Землетрясение в Скопье

Землетрясение в Скопье (макед. Скопски земјотрес), столице Социалистической Республики Македонии. Магнитуда толчка составила 6,9 по шкале Рихтера произошло 26 июля 1963 года и разрушило большую часть города. В результате землетрясения 1 070 человек погибли, около 3 000 получили ранения, примерно 75 % жилых домов были разрушены или серьёзно повреждены.

Область возникновения землетрясения располагалась на одной линии разлома с Итальянской и Французской Ривьерой, где за несколько дней до землетрясения люди ощущали слабые толчки. Интенсивность сотрясений в эпицентре составила IX баллов. Вслед за первым толчком последовал афтершок меньшей силы. Всего за сутки было зарегистрировано 84 толчка.

Сразу после землетрясения около восьмидесяти стран направили в Югославию спасателей, финансовую и гуманитарную помощь. 14 октября того же года Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию № 1882, в которой отмечала, что «восстановление Скопье стало подлинным символом дружбы и братства народов».

Сейсмическая обстановка в регионе

Юг Македонии, регион реки Вардар, известен как зона высокой сейсмической активности. В истории Скопье до XX века известны два разрушительных землетрясения: в 518 году н. э. и в 1555 году. Тем не менее, при планировке города и строительстве зданий данные о сейсмической опасности никогда не учитывались.

Землетрясение

Толчки произошли утром 26 июля и продолжались 20 секунд. Точное время самого сильного толчка зафиксировали часы на здании вокзала Скопье, остановившиеся в 5:17 утра. В общей сложности были разрушены или сильно повреждены около 75 % жилых домов, почти все школы и больницы, а также здания вокзала и почтамта, так что город оказался отрезан от внешнего мира. Также были уничтожены многие административные здания, в том числе штаб-квартира Центрального комитета Компартии Македонии, мэрия и Национальный банк. Промышленным строениям был нанесён гораздо меньший ущерб, так как они располагались далеко от эпицентра, а их конструкция позволила выдержать толчки. Больше всего пострадали постройки из кирпича, и их обрушение повлекло больше всего жертв.

Спасательная операция и восстановление

Сразу после землетрясения военные, отряды гражданской обороны и местные жители приступили к разбору завалов. Почти сразу после землетрясения началась международная кампания по ликвидации последствий землетрясения. В восстановлении Скопье приняли участие около 80 стран, размер пожертвований составил сумму, эквивалентную 37 000 000 динаров, также были собраны вещи на сумму 121 000 000 динаров. Для нескольких десятков тысяч человек, потерявших жильё, в первые дни были открыты палаточные городки, а в течение года построены временные деревянные дома. СССР оказал помощь к концу 1963 года на общую сумму более 1 млрд динаров, прислал около 500 военных для расчистки завалов. Полномасштабное восстановление города проходило в 1960-х годах под руководством японского архитектора Кэндзо Тангэ.

Знаковым событием стало открытие в 1970 году в Скопье Музея современного искусства, значительную часть коллекции которого составили произведения искусства, подаренные другими странами после землетрясения. Само здание для музея было спроектировано польскими архитекторами и стало подарком правительства Польши. Одним из главных экспонатов нового музея стала картина Пабло Пикассо «Голова женщины», подаренная городу художником.

Отрывок, характеризующий Землетрясение в Скопье

Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.