Земский съезд 1904 года

Земский съезд 1904 года — известный как первый легальный Земский съезд — форум земства, представителей всех сословий России, на котором большинство этих выборных потребовало от царя конституции, свобод и парламента; аналог французских Генеральных штатов.

Проходил 6—9 ноября 1904 года в Петербурге под названием «Частное совещание земских деятелей». Оно выработало резолюции, которые распространялись во время банкетной кампании «Союза освобождения» в ноябре-декабре в виде петиций, публиковавшихся в печати.

Созыв съезда

Инициатива обсудить на общеземском съезде отношение к вопросу о конституции исходила от членов нелегального Оргбюро этих форумов — князей Д. И. Шаховского и Петра Д. Долгорукова, действовавших по решению руководящего органа «Союза освобождения» — Совета, в который они входили. Немедленно 8 сентября Оргбюро собралось под неизменным председательством не утверждённого властями главой Московской губернской земской управы Д. Н. Шипова и решило остановиться на следующей рабочей повестке съезда: «1) о ревизиях земских учреждений, проводившихся в последнее время министерством внутренних дел; 2) о неутверждении министерством внутренних дел земских должностных лиц как выборных, так и приглашаемых для работы земскими управами; 3) об устранении земцев от участия в работе по пересмотру законодательства о крестьянах; 4) о нуждах, вызываемых войной».

В середине этого месяца 16 сентября министр внутренних дел князь П. Д. Святополк-Мирский в речи, прозвучавшей в день официального вступления в должность, выразил уверенность, что «плодотворность правительственного труда основана на искренно благожелательном и истинно доверчивом отношении к общественным и сословным учреждениям и населению вообще». Тут же вечером собралось Оргбюро, созванное его членом Ф. А. Головиным. Вопреки возражениям главы консервативного крыла земства Шипова, в повестку дня съезда был включён вопрос об общих условиях государственной жизни и о желательных в ней изменениях. Министр внутренних дел, считая что на предстоящем съезде земцы займутся обычными хозяйственными вопросами, получил от Николая II разрешение на съезд. Когда же в следующей беседе с Шиповым князь Святополк-Мирский узнал о внесении вопроса о конституции в программу съезда, он отметил невозможность для власти дать разрешение на его проведение. Приглашённых оповещать об этом было уже поздно, и Шипов испросил разрешение на частное совещание, оно было тут же получено.

Из воспоминаний А. В. Богданович, Петербург:

«21 октября. Много высказывал Н. А. Павлов [сотрудник правых изданий] насчёт предстоящего съезда 75 земцев в Петербурге 6 ноября под председательством сперва Мирского, который откроет съезд, а затем председателем будет Шипов (московский). Сказал он, что этот съезд напоминает Etats Generaux [Генеральные штаты], которые привели к падению монархии. Эту мысль высказывал вчера Никольский [управляющий сберкассами Госбанка], который находит, что наше положение в данную минуту напоминает тогдашнее положение французов».

Ход и резолюция съезда

Частное совещание открылось в столице 6 ноября на Фонтанке, 52 в квартире земского деятеля И. А. Корсакова. На собрание прибыли около ста участников: председатели почти всех 34 земских губернских управ, полтора десятка председателей уездных управ, остальные были их членами или гласными. Следует отметить, что состав участников съезда подбирался инициаторами съезда из числа своих единомышленников, а не избирался земскими собраниями.

Съезд получил массу приветствий, количество подписей под которыми к первому дню заседаний составило от 5 до 6 тысяч. Председательствовал лидер консервативного крыла земского движения Д. Н. Шипов. Участник съезда барон Р. Ю. Будберг вспоминал: «Все рекомендовали нам не стеснятся отсутствием полномочий; одни, — говоря, что в России нет такого учреждения, которое могло бы дать подобные полномочия; другие говорили, что волна истории, что обстоятельства нас уполномочили; третьи говорили, что за нас вся мыслящая Россия».

В программе съезда стоящий последним вопрос о власти, об общих условиях, мешающих развитию общественной и государственной жизни, в результате инцидента сразу же возник на собрании. Политическая культура, которой достигли делегаты, позволила в решениях съезда выделить мнение меньшинства по вопросу о полномочиях необходимого России парламента. Оно составило 27 голосов против 71 голоса большинства. Это большинство высказалось за «<…> участие народного представительства, как особого выборного учреждения, в осуществлении законодательной власти, в установлении государственной росписи доходов и расходов и в контроле за законностью действий администрации». Впервые в России законно заседающее собрание, принадлежащее к земству — выборным от всех сословий, — высказалось в пользу введения конституции и парламента, хотя эти запрещённые слова не употреблялись. Эта резолюция была подписана на собрании 8 ноября на квартире В. Д. Набокова (отца писателя) на Большой Морской, 47.

В числе всех вышеназванных земских представителей свои подписи под документом, меняющем ход истории, поставили в недалёком будущем председатели Государственной думы С. А. Муромцев и М. В. Родзянко, председатель Всероссийского союза городов М. В. Челноков, самые лучшие думские ораторы Ф. И. Родичев и В. Д. Набоков, известнейший учёный, будущий академик В. И. Вернадский и уже давно носящий звание почётного академика К. К. Арсеньев, будущие лидеры Партии народной свободы И. И. Петрункевич и Ф. Ф. Кокошкин, а также Г. Е. Львов — в 1917 году первый председатель Временного правительства. Принятые резолюции Шипов передал для обсуждения на совещание, проходившее под руководством государя 7 декабря. А с 20 ноября в день начала банкетной кампании, которая прошла по большим городам центральной России, они распространились в обществе.

Именно в русле этого события состоялось участие 9 января 1905 года «Собрания фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга», ведомого священником Г. А. Гапоном. По мнению историка Р. Пайпса, неверно утверждение, что первая русская революция началась 9 января 1905 года, ведь до этого правительство уже более месяца в банкетную кампанию выдерживало настоящую осаду. Если первый легальный «Земский съезд 1904 года был русскими Генеральными штатами, то „Кровавое воскресенье“ стало Днём взятия Бастилии».

Литература

В Викитеке есть полный текст Постановления Земского съезда 1904 года

• Белоконский И. П. Земское движение. М.:Задруга — 1914
• Шацилло К. Ф. Русский либерализм накануне революции 1905—1907 гг. М.: Наука — 1985
• Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. М.: РОССПЭН — 2007
• Либеральное движение в России 1902—1905 гг./ Под ред. В. В.Шелохаева. М.: РОССПЭН — 2001
• Пайпс Р. Русская революция. Кн. 1. Агония старого режима. М.: Захаров — 2005

Отрывок, характеризующий Земский съезд 1904 года

На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?