Захват танкера «Туапсе»

Захват советского танкера «Туапсе» был произведён флотом Китайской Республики (Тайвань) в 1954 году.

Предыстория

Флот Китайской республики (Тайвань) пытался установить морскую блокаду Китайской Народной республики (КНР) начиная с 1949 года. В 1949—1953 годах было задержано несколько десятков судов. Незадолго до захвата «Туапсе», в октябре 1953 тайваньским флотом был захвачен польский танкер Praca, а в мае 1954 польское грузовое судно Prezydent Gottwald.

Захват корабля

На рассвете 23 июня 1954 года в нейтральных водах Южно-Китайского моря путь советскому танкеру «Туапсе» (порт приписки — Одесса), доставлявшему в Шанхай (КНР) более десятка тысяч тонн авиационного керосина, преградил эсминец Китайской Республики (Тайвань). Эсминец приказал застопорить ход, однако советское судно продолжало следовать прежним курсом. Тогда эсминец произвел три выстрела, снаряд разорвался недалеко от носа танкера, и капитан танкера был вынужден остановиться. На танкер был высажен вооружённый десант. Оказавших сопротивление членов экипажа избили и связали. Танкер вместе с командой был доставлен в тайваньский порт Гаосюн. Советских моряков разделили на три группы по 16 человек, поместили под стражу и подвергли допросам.

24 июня 1954 года заместитель министра иностранных дел СССР В. А. Зорин пригласил посла США в Москве Чарльза Боулена и вручил ему ноту протеста в связи с захватом танкера. Советское руководство не знало о национальной принадлежности захватившего танкер эсминца. Считалось, что захватить советский корабль в этом районе мог только американский флот.

Администрация США дала ответ, что американский флот не захватывал советского корабля. Захват корабля был признан властями Китайской республики (Тайвань), которые объяснили его тем, что танкер перевозил в КНР керосин, который мог использоваться для военной авиации.

Цуй Чан-линь и Юй То-фань, офицеры тайваньских ВМФ, бежавшие в КНР, сообщили, что захват советского танкера произошёл по указанию военного командования, захват судна прикрывали два корабля ВМС США и на его борт поднимались американские военные советники.

Тайваньцы пытались получить от советских моряков заявления о том, что они решили не возвращаться в СССР. 8 сентября 1954 года года морякам сообщили приказ начальника генерального штаба Китайской Республики, в котором говорилось: «Танкер и груз конфискованы. Команду считать военнопленными». Моряки подверглись избиениям и пыткам, их крайне скудно кормили. Н. Воронова, который пытался бежать, схватили, поместили в психиатрическую больницу, а затем имитировали расстрел.

Дальнейшие судьбы моряков

20 советских моряков подписали прошение о политическом убежище в США.

Советское правительство, не имевшее своего представительства на Тайване, обратилось с просьбой к руководству Франции взять на себя заботу о судьбе членов экипажа «Туапсе». Аналогичная просьба была высказана в адрес шведского общества Красного Креста. В результате общих усилий удалось освободить 29 членов экипажа «Туапсе», включая капитана В. А. Калинина, которые не подписали прошение о политическом убежище и смогли установить связь с французским консульством на Тайване. 30 июля 1955 года они самолетом прибыли в Москву.

Николай Ваганов, Венедикт Ерёменко, Михаил Иваньков-Николов, Валентин Лукашков, Виктор Рябенко, Виктор Соловьёв, Виктор Татарников, Александр Ширин и Михаил Шишин в октябре 1955 года выехали с Тайваня в США. Там их ознакомили с публикациями в советской прессе, посвящёнными истории с пребыванием команды танкера в тайваньском плену. В этих публикациях содержались пропагандистские заявления некоторых вернувшихся в СССР моряков, которые не соответствовали реальной действительности. Это глубоко возмутило оказавшихся в США их бывших товарищей. Н. Ваганов выступил в прямом эфире радиостанции «Голос Америки»: «Мы прекрасно понимаем, в каком положении находятся наши товарищи, вернувшиеся в Советский Союз, поэтому они говорили ту правду, которую от них ждали. Они пишут, что во время задержания судна китайцы нас били, пытали и даже грозили забросать гранатами. Ничего этого не было. На самом деле нас попросили пройти в красный уголок, где по паспортам проверили наши личности. А на Тайване ни в какой концлагерь нас не загоняли. Мы жили сперва в гостинице, а потом — на загородной даче. И голодом нас никто не морил, и насильно оставаться на Тайване не заставлял, и отказываться от возвращения на Родину не вынуждал. Мы сами выбрали свободу, но это не значит, что забыли Родину. Домой мы вернёмся, но вернёмся тогда, когда там будет полная свобода и демократия…». Аналогично выступал В. Татарников на радио «Свобода».

Но в апреле 1956 г. Н. Ваганов, В. Лукашков, В. Рябенко, А. Ширин и М. Шишин явились в советское посольство и также вернулись в СССР. Н. Ваганов был арестован в 1963 г. и осуждён Горьковским областным судом к 10 годам лишения свободы за измену Родине. Он отбыл 7 лет и в 1970 г. был помилован. В августе 1992 года президиум Нижегородского облсуда признал Ваганова обоснованно осуждённым, хотя к тому времени уже все осуждённые советским судом моряки танкера «Туапсе» были реабилитированы. Однако Генеральная прокуратура внесла протест на решение Нижегородского облсуда, в котором указывалось, что в США с моряками работала американская разведка, но сведения, которые разгласил Ваганов, были общеизвестны и их сообщение не принесло никакого вреда. Н. Ваганов был реабилитирован решением Верховного Суда РФ.

Судьба оставшихся в США четырёх членов команды танкера «Туапсе» — В. Ерёменко, В. Соловьёва, В. Татарникова и М. Иванькова-Николова — сложилась по-разному. В частности, в советской прессе появлялись не имеющие документального подтверждения сообщения, что Ерёменко и Татарников завербовались в армию США, а Соловьёв поселился в Нью-Йорке. В марте 1959 г. Одесский областной суд заочно приговорил всех четверых к смертной казни по сфабрикованному обвинению в «измене Родине».

Наиболее драматической оказалась судьба радиста танкера «Туапсе» — Михаила Иванькова-Николова. Он прожил в США более пяти лет, работая сначала посудомойщиком в ресторане, затем радиотехником. Вследствие пережитого душевного кризиса был вынужден обратиться за психиатрической помощью к медицине. Узнав об этом, советские дипломаты подвергли его интенсивной психологической обработке, склоняя вернуться в СССР и давая лживые заверения, что он не будет привлечён к ответственности за «измену родине». Не сумев противостоять давлению, Иваньков-Николов поддался на уговоры и в 1961 году добровольно вернулся в СССР. Там он был сразу же арестован и помещён в Бутырскую тюрьму в Москве, где ему было объявлено о ранее вынесенном в отношении его смертном приговоре. Стремясь избежать расстрела, Иваньков-Николов симулировал психическое заболевание, был признан невменяемым и отправлен на бессрочное принудительное лечение в психбольницу тюремного типа. На протяжении последующих 17 лет он содержался сначала в Черняховской СПБ, затем в Днепропетровской СПБ. В 1978 году был освобождён, дальнейшая его судьба неизвестна.

Леонид Анфилов, Владимир Бенкович, Павел Гвоздик и Николай Зибров в 1957 г. уехали с Тайваня в Бразилию, а оттуда — в Уругвай. Там в 1957 г. они явились в советское консульство и были отправлены в СССР, где после помпезной пресс-конференции их арестовали и осудили на 15 лет лишения свободы также за измену Родине. Позже Гвоздику и Анфилову срок уменьшили до 12 лет. В 1963 г. все они были освобождены в порядке помилования. В 1990 г. их реабилитировали.

Жорес Димов, Михаил Калмазан, Валентин Книга, А. Ковалёв, Всеволод Лопатюк, Писанов и Владимир Саблин отказались от подписанного ими прошения о политическом убежище в США. Заочным решением суда Китайской Республики они были приговорены к 10 годам тюрьмы. Некоторые из этой группы провели на Тайване почти 35 лет — семь лет они пробыли в тюрьме, затем были помилованы и помещены под домашний арест в пригороде Тайбэя. За эти годы двое из них — Ковалёв и Калмазан — умерли естественной смертью; Димов покончил с собой (повесился). В 1988 году трое из оставшихся четверых — Книга, Писанов и Саблин — вернулись в СССР; Лопатюк тогда возвращаться отказался и вернулся в родную Одессу только в 1993 году — самым последним из членов экипажа танкера.

Танкер «Туапсе» был включён в состав ВМС Китайской Республики и ему было присвоено наименование «Куайцзи». Впоследствии он был выведен из состава ВМС и до сих пор находится в тайваньском порту Гаосюн.

В 1958 г. об истории захвата танкера был снят фильм «Ч. П. — Чрезвычайное происшествие», ставший лидером кинопроката 1959 г. в СССР.

Ссылки

• [www.trud.ru/article/22-03-2001/21477_rokovoj_rejs_tankera_tuapse.html С. Турченко. «Роковой рейс танкера „Туапсе“»]
• [www.vmdaily.ru/article.php?aid=1475 Б. Сопельняк. Заложник танкера «Туапсе»](недоступная ссылка) [archive.is/YZ5X1 Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013.]
• [www.morvesti.ru/analytics/index.php?ELEMENT_ID=4003 В. Меланин. «Захват»]
• [old.mrsk-1.ru/news/corporate/paper/num43/page8/ Б. Мутаф. «Тайваньский пленник»]
• [www.zn.ua/3000/3050/47361/ В. Каткевич. «Чрезвычайно преданные Родиной»]
• [odessitclub.org/reading_room/katkevich/draka.php В. Каткевич. «Драка в аэропорту Ла Гуарди»]
• [odessa-life.od.ua/article/264-plavanie-dlinoyu-v-polzhizni А. Слюсаренко. «Плавание длиною в полжизни»]
• [www.peoples.ru/state/citizen/vsevolod_lopatuyk/ П. Иванушкина. «Долгий путь из тайваньской ямы. Жена ждала его из плена 39 лет»]

Отрывок, характеризующий Захват танкера «Туапсе»

– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.