Здание гостиницы и ресторана «Яр»

Здание
Здание гостиницы и ресторана «Яр»
Вид на здание с Неглинной улицы
Страна	Россия
Москва	Улица Кузнецкий Мост, 9/10 - Неглинная улица, 10/9
Основные даты: 1878 — Перестройка по проекту А. С. Каминского
Статус	ценный градоформирующий объект

Здание гостиницы и ресторана «Яр»  — исторический доходный дом в Москве на пересечении Кузнецкого Моста и Неглинной улицы. В этом здании в 1826 году был открыт популярный ресторан «Яр», который посещали А. С. Пушкин и другие видные деятели русской культуры. Позднее здание принадлежало братьям Третьяковым, по заказу которых было расширено и надстроено по проекту архитектора А. С. Каминского. Здание является ценным градоформирующим объектом.

История

Часть бывшего обширного владения Волынских, затем Воронцовых, Бекетовых. В начале XIX века сторона владения, выходящая на Кузнецкий Мост, была разделена на три части и продана разным владельцам, одним из которых являлся купец О. Шарп. С 1812 года по конец 1830-х годов домом владел сенатский канцелярист Л. Шаван, который в 1823 году перестроил каменное двухэтажное здание, сохранив угловую скруглённую часть. В 1826 году в доме Шавана француз Транкиль Ярд (Яр) открыл гостиницу и известный ресторан французской кухни «Яр». Ресторан Ярда неоднократно посещал А. С. Пушкин, а 27 января 1831 года он вместе с Е. А. Баратынским, П. А. Вяземским и Н. М. Языковым поминал здесь скончавшегося поэта А. А. Дельвига. Пушкин посвятил ресторану «Яр» строчки одного из своих стихотворений:

Долго ль мне в тоске голодной пост невольный соблюдать и телятиной холодной трюфли Яра поминать?

Обед у Ярда упоминается в «Былом и думах» А. И. Герцена. В этом же ресторане происходят отдельные эпизоды повести Л. Н. Толстого «Юность» и рассказа И. С. Тургенева «Несчастная». В гостинице Ярда останавливались декабрист П. А. Голицын, поэты Н. М. Сатин и Н. П. Огарёв. С последними здесь в 1846 году встречались Т. Н. Грановский и А. И. Герцен. В 1830-х годах Ярд перевёл свой ресторан сначала на Петровку (дом № 5, не сохранился), а позднее в Петровский парк на Петербургском шоссе. После Ярда в доме работала гостиница Будье с рестораном при ней, также известным своей французской кухней. С 1838 года домом владел портной И. Сатиас, затем Рудаков. В это же время здесь располагались магазины и лавки: популярный французский магазин платьев и тканей «Город Лион», лавка придворного парфюмера Л. Бунса, книжная лавка с библиотекой И. И. Готье, которую посещал Л. Н. Толстой. Одних только портновских фирм в доме было шесть — Лебур, Жорж Франк, Латрель, Мегрон, Болюс, Мари Арманд и «Le Montagne». В магазине «Le Montagne», принадлежащем французу Демонси, работала П. Гёбль, ставшая позднее женой декабриста И. А. Анненкова. В конце 1850-х годов владение перешло корнету В. А. Будакову. Во второй половине XIX века двухэтажное здание неоднократно перестраивалось и по частям было надстроено третьим этажом. В 1865 году здесь открылся книжный магазин с библиотекой для чтения издателя М. О. Вольфа. В середине 1870-х годов владение перешло братьям Павлу Михайловичу и Сергею Михайловичу Третьяковым, при которых в 1875 году по проекту архитектора А. С. Каминского к дому был пристроен трёхэтажный корпус по Неглинной улице, а в 1878 году тем же Каминским доходное здание было полностью перестроено. В результате дом приобрёл современный вид, с двумя выходящими на Неглинную и Кузнецкий Мост лицевыми корпусами. Для органичного соединения двух корпусов архитектор применил приём оформления фасада срезанным углом, использованный им и в других постройках (см. строения № 13/9, 10/8). Уличные фасады доходного дома декорированы в традициях классической архитектуры с её ордерными формами. Основным акцентом фасада по Кузнецкому Мосту является ризалит, подчёркнутый композицией из расположенных слоями (раскрепованных) массивных столбов. В доходном доме Третьяковых размещались магазины: нот и музыкальных инструментов П. И. Юргенсона, учебных пособий Брокманз, фарфора «Товарищества Братьев Корниловых», музыкальных инструментов фирмы «Братья Р. и А. Дидерикс», книжный магазин А. С. Суворина; «Светописное дагеротипное заведение», фотоателье «Шерер, Набгольц и Ко», редакция московского журнала «Фотографическое обозрение». Правый двухэтажный флигель был построен в 1882 году, и в нём разместился модный магазин Дж. Шанкса. В начале Первой мировой войны во флигеле работала кондитерская «Альберт», славившаяся своими бисквитами. В советское время флигель занимал предшественник Москомимущества — отдел нежилых помещений Мосгорисполкома.

Основное здание в советское время занимали Стромсиндикат, Всесоюзный кооперативный банк (Всекобанк), Промбанк, Академия коммунального хозяйства имени К. Д. Памфилова, редакция журнала «Театр». В витринах работающего на первом этаже магазина «Консервы» в годы войны выставляли антифашистские плакаты — «Окна ТАСС». Начиная с 1950-х годов на углу здания несколько десятилетий работала химчистка «Снежинка», в настоящее время в её помещениях находится отделение «Альфа-банка». В 1961 году в правой части здания открылся филиал ЦУМа — магазин «Светлана». В 2000-х годах на этом же месте работал магазин сети «Арбат-Престиж». В 2007 году название магазина было изменено на «Svetlana», и в нём открылись бутики Alexander McQueen, Lanvin и Stella McCartney, однако в 2009 году нерентабельные бутики были закрыты, и на их месте разместился магазин марки Zara. До 2010 года в доме работал небольшой картографический магазин «Атлас». Здание отнесено к категории ценных градоформирующих объектов.

Литература

• Сорокин В. В. [mos-nj.narod.ru/1990_/nj9306/index.htm Памятные места Неглинной улицы] // Наука и жизнь. — 1993б. — № 6. — С. 75—76.
• Макаревич Г. В., Альтшуллер Б. Л., Балдин В. И. и др. Белый город // Памятники архитектуры Москвы. — М.: Искусство, 1989. — 380 с. — 50 000 экз.
• Трофимов В. Г. Москва. Путеводитель по районам. — М.: Московский рабочий, 1972.
• Федосюк Ю. А. Москва в кольце Садовых. — М.: Астрель, АСТ, 2009. — 448 с. — 3000 экз. — ISBN 5-239-01139-7.
• Никольский В. А. [www.outdoors.ru/region/moscow/moscow38.php Старая Москва. Историко-культурный путеводитель]. — Л.: Брокгауз-Ефрон, 1924. — 30 000 экз.
• Колодный Л. Е. Москва в улицах и лицах. Центр. — М.: Голос-Пресс, 2004. — 512 с. — 3000 экз. — ISBN 5-7117-0463-X.
• Рахматуллин Р. [magazines.russ.ru/novyi_mi/2002/11/rahmat.html Облюбование Москвы: Кузнецкий Мост и выше] // Новый мир. — 2002. — № 11.
• Сорокин В. В. [mos-nj.narod.ru/1990_/nj9501/index.htm Памятные места Рождественки и прилегающих к ней улиц и переулков (левая сторона)] // Наука и жизнь. — 1995а. — № 1. — С. 87—91.
• Федосюк Ю. А. Москва в кольце Садовых. — 2-е, перераб. изд. — М.: Московский рабочий, 1991. — С. 60—72. — 496 с. — 50 000 экз.
• Кириченко Е. И. [dkn.mos.ru/assets/283/Nasledie_Kaminskogo_v_Moskve.pdf Архитектурное наследие А. С. Каминского в Москве]. — М.: Издательский дом Руденцовых, 2011. — 415 с.
• Федосюк Ю. А. Кузнецкий мост // Наука и жизнь. — М., 1983. — № 1.

Отрывок, характеризующий Здание гостиницы и ресторана «Яр»

– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.