Захват Ту-134 в Уфе
| Захват самолёта Ту-134 в аэропорту Уфы 20 сентября 1986 года | |
 Сергей Ягмурджи (справа) на следственном эксперименте | |
| Место атаки | |
|---|---|
| Цель атаки |
пассажиры рейса «Киев-Уфа-Нижневартовск» |
| Дата | |
| Способ атаки |
Вооружённое нападение на самолёт и взятие в заложники его пассажиров |
| Оружие |
автомат АК, ручной пулемет РПК, снайперская винтовка СВД[1] |
| Погибшие |
4 |
| Число террористов |
3, впоследствии 2 |
| Число заложников |
81 |
| Заложники |
пассажиры и экипаж самолёта |
Захват самолёта Ту-134 в аэропорту Уфы — террористический акт, совершённый двумя солдатами-дезертирами 20 сентября 1986 года в аэропорту города Уфы.
Террористы. Начало
Все террористы служили в одной и той же части внутренних войск, расквартированной в Уфе. На момент совершения террористической атаки они уже прослужили более одного года. Идея дезертирства с последующим бегством за границу родилась у них во время обычного разговора в подсобном помещении кухни. В разговоре в общей сложности участвовали семь человек, однако непосредственно 20 сентября 1986 года дезертировали лишь трое (ещё трое вскоре отказались участвовать, а ещё одного в ночь побега его соучастники не смогли забрать с собой): 20-летний младший сержант Николай Мацнев, 19-летний рядовой Сергей Ягмурджи и 19-летний рядовой Александр Коновал.[2]
Солдаты прошли специальную подготовку в рамках плана «Набат», который вводился в действие при захвате террористами самолёта, поэтому они были уверены в том, что смогут угнать самолёт за границу. Нужно сказать, что несколько офицеров части знало, что солдаты ведут разговоры о том, что «нужно захватить самолёт и улететь на остров», но считали эти разговоры «шутками».
Для реализации своего плана солдаты дождались, когда именно они будут назначены в наряд по роте. 20 сентября 1986 года это произошло. Мацнев, Ягмурджи и Коновал похитили из оружейной комнаты автомат АК, ручной пулемёт Калашникова и снайперскую винтовку Драгунова. После этого они самовольно оставили расположение части. Дезертиров хватились не сразу.[2]
Через некоторое время, отойдя от части, дезертиры захватили автомашину такси с водителем. Угрожая ему автоматом, они проехали до поста ГАИ. Остановившись невдалеке от него, они поняли, что проехать его им не удастся. Тогда они решили завладеть автомашиной «УАЗ». С этой целью они стали выжидать. Однако вскоре дезертиры увидели приближавшийся к ним «УАЗ» отдела вневедомственной охраны Ленинского РОВД Уфы. Двое военнослужащих открыли огонь. Сидевшие в «УАЗе» милиционеры - старший сержант Залфир Ахтямов и сержант Айрат Галеев, были убиты на месте. Таксист умолял пощадить его, и убивать его дезертиры не стали. Испугавшийся Коновал бежал, оставив своих подельников вдвоём. Как выяснилось впоследствии, он попытался покончить с собой, но не сумел.[3]
Захват самолёта
Добравшись до аэропорта, Мацнев и Ягмурджи пробрались на территорию лётного поля через дренажный канал. Увидев стоявший там самолёт «Ту-134»(борт СССР-65877), следовавший маршрутом «Киев-Уфа-Нижневартовск», севший на дозаправку, они направились к нему. Заскочив в салон самолёта, они объявили о захвате, и заставили выдать оружие экипаж судна. В заложниках у дезертиров оказались 81 человек, в числе которых 5 членов экипажа и 76 пассажиров.[2]
Дезертиры потребовали немедленного взлёта самолёта и отлёта за границу. Однако под разными предлогами пилоты затянули время, за которое к самолёту прибыли группа «А» КГБ СССР и внутренние войска. Переговоры с террористами вёл их бывший командир роты.[3]
Мацнев и Ягмурджи держали на прицеле всех пассажиров. Когда один из нефтяников, летевших на смену в Нижневартовск, Александр Ермоленко, вступил в пререкания с террористами, те открыли огонь. Ермоленко был убит, был тяжело ранен Ярослав Тиханский (впоследствии он скончался). Вскоре дезертиры выпустили часть пассажиров.[3]
Поняв, что их требования выполнять никто не станет, Мацнев и Ягмурджи решили покончить жизнь самоубийством. Они потребовали сильнодействующие наркотические препараты и, когда они были им предоставлены, приняли их в больших дозах. Ягмурджи потерял сознание, а Мацнев, уже бывший к тому времени наркоманом со стажем, нет.[3]
Штурм
Мацнев начал метаться по салону. Он разрешил выйти всем пассажирам и стюардессам. Когда те вышли, начался штурм. При штурме Мацнев попытался открыть огонь из автомата, но был убит наповал. Одна из пуль раздробила ногу лежавшему без сознания Ягмурджи. Впоследствии ему её ампутировали. Вся операция по освобождению самолёта заняла не более шести секунд.[2]
Суд и приговор
По делу были арестованы шесть человек, в том числе Коновал, Ягмурджи и четверо солдат за укрывательство преступления. Военный трибунал приговорил оставшегося без одной ноги Сергея Ягмурджи к высшей мере наказания — расстрелу. Коновал, как не принимавший участия в захвате самолёта, получил 10 лет лишения свободы. Остальные четверо были приговорены к различным срокам лишения свободы от 2 до 6 лет. Верховный Суд СССР оставил приговор без изменения.[3]
Напишите отзыв о статье "Захват Ту-134 в Уфе"
Примечания
- ↑ [www.specnaz.ru/archive/11.2000/5.htm Евгений Исаков. Хирургическим путём. // "Спецназ России", № 11 (50), ноябрь 2000]
- ↑ 1 2 3 4 Михаил Болтунов. [lib.web-malina.com/getbook.php?bid=837&page=27 Альфа - сверхсекретный отряд КГБ] (рус.). [lib.web-malina.com/]. Проверено 5 сентября 2010. [www.webcitation.org/67WrvMxRB Архивировано из первоисточника 9 мая 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 документальный фильм «Экипаж» // «Следствие вели…», выпуск 146 от 10.09.2010. РФ, НТВ
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий Захват Ту-134 в Уфе
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
