Земгор

Земгор (Главный по снабжению армии комитет Всероссийских земского и городского союзов) — созданная в Российской империи в 1915 году на базе земств и городских дум посредническая структура по распределению государственных оборонных заказов. Была тесно связана с деятелями Февральской революции 1917 года.

В белой эмиграции восстановленный Земгор стал посредником в распределении помощи для русских беженцев.

Главный по снабжению армии комитет (1915—1918)

Образован 10 июля 1915 года в условиях «снарядного голода», явившегося одной из главных причин отступления русской армии летом-осенью 1915 года. Аналогичный снарядный кризис, случившийся тогда же в Великобритании, привёл к фактической национализации британской оружейной промышленности. При создании Земгора преследовалась противоположная идеология: сосредоточить контроль над снабжением армии в частных руках.

Председателями Земгора были: от Всероссийского земского союза князь Г. Е. Львов, от Всероссийского союза городов московский городской голова М. В. Челноков. На местах действовали губернские и местные комитеты, всего в рамках Земгора работало 1,4 тыс. тысячи чиновников (по состоянию на февраль 1917 года), имевших особую форму и именовавшихся в просторечье земгусарами. На содержание Земгора отчислялось 2% от общей стоимости заказов, а на организационные расходы — от 1 до 10% себестоимости.

После учреждения правительственного Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства за Земгором закрепились функции по распределению государственных оборонных заказов в мелкой и кустарной промышленности, а близкие ему по идеологии военно-промышленные комитеты (организации предпринимателей) ведали распределением госзаказов среди крупной и средней промышленности. В своей основной деятельности Земгор отличался низкой эффективностью: по состоянию на 1 февраля 1917 года получил от военного министерства заказы на 242 млн. руб., а выполнил только на 80 млн. руб. Возможная причина этого объясняется воспоминаниями бывшего земгоровца князя С. Е. Трубецкого:

Бесконтрольное швыряние денег и покупки не считаясь ни с какими ценами создавали большие искушения для иных слабых душ. С другой стороны, подрядчики, чуя возможность огромной наживы, искушали взятками некоторых работников закупочного аппарата.^{[неавторитетный источник? 3271 день]}

С воспоминаниями Трубецкого хорошо увязываются сообщения полицейских сводок о том, что в магазинах моды, у ювелиров и меховщиков во время войны наступил бум продаж жемчуга, бриллиантов, мехов, шёлка, несмотря на резкий рост цен, то же самое наблюдалось в ресторанах. При этом две трети счетов выписывалось на имя инженеров и поставщиков припасов в действующую армию (львиная доля поставок в армию шла через Земгор и военно-промышленные комитеты)^{[неавторитетный источник? 3271 день]}.

В сентябре 1916 года по инициативе председателя Совета министров Б. В. Штюрмера проправительственная печать (газета «Русское слово» и др.) обнародовала информацию, что Земгор и военно-промышленные комитеты существовали исключительно за счёт государственной казны. Из 562 млн. руб., израсходованных этими организациями, только 9 млн. собраны ими, остальные ассигновались из государственного бюджета^{[неавторитетный источник? 3271 день]}. На Совете министров поднимался вопрос о расформировании Земгора и ВПК и передаче их функций государственным органам, однако оппозиция добилась удаления Штюрмера 10 ноября в отставку.

Гораздо лучше, чем снабжение армии, руководителям Земгора удавалась пропаганда. Бывший министр А. В. Кривошеин писал о Львове, что тот

... фактически чуть ли не председателем какого-то особого правительства делается. На фронте только о нём и говорят, он спаситель положения, он снабжает армию, кормит голодных, лечит больных, устраивает парикмахерские для солдат - словом, является каким-то вездесущим Мюр и Мерилизом.^{[неавторитетный источник? 3271 день]}

Многие исследователи считают, что главной целью Земгора, тесно связанного с оппозиционным Прогрессивным блоком в IV Государственной думе, была подготовка Февральской революции 1917 года. Действительно, председатель Земгора князь Г. Е. Львов после революции стал первым руководителем Временного правительства, товарищ председателя Д. М. Щепкин стал товарищем министра внутренних дел, В. В. Вырубов также стал товарищем министра, П. П. Юренев был министром путей сообщения во втором коалиционном составе Временного правительства и т.д.

Местные деятели городского и земского союзов после Февральской революции входили в создававшиеся в регионах Комитеты общественной безопасности.

После ухода князя Львова на пост премьер-министра Земгор возглавляли А. Г. Хрущов (март 1917 г.) и затем П. А. Садырин (март 1917 - март 1918 гг.). Постановлением ВСНХ от 27 марта 1918 года вместо Главного комитета по снабжению армии был образован Главный комитет по управлению делами Земгора при ВСНХ, просуществовавший до начала 1919 года, его возглавлял Н. Ф. Преображенский (апрель 1918 - февраль 1919 гг.).

Российский Земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей (1921—1946)

Летом 1920 года в Париже белыми эмигрантами было учреждено Объединение земских и городских деятелей за границей. В январе 1921 года на парижском совещании представителей местных организаций бывшего Земгора, представительств земских и городских союзов в Англии, США, Швеции, а также Объединения земских и городских деятелей за границей был принят устав Российского земско-городского комитета помощи российским гражданам за границей (РЗГК), определено число членов комитета и проведены выборы.

Председателем комитета вновь выбрали князя Г. Е. Львова, после его смерти в 1925 году комитет возглавил А. И. Коновалов, с 1930 года - Н. Д. Авксеньтев. Членами комитета были В. Ф. Зеелер, В. В. Руднев, П. П. Юренев, Н. С. Долгополов и К. Р. Кровопусков. Новая организация, унаследовавшая сокращение Земгор, была зарегистрирована в префектуре Парижа под названием Comite des Zemstvos et Municipalites Russes de Secoure des Citoyens russes a l' etranger. 2 февраля 1921 года состоялось т.н. Совещание послов, где бывшие русские послы М. Н. Гирс, В. А. Маклаков, Б. А. Бахметьев и М. В. Бернацкий приняли постановление, что

всё дело помощи русским беженцам надлежит сосредоточить в ведении какой-либо одной организации. По мнению Совещания послов такою объединяющей организацией должен быть Земско-городской комитет помощи беженцам.

По утверждению И. Савицкого, парижский Земгор создавался по инициативе французского правительства, чтобы ослабить позиции главнокомандующего Русской армией барона П. Н. Врангеля в качестве представителя русской эмиграции. В свою очередь, чехословацкое правительство преследовало те же цели при создании Пражского Земгора; кроме того, Чехословакия претендовала на роль самостоятельного центра русских эмигрантов.

Первым шагом парижского Земгора была попытка воздействия на правительство Третьей французской республики с целью добиться отказа от репатриации русских беженцев в РСФСР. Другой первоочередной задачей стало переселение беженцев из Константинополя в Сербию, Болгарию, Чехословакию, готовые принять значительное количество русских эмигрантов.

Первоначально финансирование мероприятий Земгора осуществлялось главным образом финансовым советом при Совещании послов. Однако впоследствии удалось добиться, чтобы русские учебные заведения в Сербии, Болгарии, Чехословакии перешли на полное финансирование из бюджетов этих государств.

Политически послереволюционный Земгор был достаточно разнородным. Например, председатель Земгора в Королевстве Югославия полковник Ф. Е. Махин сочувствовал СССР, в 1939 году вступил в коммунистическую партию Югославии, впоследствии состоял советником при Верховном штабе И. Тито. После победоносной для Советского Союза Второй мировой войны отношение многих эмигрантов «первой волны» к своей Родине изменилось, деятельность Земгора пошла на спад, поддерживаясь только усилиями Н. С. Долгополова и И. А. Недошивиной.

Литература

• Воронин В. Е. [www.portal-slovo.ru/history/39994.php Земство в годы Первой мировой войны и революций 1917 года]. Образовательный портал «Слово» (21.11.2008). Проверено 13 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BSckQyU5 Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
• Иванова Н. А. [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/6370/%D0%97%D0%95%D0%9C%D0%93%D0%9E%D0%A0 Земгор] // Советская историческая энциклопедия / Под ред. Е. М. Жукова. — М.: Советская энциклопедия, 1973-1982.

Ссылки

• [guides.rusarchives.ru/browse/gbfond.html?bid=205&fund_id=718023 Российский земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей. г. Париж] // Путеводитель. Фонды Государственного архива Российской Федерации по истории белого движения и эмиграции / Отв. ред. С. В. Мироненко. — М.: РОССПЭН, 2004. — Т. 4. — XVIII, 798 с. — ISBN 5-8243-0506-4.
• [guides.rusarchives.ru/browse/gbfond.html?bid=240&fund_id=842117 Учреждения Главного комитета по снабжению армии всероссийских Земского и Городского союзов] // Российский государственный военно-исторический архив: Путеводитель: В 4-х томах / Отв. ред. И. О. Гаркуша. — М.: РОССПЭН, 2008. — Т. 3. — 535 с. — ISBN 5-8243-0708-3.

Отрывок, характеризующий Земгор

– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.