Боборыкина, Софья Александровна

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Зборжевская Софья»)
Перейти к: навигация, поиск
Софья Александровна Боборыкина
Имя при рождении:

Софья Александровна Зборжевская

Супруг:

Пётр Дмитриевич Боборыкин (18361921)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Со́фья Алекса́ндровна Боборы́кина (урождённая Зборже́вская; театральный псевдоним Северцо́ва; литературный псевдоним З. Ржевская; 24 декабря 1845, Москва, Российская империя9 июля 1925, Лугано, Швейцария) — российский и французский переводчик, прозаик, актриса. Жена писателя и журналиста Петра Боборыкина.



Биография

Родилась 24 декабря 1845 года в Москве.

В 18641865 годах училась музыке в Дрездене. В 18661869 годах жила в Париже, где в 1869 году дебютировала как актриса в театре «Водевиль» (Vaudeville). В 1870 году играла с французской труппой в Италии и Вене. В 1871 году была принята в труппу Александровского театра, в котором выступала под театральным псевдонимом Северцова, но, выйдя замуж за Петра Боборыкина, оставила сцену.

С начала 1870-х годов сотрудничала с журналом «Отечественные записки», для которого переводила Оноре де Бальзака, Дени Дидро, Альфреда де Мюссе, Октава Мирбо и др.

Перевела на французский язык роман Петра Боборыкина «Полжизни».

Много путешествовала по Франции и Германии. Автор очерков «Французская деревня» (1895) и «Сельские учительницы во Франции» (1903).

Написала несколько небольших повестей, опубликованных в журналах «Живописное обозрение стран света», «Новь», «Театральном журнале», «Артисте». Пользовалась литературным псевдонимом З. Ржевская.

С 1914 года жила с мужем в Швейцарии, после его смерти в 1921 году занималась его литературным наследием. Умерла 9 июля 1925 года в Лугано.

Напишите отзыв о статье "Боборыкина, Софья Александровна"

Литература

Отрывок, характеризующий Боборыкина, Софья Александровна



Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.