Затопление кораблей Черноморского флота в Цемесской бухте

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Затопление кораблей Черноморского флота в Цемесской бухте произошло 18 июня 1918 года около Новороссийска. Согласно договорённостям, Советское правительство должно было передать Германии свой Черноморский флот, однако не хотело этого делать. Исполнявший обязанности командующего Черноморским флотом капитан 1-го ранга Тихменев получил официальный приказ привести корабли флота из Новороссийска в Севастополь, где передать их немецким войскам. Он также получил секретный приказ затопить их в бухте Новороссийска. Тихменев после продолжительного раздумья и обсуждения с корабельными комитетами приказал всем кораблям идти в Севастополь. Экипажи многих кораблей отказались делать это и затопили их.

Предыстория

В статьях Брестского мирного договора Черноморский флот не упоминается. Однако в апреле 1918 года немцы вторглись в Крым вместе с украинцами, что создавало явную угрозу для флота в Севастополе. Вице-адмирал Саблин был отстранён правительством от командования флотом, но при появлении немцев под городом и начавшейся панике комитеты экипажей линкоров «Воля» и «Свободная Россия» обратились к нему с просьбой принять командование обратно. 29 апреля Саблин, потребовавший для себя расширенных полномочий, приказал поднять на кораблях украинские флаги, чтобы спасти их от нападения немцев. Экипажи многих миноносцев отказались это сделать, и Саблин приказал им покинуть бухту до конца дня. Большинство миноносцев ушли в Новороссийск. Поскольку делегация от имени «украинского флота» была принята немцами очень холодно, а их войска появились на северном берегу бухты, вечером 30 апреля Саблин велел всем остававшимся на ходу кораблям, во главе с линкорами, выйти из Севастополя. Отчаливая, эсминец «Гневный» по ошибке машинного отделения выбросился на мель и не смог уйти. Во время выхода из бухты «Свободная Россия» была обстреляна немцами из установленных на берегу орудий и получила незначительные повреждения. Контр-адмиралу Остроградскому было поручено подготовить уничтожение не способных на переход кораблей. Из-за паники в порту уничтожить удалось лишь миноносец «Заветный». На неспособных к передвижению кораблях Остроградский приказал поднять украинский флаг.

Новороссийские события

Утром 1 мая в Новороссийск пришли мятежные миноносцы, а вечером — флот с линкорами. Город формально находился под контролем Кубано-Черноморской советской республики, но правопорядок был нарушен пришедшими ранее из других черноморских портов транспортами, в том числе с красноармейцами. Порядок был восстановлен, когда город взяли под контроль флотские караулы. Саблин, получивший власть от матросов линкоров и саботированный в Севастополе экипажами большинства миноносцев, потребовал провести всеобщее голосование команд по своей кандидатуре. Команды проголосовали за его руководство. Саблин получил из Киева телеграмму фельдмаршала Эйхгорна с требованием вернуть корабли в Севастополь, где сдать их немцам. Над Новороссийском стали появляться немецкие разведывательные самолёты, а в море — их подлодки. В городе с тревогой ждали дальнейшего продвижения немцев, уже занявших Ростов и Керчь. В Новороссийск прибыл командарм Автономов, обещавший мобилизовать 20 тысяч человек для обороны на суше. Вскоре он был отозван в Москву. В город прибыл назначенный комиссаром флота Глебов-Авилов, но командованию удалось минимизировать его влияние. Корабли не имели достаточно топлива для ещё одного морского перехода. Из Царицынаудалось обманом получить несколько эшелонов нефтепродуктов.

В первых числах июня из столицы прибыл с пакетом секретных документов матрос Вахрамеев. В них морской штаб описывал перспективы продвижения немцев к флоту, а заканчивались они резолюцией Троцкого немедленно потопить корабли. Резолюция произвела гнетущее впечатление на командование флота. Саблин выехал в Москву с намерениями добиться отмены приказа и восстановления снабжения, оставив командующим командира «Воли» капитана 1-го ранга Тихменева. 8 июня Тихменев и другие старшие офицеры отправили правительству телеграмму с просьбой отозвать резолюцию и подождать дальнейшего развития событий. 10 июня флот получил ряд телеграмм от правительства, в том числе одну шифрованную. В них говорилось, что в ходе киевских переговоров немцы поставили ультиматум вернуть корабли в Севастополь до 19 июня, иначе они продолжат наступление вглубь России. Открытая телеграмма приказывала отвести флот в Севастополь и сдать немцем, а шифрованная требовала потопить их. Тихменев раскрыл командам содержание телеграмм и противоположных приказов, и следующие дни прошли во всеобщем обсуждении дальнейшей судьбы кораблей. Слух, что немцы высаживают в Тамани 20-тысячный корпус, деморализовал флот: начались дезертирство и непрерывное митингование. Прибыла делегация Кубано-Черноморской республики, которая просила объединиться и не выполнять столичные приказы. Вопрос о выделении сухопутных частей для обороны города делегация обещала обсудить в столице республики, куда уехала и больше не появлялась.

Тихменев надеялся, что команды, как в конце апреля с Саблиным, придут просить взять его на себя полное командование, а потому почти не появлялся на многочисленных заседаниях. 14 июня он выпустил приказ командам проголосовать за один из двух вариантов: идти в Севастополь или затопить корабли. Вариант остаться ожидать дальнейшего развития события или сражаться Тихменев не предлагал, но именно так проголосовали около 1000 моряков. 900 проголосовали за Севастополь, 450 — за затопление. 15 июля командующий объявил, что референдум выступил за Севастополь, отбросив голоса выбравших «ждать или сражаться» как уклонившихся. Хотя большая часть офицеров его поддержала, меньшая, во главе с командиром эсминца «Керчь» старшим лейтенантом Кукелем, посчитала сдачу кораблей немцам высшим позором, и стала агитировать за затопление. Результаты голосования они оценивали как «большинство против сдачи». 15 апреля команды ввиду грядущего уничтожения флота получили жалование за 5 месяцев вперёд и пенсии, а вечером Тихменев приказал начать подготовку к отплытию. Команды некоторых миноносцев, в частности Ушаковского дивизиона, проигнорировали приказ, другие начали готовиться, но продолжали сомневаться в решении. Многие противники похода ночью покинули корабли.

Утром 16 июня было приказано развести пары, чего не выполняли многие миноносцы. Узнавшие о решении идти в Севастополь горожане заполонили порт и молы, призывая команды остаться. Экипажи многих кораблей после дезертирства сократились в разы, одновременно с манифестациями начались попытки мародерствовать на этих кораблях. С целью оборвать контакты с манифестантами, несколько миноносцев отчалили на внутренний рейд к «Воле». «Керчь» начал вывешивать оскорбительные для уходящих флаговые сигналы. Акваторию заполнили малые суда, на которых манифестанты подходили к кораблям и уговаривали команды изменить решение. На «Волю» такие делегации не допускались, но машинная команда продолжавшей грузиться «Свободной России» поддалась агитации и отказалась работать, что парализовало корабль. В час дня Тихменев приказал всем кораблям выйти на внешний рейд; за «Волей» последовали миноносцы «Поспешный», «Беспокойный», «Дерзкий», «Живой», буксируемый «Живым» «Жаркий» (чья команда разбежалась), вспомогательный крейсер «Троян», а позже и «Пылкий». Вскоре главные представители советского правительства, Глебов-Авилов и Вахрамеев, прибыли на «Волю», но не смогли убедить Тихменева затопить корабли. Тот назначил уход на 10 вечера, пытаясь увести также «Свободную Россию». Попытки заменить её машинную команду офицерами и гражданскими мастерами потерпела неудачу. Вышедший вечером на рейд миноносец «Громкий» не собирался присоединяться к уходящим, а был вскоре затоплен своей малочисленной командой. Ночью соединение Тихменева — «Воля», миноносцы «Дерзкий», «Поспешный», «Беспокойный», «Пылкий», «Живой», «Жаркий» на буксире у вспомогательного крейсера «Троян» и плавучая база быстроходных катеров «Креста» — ушло в Севастополь.

Затопление

К утру 18 июня на «Керчи» оставалась полная команда (около 130 человек), на «Лейтенанте Шестакове» были собраны до полусотни моряков с разных судов, на остальных миноносцах — менее 10 человек на каждом. «Фидониси» был полностью покинут командой, офицеры миноносца ушли на катере в Керчь. Также сбежали все команды катеров, буксиров порта и флотских транспортов, которые тоже собирались затопить: транспорты Черноморского флота представляли собой в основном иностранные пароходы, оказавшиеся в российких портах Черного моря в начале Первой мировой войны. Было решено использовать «Лейтенанта Шестакова» как буксир, а «Керчь» — как торпедоносец. Утром руководить затоплением в порт прибыл высокопоставленный сотрудник наркома Раскольников. Он оперативно принял меры по затоплению судов в тот же день.

К удивлению Кукеля, командир «Свободной России», чья команда разбежалась, капитан 1-го ранга Терентьев покинул корабль, отказавшись руководить затоплением судна. Раскольников сумел набрать команду для парохода, который взял линкор на буксир. К 4 часам дня все суда для затопления, подняв сигнал «Погибаю, но не сдаюсь!», были выведены на внешний рейд. «Керчь» торпедой потопила «Фидониси», после чего в течение 35 минут все остальные суда были потоплены открытием кингстонов и подрывом ключевых механизмов. Затопление всех судов в краткий срок было вызвано желанием не дать вмешаться немцам. Подойдя к «Свободной России», «Керчь» выпустила несколько торпед для потопления линкора. Быстроходные катера не были затоплены, поскольку их можно было переправить по железной дороге в другие бассейны. В самом Новороссийске, где команда «Керчи» имела дурную славу после утопления офицеров Варнавинского полка полугодом ранее, Кукель топить эсминец не стал, а приказал идти в Туапсе. Утром 19 апреля команда затопила там своё судно и загрузилась в поезд.

Затопленные суда

Линкор «Свободная Россия» Миноносец «Громкий» (17 июня) Миноносец «Калиакрия» Миноносец «Гаджибей» Миноносец «Фидониси» Миноносец «Пронзительный»

Миноносец «Лейтенант Шестаков» Миноносец «Капитан-лейтенант Баранов» Миноносец «Стремительный» Миноносец «Сметливый» Миноносец «Керчь» (19 июня, Туапсе)

Танкер «Эльбрус» (Бельгия) Пароход «Оксус» (Франция) Пароход «Тревориан» (Великобритания) Пароход «Женероза» (Италия) Пароход «Сербия» (Италия)

Последствия

См. также: Памятник морякам революции

Ушедший в Севастополь флот был передан немецким войскам. Большинство кораблей оставалось там до поражения Германии в Первой мировой войне, после чего они перешли под контроль союзников. Те передали их белой армии, и многие корабли вернулись в Новороссийск, а позже стали частью Русской эскадры. В белое движение вступили Тихменев и Саблин, который после прибытия в Москву был арестован и бежал. Руководившие затоплением Раскольников, Кукель и Глебов-Авилов стали видными большевистскими деятелями советского государства, а в конце 1930-х были репрессированы. В 1920-х годах начался подъём затопленных в Цемесской бухте судов, некоторые из них были восстановлены, например эсминец «Калиакрия» (Дзержинский). К началу XXI века оставались не подняты только «Свободная Россия» и «Громкий».

Памятник

А 1980 году на 12-м километре Сухумского шоссе Новороссийска был открыт Памятник морякам революции «Погибаю, но не сдаюсь!» скульптора Цигаля и архитекторов Белопольского, Кананина и Хавина. На дальней от моря стороне дороги возвышается 12-метровый гранитный монумент коленопреклоненного матроса. На стороне моря находятся куб с благодарственным текстом и флаговым сигналом «Погибаю, но не сдаюсь!» внутри, а также указатели кораблей с направлением и расстоянием до мест их затопления с точностью до сотой доли мили.

Литература

• Граф Г. К. На «Новике». Балтийский флот в войну и революцию / Предисл. и комментарии В. Ю. Грибовского. — СПб.: издательство «Гангут», 1997. — 488 с. илл. ISBN 5-85875-106-7. Тираж 5300 экз. // 2-е издание ≡ Печатается по изданию: Граф Г. К. На «Новике». Типография Р. Ольденбург, Мюнхен, 1922.
• Гражданская война в России: Черноморский флот / Составитель В. Доценко. — М.: ООО «Издательство ACT», 2002. — 544 с.: 16 л. ил. — (Военно-историческая библиотека). ISBN 5-17-012874-6. Тираж 5100 экз. // Кукель В. А. Правда о гибели Черноморского флота 18 июня 1918 г. — Л.: 1923.

Ссылки

• [regnum.ru/news/polit/1331759.html Александр Пученков: Новороссийская трагедия Черноморского флота: 1918 год] Regnum
• [novodar.ru/index.php/vostokpunkt/452-vostokcat/7590-zatflmrpr-06-2013 Легитимисты, Ленин дал приказ! Трагедии затопления эскадры Черноморского флота в Цемесской бухте сегодня исполнилось 95 лет.] Новороссийские известия

Отрывок, характеризующий Затопление кораблей Черноморского флота в Цемесской бухте

Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.