Здание Биржи

Здание
Здание биржи Здание фондовой биржи
Одна из двух ростральных колонн на фоне здания
Страна	Россия
Санкт-Петербург	Стрелка Васильевского острова
Координаты	59°56′36″ с. ш. 30°18′16″ в. д.59.94333° с. ш. 30.30444° в. д. / 59.94333; 30.30444
Тип здания	Предприятие торговли
Архитектурный стиль	Поздний классицизм
Автор проекта	Тома де Томон
Строитель	Тома де Томон
Первое упоминание	1783
Строительство	25 июля 1805—1816 годы
Основные даты: Остановка первого проекта — 1787 Открылся Центральный военно-морской музей — 1941
Статус	Памятник архитектуры федерального значения
Состояние	В здании размещён Центральный военно-морской музей

Здание Биржи — центральное строение архитектурного ансамбля стрелки Васильевского острова в Санкт-Петербурге.

Было построено для Санкт-Петербургской биржи, но впоследствии использовалось с различным назначением. Долгое время в здании располагалась экспозиция Центрального военно-морского музея (до переезда в Крюковские казармы).

История

Решение о благоустройстве незастроенного пространства на стрелке Васильевского острова было принято комитетом городских строений в виде плана, утверждённого в 1767 году. Пустующую территорию следовало оформить в подковообразную площадь, что и было сделано. За шесть лет с 1783 по 1789 годы по проекту Джакомо Кваренги на берегу Большой Невы было построено главное здание Академии наук, а также вогнутая часть северного пакгауза (1795—1797). Таким образом были построены здания слева и справа от места будущей биржи.

Кваренги был разработан проект Санкт-Петербургской Биржи, строительство началось в 1783 году. Но в 1787 году строительство было приостановлено по причине того, что возводимое здание не соответствует облику города и градостроительным задачам.

Разработка нового проекта была поручена архитектору Тома де Томону. В 1805—1810 годах архитектор Тома де Томон построил на пустой площади между этими строениями здание новой Биржи, отвечающее потребностям растущей экономики России. Но постройка не была закончена из-за войны с Наполеоном.

Перед зданием архитектор установил две ростральные колонны со скульптурами морских богов. В 1960-е годы в среде экскурсоводов возникла легенда, что статуи символизируют великие русские реки: Волгу, Днепр, Неву и Волхов.

Позже, в 1826—1832 годах архитектором И. Ф. Лукини были построены здания южного и северного пакгаузов и таможни, которые завершили архитектурный ансамбль площади.

Описание

По мнению историков XIX века, для оформления здания из Италии был вызван В. И. Демут-Малиновский.

В 1913—1914 годах в главном зале Биржи был сооружён железобетонный свод по проекту архитекторов М. М. Перетятковича и Ф. И. Лидваля.

Современность

С 1939—1941 годов в здании располагается Центральный военно-морской музей. В 2000-х годах городское правительство планировало выселить музей и передать здание товарно-сырьевой бирже.

Комитет государственного контроля, использования и охраны памятников (КГИОП) летом 2007 года начал решать вопрос о переносе центрального военно-морского музея в здание Крюковских (Морских) казарм (переезд осуществлен в 2010 году).

Мнение городской администрации:

Мы считаем, что здание должно использоваться по назначению, поэтому необходимо вернуть историческое предназначение этому зданию и отдать его под цели товарно-сырьевой биржи; функциональность здания будет решаться в процессе его реставрации

— высказывание В. И. Матвиенко на пресс-конференции по итогам XII Экономического петербургского форума

В 2010 году правительство Петербурга предложило два варианта использования освобождаемого Центральным военно-морским музеем исторического здания Биржи: для размещения в нём музея, входящего в состав Государственного Эрмитажа, или для организации нефтяных торгов.

В июне 2011 года здание было передано из федеральной собственности в городскую. С уходом Валентины Матвиенко с посты главы города о плане передачи здания товарно-сырьевой бирже постепенно начали забывать. В октябре 2013 года управляющий делами президента Владимир Кожин сказал, что также было решено отказаться от идеи включения здания биржи на стрелке Васильевского острова в Петербурге в проект переезда Верховного и Высшего арбитражного судов в северную столицу. Как сообщил РИА Новости источник в Смольном, властями рассматриваются варианты размещения в бирже не только музея, но и выставочного зала, конгресс-холла, концертного зала.

Однако директор Эрмитажа Михаил Пиотровский продолжал настаивать на том, что здание лучше передать музею. В декабре 2013 года губернатор Петербурга Георгий Полтавченко принял окончательное решение о том, что Биржа будет передана Государственному Эрмитажу для создания музея Русской гвардии и геральдики.

В культуре

Здание Биржи изображено на 50-рублёвой российской банкноте.

Ссылки

• [ria.ru/trend/bourse_hermitage_261225/ Тема о передаче здания на сайте РИА Новости]

Отрывок, характеризующий Здание Биржи

– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.