Звегинцев, Владимир Андреевич

Владимир Андреевич Звегинцев
Научная сфера:	лингвистика
Место работы:	МГУ
Учёная степень:	доктор филологических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Среднеазиатский государственный университет
Научный руководитель:	М. С. Андреев

Владимир Андреевич Звегинцев (18 (31) октября 1910, Ташкент — 13 апреля 1988, Москва) — советский лингвист, доктор филологических наук, профессор, один из организаторов Отделения теоретической и прикладной лингвистики на филфаке МГУ и первый заведующий этим отделением.

Работы по общей теории языка, лингвистической семантике, истории языкознания. Заведующий редакцией языкознания в издательстве «Прогресс», создатель серии сборников «Новое в зарубежной лингвистике», составитель хрестоматии по истории языкознания.

Биография

Окончил Среднеазиатский государственный университет по специальности «немецкий язык». В 1930—1940-х годах работал в Среднеазиатском государственном университете и в Ташкентском институте иностранных языков. Участник Великой Отечественной войны (переводчик на фронте). С 1950 года работал в Московском государственном университете.

В 1960 году Звегинцев возглавил созданное на филологическом факультете МГУ отделение Теоретической и прикладной лингвистики, а впоследствии — кафедру структурной и прикладной лингвистики, которой заведовал более двух десятилетий. Наряду с руководством кафедрой преподавал на отделении историю и теорию лингвистики и руководил аспирантами (в числе которых были А. И. Кузнецова и Т. М. Николаева). Основал серию изданий «Новое в лингвистике» (позднее — «Новое в зарубежной лингвистике»), а также серию «Публикации отделения структурной и прикладной лингвистики».

Работа в условиях застоя нелегко давалась Звегинцеву. Заведующему кафедрой (который не был членом КПСС) приходилось нести ответственность и за сотрудников, вступавших в конфликт с советской властью. После одного из разбирательств в августе 1974 года у Звегинцева случился инфаркт, и учёный временно отошёл от работы. В 1982 году он по соглашению с ректором МГУ А. А. Логуновым оставил пост, договорившись о назначении своим преемником Б. Ю. Городецкого. Однако осенью 1982 года кафедра СиПЛ была ликвидирована и слита с кафедрой общего и сравнительно-исторического языкознания (в 1988 году воссоздана под названием Кафедра теоретической и прикладной лингвистики)..

Звегинцев скончался в Москве 13 апреля 1988 года. В его честь на ОТиПЛ регулярно проводятся «Звегинцевские чтения».

Достижения. Личность

Звегинцев принадлежит к тому типу учёных, общественные заслуги которых стоят наравне с их чисто научными достижениями. Помимо многолетнего руководства Отделением структурной и прикладной лингвистики, бесспорной заслугой Звегинцева является организация переводов на русский язык практически всех важнейших лингвистических сочинений XX века, в том числе трудов Ельмслева, Якобсона, Мартине, Гринберга, Хомского, Чейфа, Филлмора и многих других. По инициативе Звегинцева на русском языке были изданы в новых переводах и с подробными комментариями основные труды Соссюра и собрание сочинений Вильгельма фон Гумбольдта, одной из его любимых фигур в истории лингвистики. До сих пор сохраняет своё значение и двухтомный труд Звегинцева по истории языкознания XIX—XX вв.: он представляет собой хрестоматию, в которую включены специально подобранные отрывки из работ лингвистов разных научных школ, иллюстрирующие их взгляды на ключевые проблемы теории языка (определение языка, функции языка, задачи лингвистического описания и т. п.). Эти тексты сопровождаются краткими комментариями составителя, отмеченными яркой печатью его личности.

Знавшие Звегинцева люди вспоминают его как мужественного и независимого человека, не боявшегося отстаивать свою позицию и не склонного уступать давлению властей.

Труды

• Семасиология. М.: Изд. МГУ, 1957.
• Звегинцев В. А. История арабского языкознания: Краткий очерк. — М.: Изд-во МГУ, 1958. — 80 с. — 3000 экз. (в пер.)
• Очерки по общему языкознанию. М.: Изд. МГУ, 1962.
• История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях: В 2-х частях. М.: Гос. учеб.-пед. изд-во м-ва просвещения РСФСР, 1964 (Ч. 1); 1965 (Ч. 2) (составитель).
• Теоретическая и прикладная лингвистика. М.: Просвещение, 1968.
• Звегинцев В. А. Язык и лингвистическая теория. — М.: Изд-во МГУ, 1973. — 248 с. — 6100 экз. (в пер.)
• Звегинцев В. А. Предложение и его отношение к языку и речи. — М.: Изд-во МГУ, 1976. — 308 с. — 5720 экз. (в пер.)
• Звегинцев В. А. Мысли о лингвистике. — М.: Изд-во МГУ, 1996. — 336 с. — 1000 экз. — ISBN 5-211-03478-3. (в пер.) (издана посмертно).

Литература

• Алпатов В. М. Москва лингвистическая / Научный совет Российской Академии наук по изучению и охране культурного и природного наследия. — М.: Изд-во Института иностранных языков, 2001. — С. 88—92. — 104 с. — (Природное и культурное наследие Москвы). — 500 экз. — ISBN 5-88966-028-4.

Ссылки

• [slovari.yandex.ru/dict/krugosvet/article/a/a0/1006636.htm Биография](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2863 дня)) в энциклопедии «Кругосвет»

Отрывок, характеризующий Звегинцев, Владимир Андреевич

Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…