором (21); сдача Массилии (22); кампания Куриона в Африке и его гибель (23-44).
• Книга III. 48 год до н. э. Цезарь в Риме (1-2); описание сил Помпея в Греции (3-5); переправа Цезаря в Эпир (6-8); действия Октавия в Иллирике (9); Цезарь предлагает мирные переговоры (10-11); боевые действия в окрестностях Диррахия (12-72); Цезарь перебирается в Фессалию (73-81); битва при Фарсале (82-97); преследование Помпея (98-102); гибель Помпея (103—104); Цезарь из Азии перебирается в Александрию, начало Александрийской войны (105—112).

Особенности

Избранный Цезарем для названия работы латинский термин commentarii обозначал «заметки» либо «записки для памяти» и в языковой практике I века до н. э. относился к мемуарной, а не к собственно исторической литературе. Как правило, этим термином обозначали необработанные дневниковые заметки (в частности, не дошедшие до наших дней мемуары Луция Корнелия Суллы и записки Марка Туллия Цицерона о своём консульстве), которые обычно ложились в основу другого, цельного и обработанного произведения. Тем не менее, «Записки» Цезаря подчинены единому художественному замыслу и имеют немало черт, свидетельствующих об их стилистической отделке (впрочем, ещё Цицерон упоминает о художественной обработке своих «Записок»). Возможно, весьма скромный выбор термина commentarii в качестве названия не случаен и был призван подчеркнуть невозможность доведения работы до завершения из-за нехватки времени.

Целью «Записок» была попытка доказать справедливый характер гражданской войны для Цезаря путём переноса ответственности за её начало на Гнея Помпея Великого и сенаторов. Эта мысль — апология Цезаря — является ключевой в I книге сочинения, но в книгах II и III Цезарь становится заметно объективнее. Как отмечает М. Альбрехт, «во вводных главах к „Гражданской войне“ рассказ и аргументацию невозможно отделить друг от друга». Схожую роль играет первая книга «Записок о Галльской войне», где обосновывается справедливость и даже вынужденность походов Цезаря вопреки нападкам его политических оппонентов. Впрочем, В. С. Дуров полагает, что своим сочинением Цезарь надеялся противопоставить своим оппонентам нечто большее, чем простое возражение — обычные в таких случаях пропагандистские памфлеты были значительно меньшими по объёму. Вероятно, Цезарь надеялся придать своей точке зрения больше убедительности благодаря обширному фактическому материалу. Отмечается и направленность «Записок» не столько на современников, сколько на потомков.

Сочинение Цезаря имело аналоги в более ранней греческой литературе, где существовал отдельный жанр (др.-греч. ὑπομνήματα — hupomnēmata) для записок правителей и полководцев. В наибольшей степени «Записки» Цезаря похожи на сочинения Ксенофонта (в частности, на «Анабасис»): изложение ведётся от третьего лица (например, «Узнав об этом, Цезарь произносит речь перед военной сходкой. В ней он упоминает о преследованиях, которым он всегда подвергался со стороны врагов»), отсутствует предисловие, а стиль лаконичен и прост, но при этом продуман и изыскан.

Встречаются у Цезаря и строго дозированные элементы популярной в то время в Греции трагической (или перипатетической) историографии. Так, некоторые собственные неудачи полководец выводит из вмешательства Фортуны. Напротив, собственные успехи Гай объясняет собственным расчётом, стараясь не произвести впечатление случайности при победе. Упоминая о собственных соображениях при описании военной обстановки, Цезарь стремится создать у читателя образ осмотрительного полководца. Периодически Гай вводит в повествование речи главных героев, типичные для античной историографии, но почти не используемые в жанре «записок» (в них прямая речь заменяется пересказом и косвенной речью). Как правило, прямая речь используется в наиболее драматичные моменты повествования: кампания Куриона в Африке, осада Диррахия, битва при Фарсале. В изображении Цезаря слова Помпея и его сторонников указывают на их неискренность и слепой фанатизм. Косвенная речь, впрочем, используется ничуть не реже. Как замечает М. Альбрехт, и в «Записках о Гражданской войне», и в «Записках о Галльской войне» удельный вес прямой речи растёт от книги к книге, что свидетельствует не об эволюции стиля Цезаря, а об активном использовании в кульминационных моментах произведений большего числа психологических элементов из арсенала античной историографии.

Достоверность сведений Цезаря в «Записках» ставили под сомнение ещё античные авторы (в частности, Гай Азиний Поллион). Впрочем, открытым искажением фактов диктатор не занимался; вместо этого он использовал литературные и риторические приёмы для выставления своей деятельности в наилучшем свете. В частности, Гай тщательно продумывает подачу материала, использует иносказательные слова и выражения в неудобных для себя ситуациях, умалчивает о некоторых деталях, известных по другим источникам, а также незначительно меняет хронологию в свою пользу. Так, Цезарь ни словом не упоминает о переходе через Рубикон, изображая вступление легионов в Аримин как обычную передислокацию войск, хотя это был переход через границу Италии, начавший гражданскую войну.

Наряду с описанием событий от третьего лица и отсутствием вступления, важнейшая характеристика стиля «Записок» — сухость и простота.

Ссылки

• [ancientrome.ru/antlitr/caesar/index.htm Сочинения на сайте ancientrome.ru]
• [xlegio.ru/sources/caesar/bellum-civile/ Сочинения на сайте xlegio.ru]
• [www.thelatinlibrary.com/caes.html Сочинения на сайте thelatinlibrary.com]  (лат.)

Отрывок, характеризующий Записки о гражданской войне

В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.