Землетрясение в Манагуа (1972)

Землетрясение в Манагуа 23 декабря 1972 года — крупное землетрясение с магнитудой 6,2. Разрушило столицу Никарагуа, в 24:35 в субботу 23 декабря 1972 г. В ту ночь в столице было очень жарко и сухо. Вечернее небо стало почти красным. Ночью дали о себе знать три слабых толчка приблизительно в 22:00 и 22:30, но на них никто не обратил внимания, так как жители готовились отпраздновать Рождество. Через час после первого мощного толчка последовали ещё два с магнитудой 5,0 и 5,2 в 1:18 и 1:20 соответственно. Эпицентром землетрясения стало озеро Хохотлан в двух километрах к северо-востоку от электростанции Манагуа. Землетрясение превратило в руины центр города. Примерно 5 000 человек погибло и более 20 000 было ранено, более 250000 человек остались без крова. Разрушение столицы по свидетельству очевидцев по масштабам было сравнимо с разрушением городов Хиросима и Нагасаки (Япония) после сброса на них атомных бомб в конце Второй Мировой войны.
Отдельной проблемой стало расхищение многомиллионной международной помощи диктатором страны А. Сомосой и его ближайшим окружением, получившее широкий международный резонанс.

Предостережения

Примечательно, что за день до трагедии, вечером в пятницу 22 декабря, инженер Карлос Сантос Берротеран прибыл в офис ежедневной газеты Ла Пренса, чтобы изложить её редактору своё предостережение. Он предположил, что сильнейшая засуха, установившаяся в стране в 1972 году, может завершиться сильным землетрясением. Данную гипотезу он выдвинул на основании того, что зимой 1930 года также была сильная засуха. После неё 31 марта 1931 года последовало землетрясение в Манагуа 1931.

Отрывок, характеризующий Землетрясение в Манагуа (1972)

– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.
– Снимите его, – сказал он, грациозно величественным жестом указывая на портрет. – Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.


Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Ко лоче была переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие взятия Шевардинского редута 24 го числа, была отнесена назад. Эта часть линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось, что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.