Захват Гибралтара

Захват Гибралтара
Основной конфликт: Война за испанское наследство
Бухта Гибралтара приблизительно в 1704 году
Дата	31 июля — 4 августа 1704 года
Место	Гибралтар, Испания
Итог	захват Гибралтарской крепости союзными войсками
Противники
Испания Англия Голландская республика
Командующие
дон Диего де Салинес Джордж Рук принц Георг Гессен-Дармштадтский
Силы сторон
около 400 солдат и опоченцев около 100 орудий около 1800 человек
Потери
около 60 убитых и 200 раненых около 280 убитых и раненых

Захват Гибралтара в 1704 году — операция союзного англо-голландского флота, проведённая в период 31 июля — 4 августа 1704 года в ходе войны за испанское наследство и закончившаяся захватом испанской крепости Гибралтар. После этой операции Испания лишилась Гибралтара на века.

Предыстория штурма

При вступлении в Войну за испанское наследство, Англия, помимо всего прочего, хотела приобрести порты на испанском побережье Средиземного моря. Заключённый договор с Португалией открыл для англичан гавани Лиссабона и Порту, однако в новой войне Португалия поддержала Францию (хотя формально оставалась нейтральной), что сильно ударило по Великобритании, лишившейся военно-морских баз на Средиземном море, где происходили основные сражения в ходе вооружённого конфликта.

30 мая 1702 года из Торбея вышел флот под командованием адмирала Джорджа Рука из 30 английских и 20 голландских линейных кораблей с десантом в 13 800 человек под командованием герцога Ормонда. Эскадра отправившаяся к побережью Испании, получила приказ захватить порт Кадис, чтобы обеспечить для британского флота базу на юге и затруднить манёвр французских атлантических и средиземноморских эскадр, базирующихся соответственно в Бресте и Тулоне.

Операция по захвату Кадиса продолжалась с 23 августа по 25 сентября 1702 года. Англичане действовали вяло и нерешительно. С большим трудом десанту к середине сентября удалось захватить внешние форты Кадиса — Сант-Катарина и Сант-Мария. Несмотря на обещания англичан защитить местное население и обоснование своих действий как помощь испанцам в избрании короля, войска герцога Ормонда занялись грабежом и реквизициями в окрестностях Кадиса. В конце концов, адмирал Рук решил погрузить войска обратно на корабли и снять осаду. Союзная эскадра проследовала в Виго, где ей удалось сжечь «серебряный флот» Испании, гружёный слитками на сумму в 14 миллионов песо. Англичанам удалось получить богатые трофеи, но большую часть драгоценного металла испанцы сумели выгрузить ещё до нападения. Несмотря на это адмирал подвергся жесткой критике со стороны парламента, поскольку флот был вынужден уйти на зимнюю стоянку в Англию.

В кампанию 1703 года в Средиземное море был направлен флот уже из 35 английских и и 12 голландских линейных кораблей под командованием адмирала Шовелла. Флот вышел только в середине июля, его задача главным образом заключалась в конвоировании шедшего в Смирну и обратно богатого торгового флота (до 230 торговых судов). Кроме того, перед адмиралом был поставлен ряд второстепенных задач, как, например: обеспечить Австрии подвоз через Адриатическое море; заставить Венецию и Тоскану продолжать придерживаться строгого нейтралитета; поднять мавританские государства на борьбу против Франции; при благоприятных условиях напасть на Тулон, Кадис и другие порты. По выполнении задания 16 ноября союзная эскадра довела суда с товаром обратно в Англию, к острову Уайт, но во время жестокого и продолжительного шторма в Даунсе эскадра потеряла 9 линейных кораблей и 4 мелких судна с 1500 человек команды; почти все остальные корабли получили серьёзные повреждения.

Основные силы англичан в домашних водах, без участия голландцев, выполняли под начальством Рука ряд самых обыденных задач; они блокировали французские корабли в их гаванях, угрожали берегам Франции, чтобы задержать там французские войска, уничтожали торговлю противника. Ни одного более значительного предприятия выполнено не было. Рук по-прежнему спокойно стоял на якоре и ничего не предпринимал; он вышел в море лишь после того, как ему пригрозили отрешением от должности, и пошёл в крейсерство без определённой цели.

К этому времени эрцгерцог Карл Австрийский (Карл III), который исполнял роль претендента на трон короля Испании, должен был завладеть Испанией при помощи Португалии, примкнувшей к союзу против Франции, на условии высадки союзных войск в Лиссабоне.

Одновременно Англия заключила с Португалией важный торговый договор, так называемый договор Метуэна, по которому обе стороны обязывались взаимно поощрять ввоз их промышленных товаров. Благодаря этому постепенно вся торговля Португалии перешла в английские руки, а сама Португалия на века вошла в сферу интересов Британии.

В октябре 1703 года в Голландии эскадра Джорджа Рука взяла на борт эрцгерцога Карла чтобы сопроводить его в Лиссабон. Савойя, видя такое развитие событий, предпочла в конце 1703 года также перейти на сторону австрийского наследника и стала союзницей Англии.

12 февраля 1704 года Рук с эрцгерцогом Карлом на борту пришёл в Лиссабон, где 15 февраля сын австрийского императора был торжественно принят королём Португалии и его семьей. Вскоре у берегов Пиренейского полуострова появились и корабли адмирала Шовелля, численность англо-голландской эскадры достигла 78 линейных кораблей, они сопровождали 68 транспортов с 9000 человек десанта, основная часть войск предназначалась к высадке в Португалии. У союзников наконец-то появились первые гавани на Пиренейском полуострове, но англичане осознавали всю ненадежность и опасность ситуации — им нужна была своя, ни от кого не зависящая база.

После захода в Лиссабон Рук в начале мая покинул с 33 линейными кораблями десантом из 1800 человек (немецкие наемники под командованием принца Георга Гессен-Дармштадтского) столицу Португалии и через три недели прибыл в Барселону. Наместник Каталонии Франсиско де Веласко, уже принявший эту область под руку Филлипа Анжуйского, встретил союзную эскадру пушечными залпами. После неудачной попытки сделать высадку Рук направился к Тулону, где получил извести о приближении графа Тулузского; Рук немедленно пошёл ему навстречу. Вскоре он получил снова секретное извещение, что в виду нерешительности Савойи центр тяжести войны опять должен быть перенесен в Испанию; Руку предписывалось быть в распоряжении королей Португалии и Испании.

Разведчики Рука уже через два дня нашли французов, но штиль помешал сближению, и графу Тулузскому удалось без боя войти в Тулон, таким образом объединив французские эскадры.

Рук пошёл в Лиссабон. В это время лорды Адмиралтейства определили город, который подлежал обязательному захвату — Кадис, захват которого англичанами сорвался два года назад.

Штурм Гибралтара

В конце июня 1704 года Рук соединился с Шовелем в Лагосе на юге Португалии; теперь он располагал 60 кораблями. Полученное им здесь предписание подтвердило приказ быть в распоряжении обоих королей; поэтому он направился к Лиссабону. Там рук испросил инструкции и доложил о своей готовности на пути в Средиземное море захватить Кадис в случае, если бы ему были даны сухопутные войска. Для пополнения запаса воды он тем временем прошёл в Малагу, а затем начал крейсировать в Гибралтарском проливе. Ответ пришёл в конце июля; с Руком соглашались, но дать ему войска не могли.

27 июля на флагманском корабле «Ройал Катерин» состоялся военный совет, где союзники пытались решить, что же им делать дальше. Рук, Шовелль и принц Георг Гессен-Дармштадтский сходились в том, что сил в 1800 человек для взятия Кадиса недостаточно, ведь испанцы довольно сильно укрепили город после прошлой попытки. Меж тем по рукам и ногам флот связывало предписание королевы Анны — действовать только с разрешения Карла III и короля Португалии. При этом королева Анна ждала от флота решительных действий. В такой ситуации один из флагманов эскадры — вице-адмирал Джон Лик — предложил захватить Гибралтар.

Идею Лика горячо поддержал вице-адмирал Джордж Бинг. Рук и принц так же ухватились за эту мысль — они хорошо знали, что Гибралтар с сильным гарнизоном неприступен, но, согласно разведданным, войск там практически нет, а проблемы с продовольствием — очень большие. При неожиданном нападении успех мог бы быть обеспечен, а в случае неудачи прямого штурма союзники могли попытаться взять город измором. Кроме того, флот не рисковал быть ослабленным на случай приближения главных сил французов.

К этому моменту Гибралтарская крепость представляла собой четырёхугольник неправильной формы, восточная и южная стороны которого упиралась в Гибралтарскую скалу, западная — в море, а северная была прикрыта у песчаного перешейка бастионом дель-Кастильо, пушки на котором ещё не были размещены. Вход на рейд Гибралтара закрывали два мола, вытянутых в Альхесирасский залив. Самым уязвимым местом крепости был бастион дель-Кастильо. Форты и цитадель города были достаточно хорошо укреплены, по периметру были созданы площадки для размещения 150 орудий. Однако под командованием гибралтарского губернатора дона Диего де Салинеса было всего лишь 147 солдат и 250 ополченцев, слабовооруженных. На фортах было размещено 100 орудий, причем все они смотрели в море, с суши Гибралтар был практически беззащитен, если не считать природных препятствий в виде скал, и рукотворных — в виде фортов, само восхождение на которые составляло большую проблему. С порохом и свинцом дело обстояло неплохо, но запас ядер был крошечным. С продовольствием, особенно с водой — дела обстояли катастрофически. Из присланных в подкрепление 50 солдат примерно половина сразу же разбежалась, а оставшиеся испытывали большие лишения.

1 августа 1704 года союзный флот в составе 45 английских и 10 голландских линейных кораблей подошёл к фортам Гибралтара. С кораблей были спущены шлюпки, и под барабанный бой губернатору дону Салинесу было передано две бумаги: письмо короля Португалии, где эрцгерцог Карл признавался новым испанским королём Карлом III, и воззвание принца Гессен-Дармштадтского, уверявшее, что союзники пришли сюда с добрыми намерениями, и сразу же после присяги на верность Карлу III они удалятся, не причинив никому вреда. Однако испанский губернатор решил сопротивляться и распределил свои силы следующим образом:

• 150 человек (половина из них — ополченцы) под командованием Диего де Авила Пачеко оставить в форте Пуэрта дель Терра, прикрывавшем вход в город из бастиона дель-Кастильо;
• 120 ополченцев Хосе де Медины разместили на форте Муэлье Вьехо (Muelle Viejo) у южного мола;
• 50 ополченцев под командованием Франсиско Тобиаса де Фуэнтеса охраняли форт Муэлье Нуэво (Muelle Nuevo), расположенный рядом с северным молом;
• 70 солдат и 6 артиллеристов заняли позиции в бастионе дель-Кастильо.

Испанский губернатор не планировал вести контрбатарейный бой из-за отсутствия ядер. В то же время, несмотря на большие перспективы отражение картечью нападения с суши оно не могло быть эффективным из-за малого количества орудий защищающихся на сухопутном направлении.

2 августа дул задул сильный зюйд-вест и эскадра Рука не могла подойти к городу, хотя с кораблей произвели несколько выстрелов, чтобы показать, что там ждут ответа на своё предложение. Вечером ветер сменился, и соединение из 20 кораблей под командованием вице-адмирала Бинга и голландца Ван дер Дуссена заняло позиции у старого (Муэлье Вьехо) и нового (Муэлье Нуэво) мола. Это была последняя попытка договориться. Не дождавшись ответа, Рук приказал произвести несколько залпов по цитадели, на что немедленно ответили испанские артиллеристы.

В воскресенье, 3 августа, в пять утра корабли Бинга начали бомбардировку Гибралтара, которая продолжалась шесть часов. По городу было выпущено более 14000 ядер. Хотя укреплениям и был нанесен некоторый вред, система обороны совершенно не пострадала. Большей частью ядра попали в жилые дома, было убито около 50 ополченцев и полторы сотни горожан, вследствие чего из цитадели начался массовый исход женщин, стариков и детей. Они решили искать убежища в монастырях рядом с городом — Нуэстра Сеньора де Европа, Сан-Хуан и Ремедьос. У подножия северного мола Рук высадил отряд морских пехотинцев в количестве 1800 человек под командованием кэптена Вайтекера. Поскольку башню Муэлье Нуэво охраняли всего лишь 50 ополченцев — испанцы решили отступить, предварительно взорвав мину.

Обрушившиеся на нападающих обломки форта и скальной породы нанесли союзникам тяжелые потери — 42 человека было убито, а 60 — ранено. Тем не менее, Вайтекер взял бастион и находившийся рядом монастырь Нуэстра Сеньора де Европа. Разозленные потерями моряки накинулись на женщин, прятавшихся в ските, и некоторые из них были изнасилованы, часть же других подверглась побоям.

Гибралтар не сдавался, принц Гессен-Дармштадтский все ещё топтался у подножия бастиона дель-Кастильо, взятие форта Муэлье Нуэво не было фатальным, ведь оставалась ещё главная цитадель. Однако в полдень было получено новое послание союзников, где они требовали безоговорочной капитуляции, угрожая в случае неповиновения полностью уничтожить жителей Гибралтара и начать с тех, кто попал к ним в руки в монастыре Нуэстра Сеньора де Европа. Поскольку у обороняющихся там находились матери, жены, сестры и дочери — гарнизон потребовал согласиться на условия союзников и Салинес подписал почетную капитуляцию. Испанцы с развернутыми знаменами и под барабанный бой вышли из Гибралтара, злополучные женщины из монастыря так же были отпущены, они удалились вместе с войсками.

4 августа 1704 года вошло в мировую историю — Англия прорубила окно в Средиземное море, Гибралтар был взят. Нападающие и защитники понесли примерно одинаковые потери — 60 убитых и 200 раненых с испанской стороны. Потери союзников не превышали 280 человек; их войска пострадали главным образом при взрыве испанцами порохового погреба.

Литература

• Созаев Эдуард, Махов Сергей [www.benbow.forum24.ru/?1-1-0-00000005-000-0-0-1195037011 Борьба за Гибралтар]. — Москва: Гранд-Флит, 2008.
• Штенцель Альфред. [militera.lib.ru/h/stenzel/index.html История войн на море] = A.Stenzel - H.Kirchoff, Seekriegsgeschichte in ihren wichtingsten Abschnitten mit Berucksichtigung der Seetaktik, sv. I-VI, Hannover, 1907.-1911. — В 2-х т. — Москва: Изографус, ЭКСМО-Пресс, 2002. — 704, 800 с. — 5000 экз.

Отрывок, характеризующий Захват Гибралтара

– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…