Зелёный анархизм

Зелёный анархизм (или экоанархизм) — одно из направлений в анархизме, акцентированное на экологические проблемы. На раннем этапе большое влияние оказали идеи американского анархо-индивидуалиста Генри Дэвида Торо и его книга «Уолден, или Жизнь в лесу». Некоторые зелёные анархисты называют себя анархо-примитивистами (или по-другому — антицивилизационные анархисты), хотя безусловно не все зелёные анархисты — примитивисты. Среди современных зелёных анархистов сильны критические настроения относительно современных технологий, правда это не подразумевает для них тотальный отказ от технологического развития.

Основные современные течения — анархо-примитивизм и социальная экология.

История

Начало зелёному анархизму было положено в первую очередь работами индивидуалистского анархиста и трансценденталиста Генри Дэвида Торо. В своей книге "Уолден, или Жизнь в лесу" он защищает идеи «настоящей жизни» (Simple living) и самодостаточности среди природы в противовес развитию индустриальной цивилизации. В конце 19-го века возникает анархистский натуризм соединивший в себе идеи анархизма и натуристской философии(недоступная ссылка с 12-10-2016 (2751 день)). Главным образом данные идеи получили распространение в кругах анархо-индивидуалистов в Испании(недоступная ссылка с 12-10-2016 (2751 день)), Франции и Португалии.

Существенное влияние оказали идеи Генри Дэвида Торо, Льва Николаевича Толстого и Элизе Реклю. Анархо-натуризм выступал за вегетарианство, свободную любовь, нудизм, экологистское мировоззрение в рамках и за пределами анархистских групп.

Зелёный анархизм содержит в себе элементы разных взаимосвязанных политико-философских теорий и социальных движений, таких как анархо-примитивизм, глубинная экология, социальная экология, феминизм, пост- и антилефтизм, ситуационизм, сюрреализм, неолуддизм, антииндустриализм и идеалы охотников-собирателей.

Несмотря на то, что зелёный анархизм развивал идеи, присутствовавшие в деятельности луддитов и трудах Жан-Жака Руссо, когда возник примитивизм, на него оказали непосредственное влияние работы теоретиков марксистской Франкфуртской школы Теодора Адорно и Герберта Маркузе; антропологи Маршалл Салинс и Ричард Ли Боршей; и другие личности, такие как Льюис Мамфорд, Жан Бодрийяр и Гари Снидер (Gary Snyder)

Многие сторонники зелёного анархизма и примитивизма рассматривают Фреди Перлмана как современного предтечу своих идей.

Среди известных современных авторов, придерживающихся тех или иных направлений в зелёном анархизме называют Деррика Дженсена (Derrick Jensen), Джорджа Драффана, а также Джона Зерзана; положительно относящегося к технологическому развитию Мюррея Букчина; и др., включая Алана Картера и Стюарта Дэвидсона.

Критический анализ

Цивилизация

Критический анализ зелёных анархистов сосредотачивает своё внимание на институтах доминирования, создающих общество, и все вместе объединяющихся одним понятием «цивилизация». К таким институтам относятся государство, капитализм, индустриализм, глобализация, одомашнивание, патриархат, наука, технология и/или работа. По мнению зелёных анархистов данные институты (все, либо какая-то часть из них, в зависимости от конкретного направления) деструктивны и являются неотъемлемой частью системы эксплуатации (в отношении людей и окружающей среды), поэтому они не могут быть реформированы. Данное движение решительно отвергает возможность отстаивания своих интересов посредством политики, предпочитая автономное и прямое действие, саботаж, восстание, биорегионализм (bioregionalism) и возвращение к дикой природе, ради конструктивных перемен.

Цивилизация берётся как совокупность приведённых выше институтов, ответственных за уничтожение человеческой свободы и разрушение окружающей среды. Физически цивилизация отграничена одомашниванием растений, животных и людей (относительно последних по мнению Джона Зерзана начало этому прослеживается во времени, языке, искусстве и символической культуре). Сельское хозяйство, до возникновения которого люди часто жили автономными группами охотников-собирателей, ввело понятие излишков наряду с условиями для возникновения этих институтов. По сути, охотники-собиратели, чей образ жизни практиковался человечеством в течение примерно двух миллионов лет, считаются частью общеанархистской истории. Цивилизация часто рассматривается более как парадигма систем, нежели реальных вещей, и людей находящихся вне естественной среды обитания. Это рассматривается как первый шаг, и оправдание, разрушения природы (и человечества).

Технологии

Технология рассматривается зелёными анархистами в качестве комплексной системы, а не каких-либо конкретных физических инструментов. Технология, как утверждается, нуждается в эксплуатации окружающей среды путём разработки и добычи ресурсов, а также эксплуатации людей через труд, работу, а также рабство, индустриализм, специализацию и разделение труда. По мнению примитивистов не существует «нейтральных» технологий, так как все вещи создаются в определённых условиях, с конкретными целями и функциональным назначением. Исходя из этого анархо-примитивисты, как наиболее радикальное крыло зелёных, выступают в том числе против «зелёных технологий», считая их не более чем попыткой реформирования существующей системы общественного устройства, построенного на эксплуатации, которая таким образом принесёт лишь видимость перемен, и сделает видимость безвредности для окружающей среды. В свою очередь другая часть зелёных анархистов предлагает вместо современных технологий использовать более «компактные» технологии, использующие максимально безвредные ресурсы, добываемые на месте.

Зелёные анархисты, такие как Мюррей Букчин, утверждают, что они вовсе не выступают за возвращение в каменный век, задаваясь вместо этого вопросами о человеческой действительности, и желали бы видеть эти вопросы (вопросами о цивилизации) привнесенными в действующую практику по созданию новых обществ, существующих без институтов доминирования, и при этом использовались действующими противниками существующей системы.

Веганизм

Часть зелёных анархистов рассматривают веганизм в качестве составной части борьбы за свободу, здоровый образ жизни. Веганархизм — это политическая философия веганизма (точнее — освобождения животных) и зелёного анархизма, соединяющей данные направления в интересах социальной революции (Vegan Revolution). Такой подход подразумевает рассмотрение государства как ненужного и вредного института как для животных, так и для людей, а также практику строгого вегетарианства. Веганархисты рассматривают идеологию в качестве комбинированной теории, или же воспринимают обе эти философии как по сути дела одним и тем же. Кроме того, этот подход описывается как гуманизм в отношении животных в рамках зелёного анархизма, или же анархистское общественное движение по освобождению животных.

Термин был популяризирован в 1995-м году посредством брошюры Брайена А. Доминика Animal Liberation and Social Revolution: A vegan perspective on anarchism or an anarchist perspective on veganism. Эта 18-страничная брошюра разъясняет, насколько много молодых анархистов в 1990-е годы восприняли идеи глубинной экологии (гуманной в отношении животных) в качестве полноценной части политической философии зелёного анархизма. Вместе с тем, борьба за освобождение животных становится всё более и более подверженной влиянию анархистских идей и традиций, создавая тем самым всё более распространённой практику веганархизма.

Предлагаемые решения

Многие зелёные анархисты считают, что небольшие экопоселения (не более чем на несколько сотен человек) являются наиболее приемлемыми по своему размеру, и предпочтительны для цивилизации, и что инфраструктура и политические системы должны быть реорганизованы, чтобы могли дать гарантию их функционирования. Зелёные анархисты утверждают, что социальные институты должны быть направлены на взаимодействие с силами природы, а не против них.

Многие зелёные анархисты считают, что традиционные формы общественной организации, такие как деревня, небольшие групповые поселения или поселения племенного типа являются предпочтительными для человеческой жизни, и не по причине своей «дикости», имеющей некое духовное превосходство, но потому что подобные общественные организации, как представляется их сторонникам, работают лучше того, что имеется в современной индустриальной цивилизации. Семья, по мнению многих зелёных анархистов, является более важным фактором, нежели те роли, которые создает человеку его трудовая принадлежность. Философия зелёного анархизма может быть объяснена, как интерпретация антропологических и биологических истин, или же естественное право.

Некоторые зелёные анархисты, идентифицирующие себя в качестве примитивистов, являются сторонниками «возвращения к дикости» и возвращения к кочевому образу жизни охотников-собирателей, в то время как другая часть зелёных анархистов выступают против существующей индустриальной цивилизации, но вовсе не обязательно выступают против одомашнивания или сельского хозяйства. Из ключевых теоретиков к первой тенденции можно отнести Деррика Дженсена и Джона Зерзана, в то время как, например, «Унабомбер» Теодор Качинский относится ко второй, несмотря на то, что границы между ними представляются размытыми, и при этом как Дженсен, так и Зерзан положительно отзываются о некоторых формах пермакультуры. Другие же зелёные анархисты, главным образом технопозитивисты, предлагают другие формы организации, такие как аркология или технатес (technates).

Многие зелёные анархисты предпочитают сосредотачивать своё внимание не на философских проблемах будущего общества, а на защите земли и социальной революции в настоящем. Современные системы сопротивления, и создание альтернативных, устойчивых способов жизни часто считают более важными, чем просто фривольные протесты.

Прямое действие

Большинство зелёных анархистов активно продвигают и пропагандируют свои идеалы, и некоторые из них принимают участие в акциях прямого действия. Часть из них участвуют в работе таких организаций, как Earth First!, Сила Корня (Root Force), или в более радикальных, таких, как Фронт освобождения Земли (ELF), Армия освобождения Земли (АОЗ), Фронт освобождения животных (ALF). Они участвуют в акциях протеста против того, что они воспринимают как часть системы угнетения, как трелёвка (лесозаготовка), отрасли мясо-молочной индустрии, лаборатории, в которых ставятся опыты на животных, структуры генной инженерии, а также (хотя и реже) правительственные учреждения.

Их действия, как правило (но не всегда), носят ненасильственный характер. Не всегда, но часто активисты зелёного анархистского движения, в тех случаях, когда хотят взять на себя ответственность за акции насильственного характера, используют такие названия, как Милиция за права животных (Animal Rights Militia), Управление юстиции (Justice Department) или Революционные ячейки (Revolutionary Cells).

Известные зелёные анархисты

• Зелёные анархисты (категория)

См. также

• Энвайронментализм
• Анархо-примитивизм
• Социальная экология
• Зелёный синдикализм
• Экосоциализм
• Антипотребительство
• Антирост
• Earth First!
• Green Anarchy (американский анархистский журнал)
• Пермакультура
• Мюррей Букчин
• Wolves in the Throne Room

Ссылки

на русском языке

• [lib.ru/INPROZ/TORO/walden.txt Торо, Генри Дэвид «Уолден, или Жизнь в лесу»]

на английском языке

• [www.insurgentdesire.org.uk/ Insurgent Desire]  (англ.)
• [www.greenanarchy.info/ The Green Anarchist Infoshop]  (англ.)
• [www.greenanarchy.org/ Green Anarchy]  (англ.)
• [www.greenanarchist.org/ Green Anarchist]
• [www.rewild.info/ REWILD.info]  (англ.)
• [www.primitivism.com/ Primitivism]  (англ.)
• [www.pangean.se/en_index.htm Pangaea]  (англ.)
• «[anthropology.lbcc.edu/handoutsdocs/mistake.pdf The Worst Mistake in the History of the Human Race]», автор Джэред Дайамонд. Обсуждение возможности замены сельского хозяйства на сбор и собирательство.  (англ.)
• [www.tiamatpublications.com/ Tiamat Publications]  (англ.)
• [www.powertech.no/anarchy/green.html Манифест Зелёного Анархиста The Green Anarchist manifesto]  (англ.)
• [layla.miltsov.org/introduction-to-z Beyond the Symbolic and towards the Collapse] — introduction to John Zerzan’s conferences in Montreal by Layla AR

Отрывок, характеризующий Зелёный анархизм

Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.