Иррегулярные войска в Российской империи

Знамя грузинского ополчения.

Иррегуля́рные войска́ в Росси́йской импе́рии — это вид войск Российской империи состоявшие из казаков и инородческих частей Русской императорской армии (РИА). Позднее к ним добавились государственное ополчение и милиция, выставляемые населением некоторых племён на Кавказе и в Закаспийской области.

На конец XIX века в милиции среди кавказских полков были дагестанский конный полк, кубанская, терская, дагестанская, карская и батумская милиции, Текинский конный полк. С середины XVII века в походах русской армии постоянно была представлена калмыцкая конница, позднее причисленная к казачьим войскам.

По утверждению МЭСБЕ, к концу XIX века в связи с ростом гражданского сознания и совершенствованием огнестрельного оружия значение иррегулярных войск упало, и те же казаки на практике по своему обучению и строю превратились в регулярные воинские части, и стали родом оружия РИА.

После Первой мировой войны 1914 — 1918 годов иррегулярные войска были упразднены во всех ведущих государствах мира. В современных условиях они могут состоять из разнородных боевых формирований, народного ополчения (народной армии), военизированных отрядов различного состава и назначения.

История

Иррегулярные войска (от позднелатинского irregularis — неправильный), в отличие от регулярных войск — войска, не имеющие твёрдой и постоянной организации или по своему комплектованию, прохождению военной службы, обучению, воспитанию, обмундированию значительно отличающиеся от регулярных войск, сами себя обмундировывали, снаряжали, вооружали и обеспечивали лошадьми. Ранее в России войска состоявшие из казаков и инородческих частей.

Иррегулярные формирования, как высокоманёвренные, но слабо вооруженные и недостаточно обученные для действия в строю (См. Линейная тактика) придавались частям и соединениям регулярной русской армии для выполнения специфические мероприятий для этого вида лёгкой кавалерии, разведки и наблюдения, дозоров, аванпостов, засад, набегов и рейдов по тылам и преследования разбитого бегущего противника.

«из которых первые… составляли главнейшую массу, вторые же хотя и уступали первым по своему строевому устройству, но для некоторых родов военной службы являлись более полезными, чем регулярные»

— Генерал от инфантерии А. Ф. Редигер

Казачьи войска поселённые на Украинах Русского государства, для охраны и кратковременной их обороны, за свою службу исстари пользовались обширными льготами по сравнению с прочими сословиями России.

В источниках конца XVI века сообщают об украинской службе московских служилых людей: «А украинским воеводам всем во всех украинских городех государь велел стоять по своим местом по прежней росписи и в сход им быть по прежней росписи по полком; а как будет приход воинских людей на государевы украины, и государь велел быти в передовом в украинском полку».

Все казачьи войска России и инородческое население Кавказского и Оренбургского края несли службу:

• внутреннюю — в пределах своего войска и поселений;
• линейную или кордонную службу — для охраны границ России;
• внешнюю службу — вне пределов своего войска, совместно с РИА.

На 1853 год в ведении Военного министерства Российской империи находились казачьи войска, которые имели сотенно-полковое устройство:

• Донское;
• Черноморское;
• Кавказское линейное;
• Уральское;
• Астраханское;
• Дунайское;
• Оренбургское;
• Азовское;
• Сибирское линейное;
• Забайкальское;
• Башкиро-Мещерское.

С середины XVII века в походах русской армии (РИА) постоянно была представлена калмыцкая конница, позднее причисленная к казачьим войскам. После создания регулярных вооружённых сил (в начале XVIII века) иррегулярные войска существовали в виде частей лёгкой кавалерии (в XVIII веке) и казачьих войск — Донского, Черноморского, Астраханского и других.

«Командуя одними казаками. Мы жужжали вокруг сменявшихся колонн неприятельских, у коих отбивали отстававшие обозы и орудия, иногда отрывали рассыпанные или растянутые по дороге взводы, но колоны оставались невредимыми… Колоны валили одна за другою, отгоняя нас ружейными выстрелами, и смеялись над нашим вокруг них безуспешным рыцарством»

— Командир партизанского отряда Денис Давыдов.

К Инородческим иррегулярным войскам относились Лейб-гвардии Крымско-Татарский эскадрон, находившийся в ведении новороссийского генерал-губернатора, Закавказский конно-мусульманский полк, состоявший при действующей армии, Дагестанский конно-иррегулярный полк и Балаклавский греческий батальон, состоявшие на службе при Кавказском корпусе, и некоторые другие формирования.

В начале XX века в их состав входили также дагестанская и кубанская милиции, Дагестанский конный полк и Туркестанский конный дивизион. Эти формирования несли преимущественно местную службу и не имели постоянной и однообразной организации. Главное отличие милиций от казачьих войск состояло в том, что они комплектовались из лиц, не обязанных военной службой, а поступали в неё добровольно.

После Первой мировой войны 1914 — 1918 годов иррегулярные войска были упразднены во всех ведущих государствах мира. До этого они были в Австро-Венгрии (кроаты, пандуры), в Турции (башибузуки, черкесы, курды), а в начале XX века появились в Англии и Франции в их колониях — туземные войска.

Состав

В состав иррегулярных войск Российской империи входили:

• органы управления ИВ
• Казачьи войска;
• Милиция;
• Государственное ополчение;

Органы военного управления

В Русском Царстве центральным органом военного управлением войск был сначала Стрелецкий Приказ, а затем Разрядный Приказ и Казачий приказ. В Сибири ведал Сибирский Приказ, в Новороссии — Малороссийский Приказ, мещерскими казаками — Мещерский Приказ, смоленскими грунтовыми казаками — Приказ Смоленского Разряда.

В Российской Империи службой ИВ заведовали (период):

• Военная коллегия (1721 — 1802);
• Военное министерство (1802 — 1835);
• Департамент военных поселений Военного министерства (1835 — 1857);
• Управление иррегулярных войск (1857 — 1867);
• Главное управление иррегулярных войск (1867 — 1879).

Казачьи войска

На начало XX века в России насчитывалось 11 казачьих войск численностью около трёх миллионов человек; крупнейшим являлось Донские казаки. В мирное время казаки выставляли 17 полков и 6 отдельных сотен Донского казачьего войска, 11 полков и 1 дивизион Кубанского войска, 4 полка и 4 местные команды Терского войска, 6 полков и 1 дивизион и 2 сотни Оренбургского войска, 3 полка и 2 команды Уральского войска, 3 полка Сибирского войска, 1 полк Семиреченского войска, 4 полка Забайкальского войска, 1 полк Амурского войска, 1 дивизион Уссурийского войска, 2 сотни Иркутских и Красноярских казаков.

Кроме того, казаки выставляли три гвардейских полка (Казачий лейб-гвардии полк, Атаманский лейб-гвардии полк и Сводно-Казачий лейб-гвардии полк), и Собственный Его Императорского Величества Конвой из 4х сотен. В военное время казаки были обязаны выставить до 146 полков, 41 сотню, 22 пехотных батальона и 38 батарей конной артиллерии, общим штатом 178 000 человек.

Все казаки мужского пола считались обязанными военной службе со сроком 20 лет. В отличие от регулярной армии, призыв в которую был обусловлен рядом льгот и изъятий, казаки были обязаны службе все поголовно. Начиная с 18-летнего возраста, казак числился в приготовительном разряде в течение трёх лет. В течение этого времени он был обязан обзавестись конём и обмундированием. Затем казак зачислялся в строевой разряд, и проходил действительную службу в течение четырёх лет, после чего переводился «на льготу». Казаки «на льготе» продолжали числиться в «льготных» частях, первые четыре года — второй очереди, затем переводились из строевого разряда в запасной, и в части третьей очереди, но фактически все казаки «на льготе» уже не служили. В 33 года казак переводился в запас, в 38 лет — в ополчение.

Таким образом, организация казачьих частей отличалась от существовавшей в регулярной армии — вместо запасных батальонов (существовавших в регулярной армии) до двух третей казачьих частей в мирное время числились «на льготе», то есть фактически не существовали. В то же время в армейских запасных батальонах в мирное время назначался небольшой кадр, выполнявший роль организационного ядра по мобилизации, обычно в составе одного штаб-офицера, шести обер-офицеров и сорока нижних чинов. Мобилизация по военному времени регулярных войск и иррегулярных отличалась: в регулярных войсках увеличивался состав частей, но не их количество, в казачьих увеличивалось и количество частей за счёт мобилизации полков, состоявших «на льготе».

Иррегулярные части

• Дагестанский конный полк, участвовал в русско–японской войне.
• 2-й Дагестанский конный полк.
• Ингушский конный полк.
• Кабардинский конный полк.
• Татарский конный полк.
• Черкесский конный полк.
• Чеченский конный полк.
• Кабардино-горский конно-иррегулярный полк.
• Кабардино-Кумыкский конно-иррегулярный полк.
• Чеченский конно-иррегулярный полк.
• Кавказский конно-горский дивизион.

Милиция

С 1709 года в России начинает упоминаться слово ландмилиция (ланд нем. Land — страна, государство, милиция — от лат. Militia — военная служба, войско). В 1713 году государственные поселённые казацкие (слободские) полки на засечных линиях России реорганизованы и стали именоваться ландмилицией (земская милиция, милиция). Позже термин ландмилиция непонятный для народа заменён на словосочетание земская (народная) милиция или милиция означавший добровольную дружину, то есть военизированные организации, в соответствии с законами, на подобии формирований вооружённых сил.

О первых попытках создания узаконенных организаций народной самообороны от неприятеля упоминается выше.

На конец XIX века в милиции среди кавказских полков были дагестанский конный полк, кубанская, терская, дагестанская, карская и батумская милиции, Текинский конный полк.

Государственное ополчение

Сбор даточных людей Пётр I положил в основу введённой им рекрутской повинности. Наряду с требованием даточных людей, входивших в состав войска в собственном смысле слова, в течение московского периода нередко созывалось и ополчение, получившее название великого; оно выставлялось помещиками и общинами и содержалось на их счёт. Иногда правительство прибегало к поголовному вооружению всего мужского населения той или другой местности, на счёт земли. Последний пример такого поголовного вооружения был при Петре I, для защиты Новгородской и Псковской земель, в 1708 году, ввиду ожидавшегося вторжения Карла XII.

Факты

По окончании Отечественной войны 1812 года донские казаки под руководством атамана Матвея Платова передали Казанскому собору Санкт-Петербурга 40 пудов (640 кг) серебра из трофеев, взятых в ходе преследования Великой армии которое «употребили на изображение четырех евангелистов и убранство собора».К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

См. также

• Башибузуки
• Ландвер

Литература

• Полное собрание законов Российской империи (ПСЗРИ). — СПб.
• Атлас земель иррегулярных войск 1858 года
• Иррегулярные войска // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Иррегулярные войска // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• Казачий словарь-справочник. — Сан. Ансельмо, Калифорния, С.Ш.А.. Составитель словаря Г. В. Губарев, редактор — издатель А. И. Скрылов. 1966 — 1970.
• Словарь военных терминов. — М.: Воениздат. Сост. А. М. Плехов, С. Г. Шапкин. 1988.
• Большой Энциклопедический словарь. 2000.
• Российская государственность в терминах. IX — начало XX века. — М.: Крафт+. А. Р. Андреев. 2001.
• Война и мир в терминах и определениях. под общей редакцией Дмитрия Рогозина . 2014.

Ссылки

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• [encyclopedia.mil.ru/encyclopedia/dictionary/details_rvsn.htm?id=5260@morfDictionary Энциклопедия, Министерство обороны Российской Федерации (Минобороны России).]
• [mil.ru/et/revived_era/grafic/gallery.htm?id=5663@cmsPhotoGallery Галерея, Иррегулярные войска Российской армии в Отечественной войне 1812 года.]

Отрывок, характеризующий Иррегулярные войска в Российской империи

Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.