Заседание Политбюро ЦК КПЮ 4 июля 1941 года

Заседание Политбюро ЦК КПЮ 4 июля 1941 — историческое совещание руководства Коммунистической партии Югославии, состоявшееся в Дедине — районе Белграда — и ознаменовавшее собой начало Народно-освободительной войны Югославии против немецко-фашистских захватчиков. Заседание прошло в доме Владислава Рибникара, будущего редактора «Политика», а председателем заседания был генеральный секретарь коммунистической партии Югославии Иосип Броз Тито. В Югославии этот день отмечался как День борца и был национальным праздником.

Предпосылки

Коммунистическая партия Югославии ещё на V земельной конференции в октябре 1940 года в Загребе предупреждала об угрозе фашистской агрессии в отношении Югославии. При ЦК КПЮ была образована Военная комиссия, занимавшаяся политической подготовкой солдат Югославской королевской армии и военной подготовкой всех добровольцев, желающих оказать сопротивление оккупантам. 10 апреля 1941 после начала Апрельской войны было созвано экстренное совещание, на котором ЦК КПЮ призвал всех неравнодушных начать вооружённую борьбу с захватчиками. Этого оказалось недостаточно, чтобы остановить немецкий блицкриг, и Югославская армия капитулировала, но коммунисты продолжили борьбу: Военная комиссия была преобразована в Военный комитет, который возложил на себя обязанности по руководству партизанским подпольем.

На совещании в начале мая 1941 года ЦК КПЮ проанализировал сложившуюся ситуацию в Югославии и отдал распоряжение всем краевым, областным, районным и городским комитетам партии образовать собственные воинские подразделения для ведения вооружённой борьбы. С мая по июнь шло формирование ударных групп и десятков, куда вступали массово как члены партии и Союза коммунистической молодёжи Югославии, так и симпатизирующие им. Группы занимались саботажем и диверсиями. 22 июня 1941 Германия без объявления войны напала на Советский Союз, и в тот же день Коминтерн призвал все коммунистические партии Европы подняться на борьбу с немецко-фашистскими захватчиками, что стало сигналом для югославских коммунистов. 27 июня на очередном заседании ЦК КПЮ был сформирован Главный штаб народно-освободительных партизанских отрядов Югославии, начальником которого стал Иосип Броз Тито.

Заседание 4 июля

4 июля 1941 на вилле Владислава Рибникара в белградском районе Дедине состоялось заседание Политбюро ЦК КПЮ, на котором было принято решение о начале вооружённого восстания против немецких оккупантов, их союзников, сателлитов и пособников. На заседании присутствовали генеральный секретарь КПЮ Иосип Броз Тито, члены ЦК Александр Ранкович, Милован Джилас, Иво Лола Рибар, Светозар Вукманович и Сретен Жуйович (в некоторых источниках утверждается, что присутствовал также Иван Милутинович, но в своих воспоминаниях Вукманович и Джилас это отрицали), журналист Владислав Рибникар, его супруга Яра и писатель Владимир Дедиер. Перед началом заседания все внимательно осмотрели окрестности и убедились, что их никто посторонний не может увидеть и услышать.

На заседании, председателем которого был Тито, была проанализирована ситуация в Югославии и мире, а особенное внимание уделялось положению на советско-германском фронте. Было отдано распоряжение о начале массовых акций саботажа и диверсий как части народного восстания, а партизанская война была объявлена дальнейшей формой развития восстания. Также были приняты следующие стратегически важные решения:

1. Образовать Штаб партизанских отрядов Сербии во главе со Сретеном Жуйовичем как ответственным за партизанское движение в Сербии.
2. Назначить на аналогичные должности в Боснии и Герцеговине Светозара Вукмановича, в Черногории — Милована Джиласа.
3. Образовать Оперативное партийное руководство при ЦК Коммунистической партии Хорватии во главе с Владо Поповичем как ответственным за партизанское движение в Хорватии.
4. Назначить на аналогичную должность в Словении Эдварда Карделя.
5. Как можно быстрее создать организованные ударные группы и набрать их состав из членов партии.
6. Назначить политических комиссаров (политруков) как представителей партии в каждом отряде.
7. Учредить Бюллетень Главного штаба народно-освободительных партизанских отрядов Югославии.

Иво Лола Рибар в конце заседания составил текст обращения Коммунистической партии Югославии к народам страны с призывом поднять восстание против оккупантов. 12 июля в подпольной типографии ЦК КПЮ на улице Банички Венац были напечатаны листовки, которые потом стали распространяться по всей стране. В листовках говорилось следующее:

Народы Югославии — сербы, хорваты, словенцы, черногорцы, македонцы и другие! ... Вы были побеждены в войне, но не покорены. Славные традиции борьбы за правду и свободу ваших дедов нельзя забывать. Сейчас время показать, что вы достойные потомки своих предков. Сейчас время, сейчас настал час, чтобы вы двинулись все как один в бой против захватчиков и их прихвостней, палачей наших народов. Не паникуйте ни перед каким террором противника. На террор отвечайте массовым ударом по крупнейшим точкам фашистских оккупационных банд. Уничтожайте всё, всё что используется фашистскими завоевателями. Не позволим по нашим железным дорогам перевозить военные припасы и иные средства, которые служат фашистским ордам в их борьбе против Советского Союза. Создадим из нашей земли мощную крепость против фашистских завоевателей.

Оригинальный текст (серб.)  

Народи Југославије - Срби, Хрвати, Словенци, Црногорци, Македонци и други! ... Ви сте били побеђени у рату, али нисте покорени. Славне традиције борбе за правду и слободу ваших дедова не смеју бити заборављене. Сада је време да покажете да сте достојни потомци својих предака. Сада је време, сада је куцнуо час, да се дигнете сви ако један у бој против окупатора и њихових домаћих слугу, крвника наших народа. Не презајте ни пред каквим терором непријатеља. На терор одговарајте масовним ударом по најосетљивијим тачкама фашистичких окупаторских бандита. Уништавајте све - све што користи фашистичким освајачима. Не дозволимо да наше жељезнице превозе ратни материјал и друга средства која служе фашистичким хордама у њиховој борби против Совјетског Савеза. Створимо од наше земље опседну тврђаву за фашистичке освајаче.

Последствия

Дом, в котором прошло заседание, Владислав Рибникар после войны передал Коммунистической партии, которая открыла в нём 1 мая 1950 Музей 4 июля в память о начале войны. В 2000 году он был закрыт, а в 2003 году возвращён потомкам Рибникара. 26 апреля 1956 распоряжением Союзной скупщины ФНРЮ день 4 июля стал государственным праздником под названием «День борца» и стал отмечаться во всех республиках. Он оставался государственным праздником в Союзной Республике Югославия и был отменён в 2001 году.

Литература

• Владимир Дедијер „Дневник“ (друго сажето издање). „Југословенска књига“, Београд 1951. година.
• Хронологија ослободилачке борбе народа Југославије 1941-1945. „Војно-историјски институт“ Београд, 1964. година.
• Светозар Вукмановић Мемоари „Револуција која тече“. „Комунист“, Београд 1971. година.
• Хронологија радничког покрета и СКЈ 1919-1979 (књига прва). „Народна књига“ и Институт за савремену историју, Београд 1980. година.
• Историја Савеза комуниста Југославије. Истраживачки центар „Комунист“ Београд, „Народна књига“ Београд и „Рад“ Београд, 1985. година.
• [youtube.com/watch?v=EydlVcgfBVU Документарна серија „Југославија у рату 1941-1945.“ пета епизода (Јара Рибникар и Милован Ђилас причају о седници ЦК КПЈ од 4. јула 1941.]] на YouTube

Отрывок, характеризующий Заседание Политбюро ЦК КПЮ 4 июля 1941 года

В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.