Земляной город

Историческая местность в Москве

Земляной город
Земляной город на плане (1638) Маттеуса Мериана выделен жёлтым цветом.
История
В составе Москвы с	XVI век
Другие названия	Скородом
Расположение
Округа	ЦАО
Станции метро	Парк культуры, Октябрьская, Добрынинская, Серпуховская, Павелецкая, Таганская, Курская, Красные Ворота, Сухаревская, Маяковская, Краснопресненская, Баррикадная, Смоленская
Площадь	≈ 1300 га

Земляно́й го́род — историческая местность Москвы внутри несохранившихся крепостных стен Земляного города (ныне Садового кольца), но вне Кремля, Китай-города и Белого города (ныне бульваров).

Это была четвёртая после стен Кремля, Китай-города и Белого города крепостная стена Москвы.

История

До конца XVI века территория Земляного города не входила в городскую черту. Здесь располагались многочисленные сёла, монастырские земли, позже — ремесленные слободы: дворцовые, чёрные и владельческие. Возможно, весь Земляной город или его западная часть в те времена носил название Арбат (от арабского: рабад, рабат — предместье, пригород), каковое в нынешние времена сохранилось только за улицами Старый и Новый Арбат.

В состав Москвы Земляной город вошёл во время очередной Шведской войны 1590—1595 гг. при царе Фёдоре Иоанновиче, когда после набега Крымского хана Казы-Гирея II (1591) в течение года (1591—1592 гг.) был сооружен земляной вал с деревянными стенами и башнями числом 34, а перед валом устроен ров. Вновь присоединённая часть города стала именоваться Деревянным городом, а «в миру» — Скородомом. Существуют две версии происхождения топонима Скородом. Согласно первой, имя отражает необычайную скорость постройки «грандиозных» укреплений, согласно же второй, Скородом — более раннее название и означает «наскоро построенные дома».

От Белого города Деревянный город был отделён стенами с валом и рвом, а соединялся с ним воротами, располагавшимися на местах нынешних площадей Бульварного кольца. Стены Белого города были постепенно разобраны в 1770—1780-х годах, причём последними разобраны Арбатские ворота — в 1792 году. На их месте были высажены деревья (первоначально, берёзы). Окончательное устройство бульваров было закончено в первой четверти XIX столетия. Ныне по линии стен Белого города проходит Бульварное кольцо столицы.

Во времена Смуты, 20 марта 1611 года, Скородом с укреплениями был сожжён польскими войсками, готовившимися к обороне против Первого ополчения. Новый вал, за которым закрепилось название «Земляной город», был сооружён только в 1638—1641 гг., при Алексее Михайловиче. Он был длиннее предыдущего на 15 вёрст и шёл от устья реки Яузы до Чертольской башни (примерно: пересечение ул. Пречистенки и Садового кольца), укреплялся «острогами» — брёвнами с заострёнными концами, — и башнями, числом 57. Кроме оных, в земляной вал было встроено 11 ворот. При этом, наиболее опасные со стороны татар Серпуховские и Калужские ворота были сделаны каменными. В 1692—1695 гг. на месте деревянных Сретенских ворот были построены новые каменные, с башней над ними, получившие название Сухаревой башни в честь стрелецкого полковника Лаврентия Сухарева, первым перешедшего со своим полком к Петру во время его борьбы с царевной Софьей. В 1709 году на месте проломных ворот, ведущих в Лефортово, была построена деревянная триумфальная арка для встречи войск, возвращавшихся после Полтавской победы; в 1753 году она была отстроена в камне, получив название Красных ворот.

К концу XVIII столетия укрепления обветшали и в 1783 году граф Чернышёв, главнокомандующий Москвы, повелел уничтожить стены и часть башен, превратив тем самым Земляной вал в место прогулок для москвичей. В войну 1812 г. Земляной город значительной частью выгорел и при послевоенном переустройстве укрепления были уничтожены: вал срыт, а ров — засыпан (1816—1830 годы). Владельцев домов, стоявших вдоль образовавшейся улицы, обязали разводить сады на прирезанных от бывшего вала участках. Возникла Садовая улица.

К 1917 году изо всех ворот уцелели только Красные и Сретенские ворота. Первые были разобраны в 1928 г., вторые (Сухарева башня) — в 1934. Ныне на месте Земляного вала расположено Садовое кольцо.

Ворота Земляного города

• Чертольские (Пречистенские) — на месте современной Зубовской площади (полковник Зубов командовал в XVII в. стрелецким полком, охранявшим Чертольские ворота).
• Арбатские (Смоленские) — на месте нынешней Смоленской площади.
• Никитские — близко к Кудринской Площади
• Тверские — на месте нынешней Триумфальной площади. В XVIII веке на этом месте ставили деревянные триумфальные арки к коронационным въездам царей и цариц.
• Дмитровские
• Петровские
• Сретенские — деревянные, затем каменная Сухарева башня, сейчас на их месте Большая Сухаревская площадь
• Покровские — близко к площади Цезаря Кунникова
• Яузские (Таганские)
• Серпуховские — деревянные, затем каменные,
• Калужские — деревянные, затем каменные, сейчас на их месте Калужская площадь.

Застройка

До XV века территории Земляного города были ещё слабо заселены: деревни с пахотными и луговыми землями (напр., село Сущёво на северо-западе или село Киевец возле нынешнего Хилкова переулка), земельные угодья монастырей (напр., Новинского на том же северо-западе), а также бросовые земли — Козье болото на месте Спиридоньевской улицы, песчаные почвы возле современного Арбата и пр.

В конце XIV — начале XV веков за Яузские ворота, на высокий крутой склон за устьем Яузы, переселились гончары и кузнецы, основав одну из первых слобод. Начался слободской период будущего Земляного города: запад — дворцовые слободы, север и восток — ремесленные слободы на «черных землях», облагавшихся податями, вокруг монастырей — слободы монастырские.

В 1565 году Иван Грозный перевёл дворцовые слободы в Опричнину. Туда попадают территории современных: Остоженки, Пречистенки, Сивцева Вражка и Арбата,- остальная же часть Земляного города осталась в Земщине. Опричные земли начали заселяться дворянами — приближенными к царю боярами и князьями. Здесь появились первые дома каменной постройки. Земская же часть так и осталась почти сплошь слободской (за исключением района Тверской улицы, по которой в столицу въезжали иностранные послы и где также селилось дворянство — с XVII в. — и купечество) и застроена скорыми на постройку небольшими деревянными домишками — Скородомом. Застройка кардинально не меняется вплоть до пожара 1812 года: на 1796 год около 4/5 домов в Земляном городе — деревянные, с садом или палисадником. Мостовые отсутствуют, за исключением главных радиальных улиц, часть из которых вымощена бревнами.

Пожар 1812 года уничтожает некоторые части Земляного города буквально дотла. Районы Пречистенки и Тверской — в числе наиболее пострадавших. Однако, город быстро восстанавливается и в 1820 по вновь отстроенной Тверской начинают ходить дилижансы сообщением Москва-Петербург. Число каменных домов растет — в 1838 г. муниципалитет запрещает деревянное строительство вдоль бульваров и главных радиальних улиц, а в 1856 — на всех улицах, кроме Воронцова поля,- но настоящий строительный бум начинается в 1860-х годах, после отмены крепостного права и с началом бурного развития капиталистического хозяйства. Земляной город застраивается 4-х, 6-и этажными доходными домами и домами состоятельных предпринимателей.

К 1917 г. в Земляном городе находится самая «аристократическая» улица Москвы — Поварская, а Арбат, Молчановка, Бронные улицы и Козихинские переулки представляют собою, своего рода, московский «Латинский квартал», заселенный, по преимуществу, интеллигенцией и студентами.

После 1917 г. топоним «Земляной город» исчезает с карт Москвы и из официальных документов. См., например: Административное деление Москвы в XVIII—XX веках

См. также

• Московский Кремль
• Белый город
• Китай-город

Ссылки

• Н. А. Найденов [mosday.ru/photos/gallery.php?file=188x_moscow_naydenov_3&size=1&frames=0&alt=10&rows=all Москва. Соборы, монастыри и церкви. Часть III. Земляной город (1882—1883 годы) (Фотоальбом)]

Отрывок, характеризующий Земляной город

– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.