Зелепухин, Александр Григорьевич

Александр Григорьевич Зелепухин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
член Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации от Оренбургской области
декабрь 2001 года — апрель 2004 года
первый заместитель главы администрации (губернатора) Оренбургской области
2000 — 2001
Губернатор:	А. А. Чернышёв
первый заместитель главы администрации (губернатора)
депутат Законодательного собрания Оренбургской области
1994 — 1998
Губернатор:	В. В. Елагин
1 созыв
депутат Законодательного собрания Оренбургской области
2006 — 2011
Губернатор:	А. А. Чернышёв, Ю. А. Берг
4 созыв
Рождение:	9 ноября 1937(1937-11-09) Яшкино, Красногвардейский район, Оренбургской области, РСФСР, СССР
Смерть:	27 февраля 2016(2016-02-27) (78 лет) Оренбург, Россия
Партия:	Аграрная партия России
Учёная степень:	доктор сельскохозяйственных наук доктор экономических наук
Награды:	Государственные Ведомственные

Александр Григорьевич Зелепухин (9 ноября 1937 года, Яшкино Красногвардейский район Оренбургской области, СССР — 27 февраля 2016 года в Оренбург, Россия) — советский и российский государственный деятель, народный депутат РСФСР (1990—1991), первый заместитель главы администрации (губернатора) Оренбургской области (2000—2001), член Совета Федерации Федерального Собрания РФ от исполнительной власти Оренбургской области (2001—2004)

Биография

Родился 9 ноября 1937 года в селе Яшкино Красногвардейского района Оренбургской области.
В 1960 году окончил факультет механизации Оренбургского сельскохозяйственного института.
В советские годы работал на комсомольских, партийный и административных должностях Оренбургской области: с 1963 г. — заместитель секретаря Орского сельского производственного комитета ВЛКСМ, затем работал заведующим отделом комсомольских организаций, вторым и первым секретарем Оренбургского обкома ВЛКСМ; с 1974 г. — первый секретарь Оренбургского райкома КПСС; с 1980 г. — заведующий сельскохозяйственным отделом Оренбургского обкома КПСС; в 1984 г. был назначен генеральным директором НПО «Южный Урал»; 1985—1990 — первый заместитель председателя Исполкома Оренбургского областного Совета.

С 1990 года — начальник Главного планово-экономического управления Оренбургской области, с 1992 года — начальник Оренбургского областного управления (затем — департамента) сельского хозяйства.

С 1994 по 1998 год — депутат Законодательного собрания Оренбургской области первого созыва.

С 1999 по 2001 год — директор Всероссийского института мясного скотоводства (ВНИИМС, г. Оренбург).

С 2000 по 2001 год — первый заместитель главы администрации (губернатора) Оренбургской области; совмещал должности первого вице-губернатора и директора ВНИИМС (в институте не получал зарплаты).

С декабря 2001 по апрель 2004 года — член Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации от Оренбургской области.

С 2006 по 2011 год — депутат ЗС Оренбургской области 4 созыва по списку Аграрной партии России, председатель мандатной комиссии, заместитель председателя комитета Законодательного Собрания области по вопросам образования, науки, культуры и спорта.

Умер 27 февраля 2016 года в Оренбурге.

Награды

• Орден Ленина.
  
• Орден Трудового Красного Знамени.
  
• Заслуженный работник сельского хозяйства Российской Федерации (1994).
  
• Медаль «За вклад в развитие агропромышленного комплекса» 1 и 2 степени.
  

Ссылки

• [www.council.gov.ru/about/reference/5395/ ЗЕЛЕПУХИН Александр Григорьевич (Совет Федерации Федерального Собрания Российской Федерации)]. council.gov.ru. Проверено 28 февраля 2016.
• [orki.ru/index.php?r=news/article&id=47766 В Оренбурге умер А.Г. Зелепухин - Оренбург: Orki.ru - Новости Оренбург, Объявления Оренбург, погода, Оренбург online]. orki.ru. Проверено 28 февраля 2016.

Отрывок, характеризующий Зелепухин, Александр Григорьевич

– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.