Звейнек, Ян Екабович

Ян Екабович Звейнек латыш. Jānis Zvejnieks (1895 — 1917) — прапорщик 85-го пехотного запасного полка. Участник Октябрьской революции.

Биография

Родился в латышской крестьянской семье в Селпилсской волости Фридрихштадтского уезда Курляндской губернии.

В 16 лет в 1911 году вступает в революционное движение.

В 1915 году был призван в армию и отправлен на фронт. В начале 1917 года направлен во 2-ю тифлисскую школу прапорщиков, по окончании которой направлен в 85-й пехотный запасной полк находившийся в Москве.

Когда начались октябрьские бои в Москве и полковой комитет состоявший из эсеров отказался выступить против юнкеров, Звейнек призвал солдат помочь большевикам. Он возглавил отряд, который должен был помочь штурмовавшим градоначальство. В боях показывал пример мужества и храбрости.

Погиб в бою у Никитских ворот 31 октября 1917 года.

Похоронен у Кремлёвской стены.

Память

В Советское время в Селпилсском филиале Екабпилсского краеведческого музея Латвийской ССР Звейнеку Я. Е. был посвящён целый раздел.

Литература

• Москва. Энциклопедия. Гл. ред. А. Л. Нарочницкий. — М.: «Советская Энциклопедия», 1980. — 688 с. с илл.
• Абрамов А. У Кремлёвской стены. — М.: Политиздат, 1988. — ISBN 5-250-00071-1

Отрывок, характеризующий Звейнек, Ян Екабович

Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.