Здания провинциального Совета Кентербери

Canterbury Provincial Council Buildings (Здания провинциального Совета Кентербери) комплекс зданий
56°00′ с. ш. 92°56′ в. д.56.000° с. ш. 92.933° в. д. / 56.000; 92.933
Вид на Белламиc-билдинг через реку Эйвон
Другие названия	Canterbury Provincial Government Buildings
Расположен	Новая Зеландия, Крайстчерч (городской центр)
Публичный доступ	закрыт
Статус	Поврежден февраль 2011
Заложен	январь 1858
Построен в период	1858 — 1865
Дата открытия	сентябрь 1859
Период эксплуатации	1859 — 2011
Архитектурный стиль	Неоготика
Количество этажей	2 эт.
Под юрисдикцией	Новая Зеландия Новая Зеландия
Построено по заказу	Провинциальный Совет Кентербери
Проектирование	Бенджамин Маунтфорт
Управление	Городской Совет Крайстчерча
Собственник	Городской Совет Крайстчерча
[www.ccc.govt.nz/cityleisure/artsculture/canterburyprovincialcouncilbuildings/index.aspx Официальный сайт]
Фонд по охране исторических мест Новой Зеландии — Категория I Дата регистрации: 7 апреля 1983 Регистрационный номер: 45

Зда́ния провинциа́льного Сове́та Ке́нтербери (англ. Canterbury Provincial Council Buildings) — здания, бывшие в собственности Совета провинции Кентербери с 1853 года до упразднения провинциальных органов власти в 1876 году. Этот комплекс зданий — единственный сохранившийся до 2010-х годов и используемый по своему первоначальному назначению комплекс правительственных зданий в Новой Зеландии. Здания комплекса серьёзно пострадали в результате землетрясения в феврале 2011 года, и были частично демонтированы по распоряжению городского Совета Крайстчерча.

Расположение

Комплекс зданий провинциального Совета Кентербери расположен в центре Крайстчерча. Комплекс занимает целый квартал, ограниченный улицами Арма-стрит (англ. Armagh Street), Дарем-стрит (англ. Durham Street), Глостер-стрит (англ. Gloucester Street) и рекой Эйвон.

Исторический контекст

Принятие Конституционного акта Новой Зеландии 1852 года, ратифицированного парламентом Великобритании, привело к образованию двухпалатного парламента Новой Зеландии. Нижняя (палата представителей) формировалась на выборной основе, в то время как верхняя палата (законодательный Совет) формировалась назначением членов палаты на должность. Голосование проводилось по простой мажоритарной системе, при которой избранными считаются кандидаты, получившие большинство голосов избирателей по избирательному округу, где они баллотируются. Тайного голосования тогда ещё не было. Законодательством также предусматривалось создание местных провинциальных органов власти, поначалу в шести провинциях (число которых впоследствии возросло до десяти). Во время всеобщих выборов 1853 года политических партий в Новой Зеландии не существовало. Поэтому все кандидаты были независимыми. Во время этих выборов избирались местные органы власти и палата представителей. Главами местных органов власти назначались суперинтенданты, избираемые отдельно.

История строительства

Краеугольный камень был заложен в январе 1858 года. Первым было построено двухэтажное деревянное здание в форме буквы «Г» на Дарем-стрит (англ. Durham Street). В этом здании разместилась так называемая «деревянная палата» (англ. Timber Chamber), оформленная в стиле английских поместий XIV—XVI веков, в которой разместился конференц-зал Совета провинции Кентербери. Деревянная палата находилась за фасадом здания, выходящего на Дарем-стрит, и впервые была использована по назначению в сентябре 1859 года. В это время с северной стороны здания возводилась пристройка, которая была введена в эксплуатацию в 1861 году. Эта пристройка расположилась на углу Дарем-стрит и Арма-стрит, образовав внутренний двор с имеющимися к тому моменту зданиями. В третий раз комплекс достраивался в период с 1864 по 1865 годы. Тогда была возведена «каменная палата», куда переехал конференц-зал Совета провинции Кентербери. Это здание было больше здания «деревянной палаты», что позволяло разместиться увеличившемуся к тому времени Совету провинции. Интерьер этого здания в некоторых источниках описывается как наиболее впечатляющее творение Бенджамина Маунфорта. Белламис-билдинг (англ. Bellamy's building), буфет, был построен за «деревянной палатой».

Это единственный сохранившийся до 2010-х годов и используемый по своему первоначальному назначению комплекс правительственных зданий в Новой Зеландии. Сохранилось также здание Совета провинции Саутленд в Инверкаргилле, но оно было построено в 1864 году в качестве масонской ложи и было приобретено Советом провинции Саутленд в 1866 году.

Повреждения при землетрясении

В результате землетрясения в феврале 2011 года здания серьёзно пострадали. По словам представительницы городского Совета Крайстчерча, здания провинциального Совета Кентербери были «сровнены с землей». Обрушилась и каменная башня на Арма-стрит, через которую осуществлялся вход в комплекс зданий с северной стороны, и на которой первоначально были установлены часы с часовой башни Виктории. Доктор Ян Локхид (англ. Ian Lochhead), доцент кафедры истории искусств Кентерберийского университета, отметил, что утрата Каменной палаты в результате февральского землетрясения для многих стала самой большой культурно-исторической потерей. Локхид с 1981 был советником по реставрации зданий и призывал к реконструкции каменной палаты. Подробные оценки показали, что несмотря на то, что здания провинциального Совета Кентербери получили серьёзные повреждения, значительная их часть может быть восстановлена. Отчёт о возможных вариантах восстановления был предоставлен городскому Совету Крайстчерча в июне 2013 года.

См. также

• Провинция Кентербери

Отрывок, характеризующий Здания провинциального Совета Кентербери

– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.