Заргарян, Павел Тигранович

Заргарян Павел Тигранович
Дата рождения	1 марта 1923(1923-03-01)
Место рождения	Гавар,
Дата смерти	20 сентября 2001(2001-09-20) (78 лет)
Место смерти	Львов,
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	Танковые войска
Звание	Полковник
Командовал	432-й танковый батальон, 101-й танковой бригады
Сражения/войны	Великая Отечественная война, Курская битва, Крымская наступательная операция
Награды и премии	Медаль «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»Медаль «В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина»Медаль ЖуковаМедаль «Защитнику Отчизны»Медаль «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»

Заргарян Павел Тигранович (13 [1] марта 1923 — 20 сентября 2001) — советский офицер, участник Курской битвы, освобождения Крыма в ходе Крымской наступальной операции и Великой Отечественной войн.

Биография

Павел Тигранович родился в семье военного, отец был начальником погран-заставы на границе с Турции, мать безработная. В девстве быстро научился управлять техникой поскольку в семье был автомобиль. После начала Великой Отечественной войны поступил в танковое училище на Урале.

Герой Советского Союза

Командир Павла Тиграновича, после 2х битв отправлял документы в Москву на присвоение звания Героя Советского Союза, но звание так и не получил. После войны сообщили что документы были утеряны.

Освобождение Крыма

Кадры кинохроники, как со стороны Феодосийского шоссе в Симферополь входят наши танки, без сомнения, видели все симферопольцы, крымчане, — рассказывает историк Вартан ГРИГОРЯН. — Их часто показывают по телевизору в день освобождения города. 13 апреля, когда исполнится 70 лет изгнания фашистов из города. Всмотритесь в лица танкистов на головном танке — это экипаж, чьей машине спустя без малого месяц будет суждено принять последний бой за Сапун-гору в Севастополе, а 3 июня 1944-го стать первым памятником героям Великой Отечественной в Симферополе. Установлен он на братской могиле воинов 19-го танкового корпуса, рядом — отдельные могилы офицеров разных частей, погибших в боях за Севастополь, подпольщиков симферопольской группы «Сокол». Танкистам «Т-34» с бортовым номером 201, первыми вошедшим в Симферополь со стороны Феодосийского шоссе, ставшим для горожан олицетворением освобождения, повезло — они выжили. И, как и их товарищи, достойны, чтобы имена героев знали крымчане. Этот танк был из 101-й танковой бригады Михаила Фёдоровича Хромченко, которая, судя по докладу командира 19-го танкового корпуса Ивана Васильева, ворвалась на восточную окраину Симферополя в 13.30 13 апреля. Двумя часами ранее с северо-востока в город вошли танки 79-й танковой бригады Петра Семёновича Архипова, головной танк вёл командир роты Николай Иванович Ткачёв. Сохранились воспоминания, как в краткие минуты отдыха он играл на скрипке. А в наградном листе к ордену Отечественной войны, сохранённому на сайте «Подвиг народа», указано, что «танк Ткачёва был одним из первых, кто ворвался на мыс Херсонес». Возможно, его экипаж, ещё три человека, чьи имена, увы, пока не известны, и стал первым ворвавшимся в Симферополь, но не попавшим в кадры кинохроники. А в Вологодской области уверены, что первым на танке в Симферополь ворвался Иван Иванович Пименов. В сборнике «Герои Советского Союза» указано, что именно он был командиром танка № 201, установленном в городе. Хотя подтверждений, что Иван Пименов воевал на 4-м Украинском фронте, освобождавшем Крым, нет — в составе 19-го корпуса он сражался уже на 1-м Прибалтийском. Впрочем, так ли важно, кто первым из танкистов вошёл в Симферополь. Они все без исключения — герои. А раз уж хроника запечатлела экипаж 201-го и этому танку было суждено стать главным символом освобождения города, вспомним о нём. Симферопольский танк — огнемётный, «ОТ-34-76», в годы войны их было всего 1170. И наш, выпущенный в январе 1944-го, стал одним из последних в серии. В 432-й танковый батальон 101-й танковой бригады передан в феврале командиру роты Павлу Тиграновичу Заргаряну. В экипаже «ОТ-34-76» кроме него ещё двое — механик-водитель Владимир Яковлевич Мельников и стрелок-радист Алексей Сергеевич Ковбаса. О том, что армянин командовал подразделением, первым ворвавшемся в Симферополь, я узнал будучи курсантом Симферопольского высшего военно-политического строительного училища. Конечно, это гордость за свою нацию, тем более, как потом выяснил, Победу на фронте приближали очень многие армяне, и в Крыму их сражалось и, увы, погибло немало. С 13 марта танк в составе 101-й бригады сражался за Крым. Тяжелейшие бои за плацдарм на Турецком (Перекопском) валу, прорыв, наступление, — продолжает Вартан Григорян. — О некоторых боях танка № 201 удалось узнать благодаря историку, исследователю, замдиректора по научной работе Музея истории Симферополя Людмиле Вьюницкой, которая вела переписку с Владимиром Мельниковым. В музее сохранилось его письмо: «Передвигались в сторону Симферополя. В одном из населённых пунктов сообщили, что немцы бегут в сторону аэродрома. Командир Заргарян принял решение атаковать (силами нескольким танков передовой колонны батальона, командира которого к тому времени заменил Заргарян. — Ред.). С аэродрома по танкам открыли ураганный огонь». Танки приняли бой, им удалось подбить несколько самолётов, но другие смогли взлететь и с воздуха обстреливали танкистов. Приказав двум танкам укрыться в лесополосе, Павел Заргарян на своём «ОТ-34-76» маневрировал по лётному полю. «Но вот короткая остановка, мы быстро вылезли из танка и подожгли дымовые шашки на бортах, сделав вид, что танк горит. Самолёты, сделав круг над танком, ушли в сторону Севастополя, — вспоминал Владимир Мельников. — На танке и сейчас видны следы осколков от бомб и пуль. Утром 13 апреля бригада (и наш батальон был во главе с востока) пошла на Симферополь, преследуя противника. Из Симферополя колоннами вдоль шоссе пошли на Бахчисарай». Вскоре у танка появился новый командир. Павла Заргаряна официально утвердили в должности командира батальона, а ротой и танком стал командовать Иван Плахутин. Последний бой танк № 201 принял под Сапун-горой 25 апреля 1944-го. «Термитный снаряд попал в башню в том месте, где находился командир, он упал мне на спину, — писал Людмиле Вьюницкой танкист. — По танку били ещё несколько раз болванками, одна упала за спинку моего сиденья. В моторном отделении горело масло, мне пришлось выводить машину из боя (раненного накануне Алексея Ковбасу отправили в госпиталь. — Ред.). В районе Балаклавы к танку подошли санитары. Я вылез, был весь в крови, стали раздевать, думали, что я ранен, а это была кровь моего командира». Увы, найти больше данных об этом офицере, о месте его захоронения не удалось.

Освобождение Симферополя в 1944 году

В годы Великой Отечественной войны, в 1941—1944 годах, Симферополь находился под немецко-румынской оккупацией. 8 апреля 1944 года в ходе Крымской наступательной операции советские войска приступили к освобождению Крыма, который оборонялся силами 17-й немецкой армии (в которую также входили и румынские части). Для освобождения Симферополя приказом командующего 4-м Украинским фронтом генерала армии Ф. И. Толбухина была сформирована фронтовая подвижная группа под командованием заместителя командующего 51-й армией генерал-майора В. Н. Разуваева в составе 19-го танкового корпуса, двух полков 279-й стрелковой дивизии генерал-майора В. С. Потапенко и 21-й истребительно-противотанковой артиллерийской бригады полковника Н. Д. Павлова. 12 апреля, преследуя отступающие немецко-румынские войска тремя колоннами, советские войска вышли в район Сарабуза (ныне посёлок Гвардейское), где находился крупный транспортный узел противника — аэродром и узловая железнодорожная станция. После ночной перегруппировки советские танковые части с ходу взяли его 13 апреля. В ночь на 13 апреля две группы партизанского Северного соединения проникли в Симферополь и уничтожили казармы немецкого гарнизона. Затем утром в город вошли танки 79-й танковой бригады (полковник П. Архипов) и 101-й танковой бригады (подполковник М. Ф. Хромченко), а потом 27-я мотострелковая, 6-я гвардейская танковая бригады, а также партизаны 17-го и 19-го отрядов 1-й партизанской бригады (командир Ф. И. Федоренко) окончательно закрепили успех. Также в освобождении Симферополя принимали участие воины 279-й стрелковой дивизии и городские подпольные группы под руководством А. Н. Косухина и В. И. Бабия. Одновременно, группа партизан Якова Саковича, Фёдора Горбия атаковали противника в южной части города. Таким образом, к 16 часам Симферополь был полностью очищен от противника. Были захвачены большие трофеи, в том числе 10 железнодорожных эшелонов с вооружением, боеприпасами и военным имуществом. А также были взяты в плен свыше тысячи солдат и офицеров противника. В 22:00 в Москве в честь освободителей Симферополя состоялся праздничный салют 20-ю артиллерийскими залпами из 224-х орудий, а 11-ти наиболее отличившимся частям и соединениям было присвоено почётное наименование «Симферопольских».

Памятник и экипаж

Танк на буксире доставили в Симферополь, а 3 июня 1944-го «Красный Крым» (так тогда называлась «Крымская правда») рассказал об открытии в Пионерском саду (сквер Победы) памятника-танка. Работы по установке танка-памятника были начаты по инициативе начальника штаба 216-го сапёрного батальона 19-го танкового корпуса капитана С. Ф. Коробкина и продолжались с конца апреля по конец мая 1944 года. По воспоминаниям директора Крымского краеведческого музея ветерана войны В. Н. Бухаркина, бывшего в то время командиром подразделения 216-го сапёрного батальона, «его неиссякаемая энергия, знание дела, предприимчивость обеспечили возможность выполнения этого необычного задания… А ведь стройматериалов в городе не было». В. Н. Бухаркин со своими бойцами лично работал на установке монумента, а капитан С. Ф. Коробкин после окончания боевых действий «взял на себя, если так можно выразиться, идейное руководство сооружением».

В качестве памятника был выбран огнемётный танк ОТ-34 № 201, который, по некоторым сведениям, одним из первых вошёл в город 13 апреля. На лицевой части монумента была установлена металлическая плита с надписью: «Вечная память героям 19-го Перекопского Краснознамённого корпуса, павшим в боях за освобождение Крыма. Апрель — май». Под ней перечислены 19 фамилий. Среди них подполковник М. Ф. Хромченко, командир 101-й Сивашской танковой бригады, погибший под Севастополем. Один из авторов проекта памятника, капитан Н. С. Прудников, и. о. командира 216-го сапёрного батальона, погиб 27 апреля 1944 года в боях за освобождение Севастополя и также похоронен здесь же.

3 июня 1944 года танк-памятник был торжественно открыт в Пионерском парке (ныне сквер Победы). Рядом с памятником находились могилы погибших танкистов, увенчанные пирамидками, а некоторые — огорожены дощатым заборчиком. Позднее в 1949 году их останки были перенесены на воинское кладбище Симферополя на улице Старозенитной.

Согласно эскизу памятника, для облицовки пьедестала и цоколя был выбран белый инкерманский камень. Вокруг памятника должны быть размещены 10 бетонных столбиков, соединённых между собой цепями. Однако по состоянию на 1945 год, монумент был обнесён оградой из столбиков, соединёнными металлическими трубами. В дальнейшем памятник несколько раз реконструировался и перестаивался. К 1969 году цельной плиты уже не было, а текст был набран металлическими буквами, размещёнными прямо на белой плиточной отделке. На башне появился бортовой номер 201, позднее также на правый бок башни был нанесён гвардейский знак.

16 января 2003 года в связи со строительством Александро-Невского собора при участии ветеранов и общественности Крыма танк-памятник был установлен на новый постамент и перенесён на несколько десятков метров в пределах сквера. Новый мемориальный комплекс был дополнен плитами с наименованиями частей, освобождавших Крым в 1944 году. Таким образом, в центре Симферополя в пределах сквера Победы помимо двух существующих памятников — героям Русско-турецкой войны и освободителям Крыма от немецко-фашистских захватчиков — был также построен кафедральный собор Святого Александра Невского, которые вместе образуют единый архитектурный ансамбль.

Также при рытье котлована для собора были обнаружены останки советских воинов, которых, как выяснилось, не перенесли в 1949 году. Они были перезахоронены на территории собора.

Хотя изначально монумент был установлен в честь воинов 19-го Краснознамённого Перекопского танкового корпуса, ныне он превратился в более абстрактный символ. Надпись на памятнике была расширена: «Слава защитникам и освободителям Крыма 1941—1944.» Заместитель директора Музея истории города Симферополя Л. Н. Вьюницкая считает, что это неверно: «Вместо того чтобы соорудить мемориал, достойный всех освободителей Симферополя, взяли и исказили этот памятник. Убрали захоронения, изменили первоначальный текст посвящения. А сейчас он вообще чуть ли не всем соединениям посвящён».

Сооружением постамента занимались сапёры взвода Владимира Бухаркина. Позже в письмах в Симферополь Владимир Наумович вспоминал, что с просьбой к руководству Симферополя установить в городе памятник героям-танкистам, павшим в бою за освобождение Крыма, обращался принявший командование 216-м отдельным сапёрным батальоном Николай Сергеевич Прудников, который погиб 29 апреля под Сапун-горой, «через три часа после нашего убытия в Симферополь для выполнения задания по строительству памятника». Автором проекта был Семён Фёдорович Коробкин, а город выделил каменщика «то ли Сергея Сергеевича, то ли Семён Семёновича». Установку танка и мемориальной доски, выполненной из изношенных деталей двигателей, выполнил 90-й сборный пункт аварийных машин корпуса и Алексей Завольский. На памятнике, ставшим надмогильным воинам 19-го танкового Перекопского Краснознамённого корпуса, павшим в боях за освобождение Крыма, — рассказывает Вартан Григорян, — были вначале соответствующая надпись и фамилии двадцати воинов, половина — Герои Советского Союза. Причём лишь несколько фамилий тех, кто похоронен в Пионерском саду. В 1967-м памятник танкистам стал монументом всем освободителям, а останки перенесли на воинское кладбище ещё в 1949-м, кстати, в 2003-м выяснится, что не все перенесли, но это другая история. Первому экипажу «ОТ-34-76» № 201 повезло. Они выжили, хотя и были неоднократно ранены, и танк их до сих пор хранит следы пуль и осколков. Армянину Павлу Тиграновичу Заргаряну во время боёв за Крым было всего 28 лет, — рассказывает Вартан Григорян. — Но к этому времени он уже был награждён орденами Ленина и Богдана Хмельницкого 3-й степени, за наш полуостров получил орден Красного Знамени. «Показал себя решительным и смелым командиром, — читаем в наградном листе. — Рота, которой он командовал, нанесла противнику большие потери в живой силе и технике. Тов. Заргарян лично возглавил разведку в составе 3-х танков и повёл в тыл врага. В стороне заметил аэродром противника и с ходу атаковал его, где уничтожил 6 самолётов противника, не имея потерь со своей стороны» (бой, который описывал его механик-водитель. — Ред.). Когда погиб на Сиваше командир батальона Иван Николаевич Мошкарин, а его заместитель Пётр Анатольевич Корж умер от ран, полученных в боях за Джанкой, Павел Заргарян принял командование батальоном. Известно, что потом Павел Тигранович награждён и орденами Отечественной войны двух степеней. Встретил Победу и, как следует из документов, показанных мне сотрудниками Музея истории Симферополя, позднее уже в звании полковника служил в Прикарпатском военном округе. Сейчас пытаюсь в Армении разыскать родных героя. Вартан Григорян показывает уникальный снимок экипажа танка № 201 (он на заднем плане фото), застывшего на пьедестале в Симферополе. Он сделан через сутки после освобождения столицы Крыма — 14 апреля, в только что освобождённом Бахчисарае. Справа — Павел Заргарян, слева — Владимир Мельников, в центре — Алексей Ковбаса. Быть может, это последний их снимок вместе, в танковом экипаже, потом Заргаряна сменит Иван Плахутин. Механику-водителю Владимиру Мельникову во время боёв за Крым было 23 года, — продолжает Вартан Григорян. — Он — русский, призван из Рязани. Известно, что был награждён орденами Отечественной войны двух степеней и орденом Славы 3-й степени, орденом Красной Звезды. Такие же награды и у 21-летнего украинца стрелка-радиста Алекся Ковбасы, он призван из Киргизии, где семья находилась в эвакуации. Три танкиста — экипаж машины боевой. Они были разных национальностей, но не выясняли, кто главнее, как и миллионы других защитников Родины. Потому и победили. Помните, крымчане, о тех, кто в 1944-м освободил полуостров, а в 1945-м подарил нам всем Великую Победу.

Документальные фильмы

• Танк Победы. 2013. Музей истории города Симферополя (подг. Л. Н. Вьюницкой, А. А. Эйлером, Э. С. Изетовым).

Литература

• Шаповалова С., Барбух В., Вьюницкая Л. [www.crimea.ru/item_info_big.htm?id=677 Памятник-танк] // Крым. Памятники славы и бессмертия. — Симферополь: Таврия, 1985. — 240 с. — 20 000 экз.

Ссылки

• Алёна Попова. [gazeta.crimea.ua/articles/pamyatnik-tank-postavili-osvoboditeli-simferopolya-sebe-5426 Памятник-танк поставили освободители Симферополя. Себе]. Крымская газета (13.04.2013). Проверено 29 декабря 2014. [web.archive.org/web/20141229125851/gazeta.crimea.ua/articles/pamyatnik-tank-postavili-osvoboditeli-simferopolya-sebe-5426 Архивировано из первоисточника 29 декабря 2014].
• [www.novoross.info/people/12014-v-krymskoy-stolice-otkrylas-vystavka-posvyaschennaya-osvobozhdeniyu-simferopolya-foto.html В крымской столице открылась выставка, посвященная освобождению Симферополя]. Новоросс.info (13.04.2012). — фото. Проверено 29 декабря 2014. [web.archive.org/web/20141230102954/www.novoross.info/people/12014-v-krymskoy-stolice-otkrylas-vystavka-posvyaschennaya-osvobozhdeniyu-simferopolya-foto.html Архивировано из первоисточника 30 декабря 2014].
• [youtube.com/watch?v=RrFuT3T9wuE 9 мая 2014 года у танка-памятника] на YouTube — возложение венков официальными лицами Крымского руководства и парад победы.
• c-pravda.ru/newspapers/2014/04/09/tri-tankista

Отрывок, характеризующий Заргарян, Павел Тигранович

Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.