Земледельческие училища и школы Российской империи

Земледельческие училища и школы как средние учебные заведения, впервые появились в России в в конце XVIII века.

Первый в России класс земледельчества был организован при Российской академии наук по плану М. В. Ломоносова в 1765 году.

В 1790 году близ Николаева в селе Богоявленском была создана первая сельскохозяйственная школа.

30 апреля 1797 года император Павел I подписал указ «Об учреждении Школы практического земледелия». В соответствии с указом между Павловском и Царским Селом из дворцовых земель был выделен большой участок, по форме близкий к треугольнику, с севера ограниченный Московскою дорогой (ныне Московское шоссе), с юго-востока — землями, относящимися к деревням Тярлево и Липицы, с юго-запада — дорогой в Павловск (ныне Павловское шоссе). Общая площадь — 252 десятины 1170 сажен (около 277,75 гектаров). Начальником школы был поставлен протопресвитер Самборский. В школу с трёхлетним курсом принимали студентов Московского университета, питомцев воспитательных домов, священнических детей из духовных семинарий, казённых крестьян 20—35 лет, а также детей из семей крепостных крестьян и вольных людей. В 1799 году школа передана в удельное ведомство, однако посылка в неё удельных крестьян шла тем же порядком, как и в рекруты и поэтому «вызывала между ними только неудовольствие и никакого хорошего влияния на хозяйство в удельных имениях не оказывала». В результате в 1803 году школа была упразднена.

…крестьяне так худо понимали добрую цель учреждения, что выбранные для учения в эту Школу шли в неё, как в рекруты: домашние считали их потерянными без возврата и провожали их из селения с плачем; у иных жёны, сочтя взятых в учение мужей пропавшими, выходили снова замуж; у других дома были проданы, как выморочные; сами мужики, отторгнутые от своих жилищ, ехали в Школу с твёрдым намерением забыть новые правила.

— Усов С. М. «Курс Земледелия», 1837, С. 23

Как указывал А. П. Перепёлкин ещё 16 марта 1818 года, Н. Н. Муравьёв, представил на обсуждение Совету Московского общества сельского хозяйства «Начертания Школы Земледелия». Датой учреждения школы Перепёлкин считал 4 января 1819 года. Опытный хутор общество постановило иметь уже на втором своём учредительском заседании в 1818 году. Первоначально хутор предполагалось устроить в Толмачевой пустоше (Горбово) на 70 десятинах земли, находящихся в 18 верстах от Москвы по Дмитровскому шоссе, но затем по указанию Н. Н. Муравьёва при содействии правительства и материальном пособии московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына была нанята для этой цели в 1822 году церковная земля за Бутырками, в количестве 210 десятин и директором хутора был определён англичанин А. А. Роджерс, а с конца 1825 — М. Г. Павлов; с 5 августа 1824 года по Высочайшему повелению 257 десятин удобной земли Бутырской церкви навсегда были отданы Московскому обществу сельского хозяйства за ежегодную плату церкви по 250 руб. серебром из сумм Общества (см. Перепёлкин А. П. Краткий исторический очерк…). По положению 1833 года в школе были организованы два двухлетних курса: один для приготовления конторщиков, другой — землемеров, сельских архитекторов, приказчиков и управителей. Сначала школа находилась в наёмном доме Попова, недалеко от Бутырской заставы и тюремного замка (ныне — Долгоруковская улица); с 1825 года школа помещалась летом на Бутырском Хуторе, а зимой в наёмном помещении в Газетном переулке; наконец, в 1833 году Д. В. Голицын приобрел за 87 тысяч рублей большую усадьбу на Смоленском бульваре, ранее принадлежавшую фельдмаршалу М. Ф. Каменскому, и подарил её обществу, которое приспособило главный дом для учебных работ, а в парке стало проводить практические занятия и скотоводческие выставки. Здание по Земледельческому переулку было построено в начале XX века по проекту С. М. Гончарова и имело большой манеж, предназначавшийся, как было написано в архивных документах, «для повременных аукционных выставок лошадей». С 1835 года в школу, кроме детей помещичьих крестьян, начали принимать и лиц других сословий, но до 1846 года из окончивших курс 402 лиц только 42 принадлежали к свободным состояниям. Первым директором школы был профессор М. Г. Павлов (с 1822 по 1838); затем управление школой было поручено агроному В. В. Беликову; потом, в последние годы своей жизни ей заведовал А. А. Прокопович-Антонский; долгое время директором школы был А. П. Перепёлкин. В 1844—1863 годах в школе преподавал ботанику Н. И. Анненков. Будучи преподавателем школы, П. М. Преображенский первый написал обширный курс (в шести томах) под заглавием «Общепонятное руководство к практическому сельскому хозяйству» (1855—1857).

В 1824 году на средства графини Строгановой была открыта «Марьинская школа практического земледелия и ремесел» в её имении Марьино, с учебной усадьбой в Новгородской губернии. После её закрытия в 1845 году в том же году в Гатчине было основано «практическое Земледельческое училище» под наблюдением того же общества, но оно не имело успеха и вскоре (1849) тоже было закрыто.

В 1832 году было учреждено в Красном Селе удельное Земледельческое училище «для обучения улучшенному хозяйству удельных крестьян», которое вскоре было переведено на удельную ферму возле Санкт-Петербурга. Под училище было выделено 91 десятина земли в 6 верстах от Петербурга. В 1839 году территория была увеличена за счет покупки еще 30 десятин у купца Лихачева, а в 1844 году — 252 десятин у сенатора Ланского. Строительство здания осуществлялось в 1832—1833 годах по проекту архитектора Х. Ф. Мейера, состоявшим с 1819 года на службе в Удельном ведомстве. В центре комплекса был возведен главный двухэтажный корпус с небольшой, квадратной в плане, церковью. За ним полукругом располагались спальни воспитанников, пять домов для персонала, столовая с кухней, больница, две мастерские, а по периметру двора службы – прачечная, баня, конюшни… В главном здании размещалось 3 классные комнаты, большой рекреационный зал, отделённый от церкви створчатой перегородкой, и квартира директора. В мезонине располагались библиотека и канцелярия. Был в здании и «музеум», где выставлялись различные сельскохозяйственные орудия труда, как иностранные, так и русские, применяемые в разных губерниях. Училище было открыто 1 октября 1833 года. Во главе его стоял министр Императорского двор князь П. М. Волконский, директором был назначен, приглашенный из Харьковского университета, профессор математики и агрономии Матвей Андреевич Байков, занимавший эту должность 17 лет, до закрытия училища в 1849 году. Для практических занятий рядом были созданы две усадьбы Саратовская или Южная, соответствовавшая хозяйствам Южной России, и Владимирская – средней полосе. В каждой из усадеб была изба для проживания трёх воспитанников и участок земли, где они вели хозяйство.

Несколько позже (15 (27) августа 1840), по положению 1836 года, была открыта «Земледельческая школа» в местечке Горки Могилёвской губернии, двух разрядов, из которых в 1848 году высший разряд преобразован в Горы-Горецкий земледельческий институт, а другой — в Земледельческое училище; устав последнего изменён в 1859 году.

В 1849 году было основано в Санкт-Петербурге Вольным экономическим обществом (с правительственною субсидией в 5 714 рублей) училище сельского хозяйства «для дворян», но уже в 1854 году оно прекратило своё существование «по неудовлетворительности программ читаемых предметов» и несоответствию достигнутых результатов с целями заведения: оканчивавшие курс (с правом на чин XIV класса) большею частью поступали на гражданскую службу.

В 1854 году при харьковской ферме министерства государственных имуществ было открыто Земледельческое училище, по уставу Горыгорецкого училища, ставшее со временем одним из ведущих средних учебных заведений сельскохозяйственного профиля на Украине. В нём преподавал (с 1873) и был директором (с 1882) А. А. Колесов.

В 1864 году было открыто Казанское земледельческое училище при учебной ферме. Первым директором Казанского земледельческого училища стал управляющий Казанской фермой И. Безсонов. Поступающие в училище должны были быть «здорового телосложения, без важных телесных недостатков, которые могли бы препятствовать работам, и иметь признаки натуральной или привитой оспы». В первых двух классах преподавались закон Божий, русский язык, арифметика, чистописание, черчение, география, русская история, а в 3-м классе вводились естественные науки.

15 января 1865 года при образцовой сельскохозяйственной Мариинской ферме в Николаевском городке Саратовского уезда, в 40 верстах от Саратова, было открыто Мариинское земледельческое училище с трехлетним курсом обучения.

В 1868 году оба училища преобразованы в пятиклассные; 4 ½ года назначено для теоретического изучения предметов с практическими упражнениями на ферме, и 1 год — для практики в частных хозяйствах или на фермах министерства.

В том же году главное училище садоводства в Умани преобразовано в училище земледелия и садоводства — введено было преподавание полного курса земледелия. Через некоторое время(в 1877) к хозяйству училища была присоединена лесная дача – Греков лес, раскинувшийся на 72,5 десятины, преподаватели и студенты «заложили лесной питомник в пространстве одной десятины», началась под руководством В. В. Пашкевича научная работа по акклиматизации растений. С 1863 года до 1875 директором училища был Н. И. Анненков.

Переполнение Земледельческих училищ воспитанниками (в 1876 году их было в Горыгорецком — 233 и Уманском — 227) вызвало распоряжение об ограничении приёма учеников в эти заведения.

По утверждённому 30 мая 1878 года «Положению о земледельческих училищах» они были уравнены с реальными училищами, присоединено преподавание геодезии, растениеводства, животноводства со скотоврачеванием, сельскохозяйственной экономии со счетоводством, сельскохозяйственной технологии, учения о земледельческих машинах и орудиях с изложением оснований механики, сельского строительного искусства и краткого изложения законов, необходимых для земледельца. Почти по всем предметам были изданы, согласно с программами, особые учебники. Курс, теоретический и практический, шестилетний. От поступающих требовалось окончание курса уездных, городских или двуклассных сельских училищ или же сдача экзамена из предметов, читаемых в первых двух классах реальных училищ. Оканчивавшие курс в Земледельческих училищах получали звание личного почетного гражданина. Кроме того, воспитанники, в зависимости от успехов, получали звание «учёного управителя», «помощника учёного управителя» и «нарядчика сельскохозяйственных работ». Успешно окончившие курс с особым свидетельством имели право поступать в высшие учебные заведения ведомства министерства земледелия и государственных имуществ.

В 1882 году Херсонское низшее сельскохозяйственное училище, основанное губернским земством в 1874 году, было преобразовано в среднее по положению 1878 года, а в 1885 году при Харьковском Земледельческом училище было открыто особое отделение с двухлетним курсом для приготовления овцеводов и бонитеров. Некоторое время херсонским училищем заведовал известный в то время деятель М. В. Неручев.

Таким образом, к концу XIX века в России было 7 средних сельскохозяйственных учебных заведений — земледельческие училища и школа. В 1883 году в них было 775 воспитанников, в начале 1894 года — 1163, а именно: в земледельческих училищах — Горецком (прежнем Горыгорецком) — 180, Казанском — 154, Мариинском — 156, Уманском — 128 и Харьковском — 161; в Московской Земледельческой школе — 228 и Херсонском земском сельскохозяйственном училище — 156.

26 мая 1904 года было утверждено новое положение о сельскохозяйственном образовании. Курс обучения для средних сельскохозяйственных училищ был оставлен шестилетним, однако предусматривалось создание 6 классов — 2 общеобразовательных и 4 специальных. В училищах, как обязательные предметы, были предусмотрены: Закон Божий, русский язык, один из новых языков, география, история, математика, черчение и рисование, естествознание, землемерие, сельское хозяйство и его отрасли, счетоводство и законоведение. Выпускники получали звание агронома.

Некоторые из питомцев средних сельскохозяйственных учебных заведений приобрели известность по научной, педагогической или практической хозяйственной деятельности: Н. Гудков и П. Костычев (1864, Московская школа), Н. П. Заломанов, А. А. Измаильский…

Литература

• Пономарев Н. В. Исторический обзор правительственных мероприятий к развитию сельского хозяйства в России от начала государства до настоящего времени – СПб.: Тип. В. Киршбаума, 1888. – 435 c.
• Перепёлкин А. П. Краткий исторический очерк Московской Земледельческой школы императорского Общества сельского хозяйства со времени учреждения школы - 4 января 1819 года.
• Земледельческие училища и школы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Москальский Н. П. Исторический очерк развития сельскохозяйственного образования в России. — СПб., 1893.

Ссылки

• Выжевский С. В. [spbgau.ru/museum/nachalo/node/780 Школа практического земледелия А. Самборского]. СПб Аграрный университет. Проверено 6 февраля 2012. [www.webcitation.org/67kxcenYd Архивировано из первоисточника 18 мая 2012].
• Садыкова. [www.protas.ru/magazine/go/anonymous/main/?path=mg:/numbers/2004_01/11/02/ Зарождение среднего сельскохозяйственного образования в Казанской губернии](недоступная ссылка — история). Гасырлар авазы (Эхо веков) (2004). Проверено 6 февраля 2012.

Отрывок, характеризующий Земледельческие училища и школы Российской империи

Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.