Зауряд

Зауря́д — в Российской империи юридический термин, означавший, что лицо — которое отправляло должность или исполняло обязанности — пользовалось правами и преимуществами, которыми сопровождалась должность или обязанность, но которыми по общим правилам это лицо не могло бы пользоваться (например, судьи могли направлять своих сыновей в привилегированные учебные заведения в соответствии с занимаемой должностью, а не чином).

В законодательстве Российской империи «исполнение должности» зауряд отличалось от «исправления должности» (которое требовало соответствия квалификации лица, исправляющего должность, установленным правилам).

Слово «зауряд» также использовалось как первая часть сложных слов в значении «исполняющий какую-либо должность, но не имеющий соответствующего чина или подготовки». Например, студент медицинского факультета, ставший в ходе мобилизации военным зауряд-врачом, мог лечить военнослужащих, не будучи ещё врачом. В современном языке эти сложные слова практически не используются (М. В. Панов назвал их «полумёртвой группой»).

Зауряд чины и звания

• Зауряд-офицер — военнослужащий армии Российской империи в XIX—XX веках, не имевший офицерского чина, но занимавший офицерскую должность.
• Лица из казачьего сословия, исполняющие во время службы обязанности соответствующих казачьих офицеров, но не имеющие права на производство в воинское звание, именовались «зауряд-хорунжий», «зауряд-сотник», «зауряд-есаул». Например, чин «зауряд-хорунжего» давался вахмистрам и урядникам за боевые отличия. На погонах хорунжего они имели «на верху» погона, поперек его, нашивки того звания, из которого они были произведены в офицерский чин. От кадровых казачьих офицеров зауряд-офицеров также отличали и некоторые детали обмундирования — отсутствие офицерских темляков, офицерского галуна на портупеях и прочие.
• Зауряд-прапорщик — с 1907 по 1917 годы в российской армии воинское звание для унтер-офицеров. До 1907 года так называли подпрапорщиков, исполнявших обязанности офицеров.
• Зауряд-врач — звание, с 1891 года присваивалось студентам 4-го и 5-го курсов медицинских факультетов университетов и Императорской военно-медицинской академии, допущенных при мобилизации войск и в военное время к исполнению должности младшего врача.
• Зауряд-чиновник военного ведомства — с 1891 года звание лица с образованием, но без чина, занимавшего в военное время классную должность (до 8-го класса Табели о рангах)
• Офицеры, командовавшие ополчением, могли иметь чины зауряд, если назначались на должности выше своих чинов: «Назначаемые на офицерские должности в ополчение лица, зачисляются на службу … имеющие … чин низший — чинами, соответствующими должности, зауряд, т-.е. сохраняя этот чин, пока будут состоять в должности.»

Примеры использования зауряд прав

Основной целью состояния в должности «зауряд» было предоставление лицам, занимавшим важные должности, но не имевшим положенного для этой должности классного чина, надлежащего протокольного старшинства в разного рода комиссиях и на совещаниях. Прежде всего, в чинах «зауряд» числились выборные должностные лица дворянского сословного, земского и городского самоуправления, которые, при всей важности их должностей (губернские предводители дворянства были, например, по штату чинами IV класса — действительными статскими советниками), иногда вовсе не имели классного чина, или же имели невысокий чин.

В судебном ведомстве обычные правила чинопроизводства не применялись, но лица, занимавшие судейскую должность, пользовались зауряд правами и преимуществами (например, по определению сыновей в привилегированные учебные заведения), которые были сопряжены с чином, соответствующим классу занимаемой ими должности. Кроме того, состояние в чинах «зауряд» делало равными в служебном отношении судей в пределах каждой судейской коллегии, что имело большое правовое значение.

Состояние в чинах «зауряд» имело значение и для порядка награждения орденами. Некоторые ордена (а также высшие степени других орденов) по статутам могли жаловаться только лицам не ниже определенного чина. При этом имел значение не собственный классный чин лица, а чин, носимый им «зауряд». В результате, высокопоставленные судьи или губернские предводители дворянства могли сразу же получать «генеральские» ордена (ордена со звездой), даже если их собственный классный чин не позволял этого.

В художественной литературе

Литературоведы интерпретируют нечастое использование слова «зауряд» в русской художественной литературе как «заурядный», то есть обыкновенный, простой. Например, грибоедовское, Ну, между ими я, конечно, зауряд, // Немножко поотстал, ленив, подумать ужас! сопровождается примечанием «Зауряд — заурядный, средний человек». Название романа Сергеева-Ценского «Зауряд-полк» также понимается как «обычный полк».

Литература

• Зауряд // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Зауряд

Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.