Зейн, Франц-Альберт Александрович

Франц-Альберт Александрович Зейн<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Гродненский губернатор
24 июня 1906 — 16 ноября 1907
Предшественник:	Владимир Константинович Кистер
Преемник:	Виктор Михайлович Борзенко
Финляндский генерал-губернатор
11 ноября 1909 — 2 марта 1917
Предшественник:	Владимир Александрович Бекман
Преемник:	Михаил Александрович Стахович
Вероисповедание:	Лютеранство
Рождение:	27 июля 1862(1862-07-27)
Смерть:	1918(1918)
Награды:

Франц-Альберт Александрович Зейн (27 июля 1862 — 1918) — русский государственный деятель.

Биография

Лютеранин. Образование получил в Полоцкой военной гимназии. В службу вступил 1 сентября 1879. В 1882 году окончил Михайловское артиллерийское училище. 7 августа 1882 выпущен подпоручиком в 38-ю артиллерийскую бригаду. Служил на Кавказе. 1 августа 1885 произведен в поручики. В 1886 поступил в Николаевскую академию генерального штаба, в 1889 году окончил её по первому разряду. Штабс-капитан (10.04.1889). Состоял при Киевском военном округе. С 26 ноября 1889 — старший адъютант штаба 19-й пехотной дивизии. С 9 апреля 1890 — обер-офицер для поручений при штабе Финляндского военного округа. Капитан (21.04.1891). Цензовое командование ротой отбывал в 95-м пехотном Красноярском полку (25.10.1891 — 31.10.1892). С 20 мая 1895 — старший адъютант штаба Финляндского военного округа. Подполковник (6.12.1895). Цензовое командование батальоном отбывал в 1-м Финляндском стрелковом полку (1.05 — 1.09.1899). Полковник (1899).

С 9 сентября 1900 — директор канцелярии Финляндского генерал-губернатора. Был одним из разработчиков реформы по упразднению Финляндских вооруженных сил. Генерал-майор (1905). С 24 июня 1906 по 16 ноября 1907 — гродненский губернатор. На этой должности обратил на себя внимание П. А. Столыпина и 16 ноября 1907 был назначен помощником финляндского генерал-губернатора Н. Н. Герарда. Правительство было недовольно нерешительными действиями Герарда, но отправлять его в этот момент в отставку представлялось политически нецелесообразным. Зейну при назначении предполагалось передать большинство дел по управлению Финляндией. Узнав об этом Герард сам подал в отставку, и на его место 5 февраля 1908 был назначен В. А. Бекман, который должен был стать промежуточной фигурой на посту генерал-губернатора, поскольку немедленное назначение на этот пост Зейна, соратника Бобрикова, означало бы открытый переход к жесткому политическому курсу. Зейн пытался добиться ограничения финляндской автономии, уравнения русских в правах с финнами, настаивал на том, чтобы Финляндия несла пропорциональные с другими регионами расходы на военные нужды.

После отставки Бекмана в 1909 Зейн, произведенный в генерал-лейтенанты, занял его место. Важной проблемой для нового генерал-губернатора оставался вопрос о борьбе с революционным движением на территории Финляндии. По данным Департамента полиции в Финляндии продолжалась деятельность сепаратистской организации «Войма», насчитывавшей до 10 тыс. человек, и местной Красной гвардии, поскольку к их ликвидации принимались только формальные меры. Одновременно в княжестве активно действовали русские революционеры. Поскольку на финскую полицию в борьбе с подрывными элементами рассчитывать не приходилось, было предложено ввести жандармский надзор.

В 1910 Зейн предложил Столыпину создать военную флотилию в бассейне озера Сайм. По его мнению, подобная мера должна была «произвести полезное моральное воздействие на население Финляндии и поднять авторитет русской правительственной власти», а в случае беспорядков экипажи судов могли бы помочь в наведении порядка. Столыпин передал этот проект на рассмотрение морскому министру, но дальше обсуждений дело не двинулось.

17 июня 1910 было издано положение «О порядке издания касающихся Финляндии законов и постановлений общегосударственного значения», существенно ограничивавшее автономию княжества. Однако Зейн считал этот закон недостаточным и уже 27 октября 1910 представил в Особое совещание по Финляндии записку с новыми предложениями о возможных изменениях в управлении. Он предлагал установить подсудность финляндских должностных лиц имперским судам, передачу в эти суды дел по государственным преступлениям, ввести предварительную цензуру, наложить ограничения на деятельность публичных собраний и общественных организаций, увеличить численность жандармов и восстановить в Финляндии «права русского языка в делопроизводстве».

После долгих обсуждений весной 1913 на базе предложений Зейна был разработан новый законопроект. В апреле 1914 он был одобрен Советом министров, а в сентябре императором. Этот закон так и не вступил в силу, однако публикация одного из вариантов проекта в газете «Новое Время» не прошла незамеченной и вызвала новый подъем антирусских настроений в Финляндии.

Распустил несколько созывов сейма, поскольку финские политики отказывались признавать новые имперские законы, противоречившие конституции. Во время Первой Мировой войны отвечал за оборону Великого княжества.

Во время Февральской революции 2 (15) марта был арестован, находился в заключении в Трубецком бастионе Петропавловской крепости. Весной 1917 был освобожден из крепости по решению председателя ЧСК Муравьёва. Был арестован и убит большевиками в 1918.

Награды

• Орден Святого Станислава 3-й ст. (1890)
• Орден Святой Анны 3-й ст. (1894)
• Орден Святого Станислава 2-й ст. (1898)
• Орден Святого Владимира 4-й ст. (1902)
• Орден Святого Владимира 3-й ст. (1905)
• Орден Святого Станислава 1-й ст. (1907)
• Орден Святой Анны 1-й ст. (1910)
• Орден Святого Владимира 2-й ст. (1913)
• Орден Белого Орла (1915)

См. также

Русификация Финляндии

Ссылки

• [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=3046 Зейн, Франц-Альберт Александрович] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»
• [www.stolypin.ru/proekty-fonda/entsiklopediya-petr-arkadevich-stolypin/?ELEMENT_ID=297 Зейн Франц-Альберт Александрович]

Отрывок, характеризующий Зейн, Франц-Альберт Александрович

– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.