Зенит-Д
Поделись знанием:
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
| Зенит-Д | |||
|---|---|---|---|
 </td></tr>
|
Производитель | Красногорский механический завод. | |
| Год выпуска | 1969-1970 | ||
| Тип | Зеркальный, однообъективный. | ||
| Фотоматериал | Плёнка типа 135. | ||
| Размер кадра | 24×36 мм. | ||
| Тип затвора | Шторно-щелевой, с горизонтальным ходом матерчатых шторок. | ||
| Крепление объектива | Оригинальный байонет, сменный адаптер для объективов с резьбой М39×1/45,2 и М42×1/45,5. | ||
| Фокусировка | Ручная. | ||
| Экспозамер | Экспонометр на фоторезисторе, приоритет диафрагмы. | ||
| Видоискатель | Зеркальный с несъёмной пентапризмой. Фокусировочный экран - линза Френеля с микрорастром. | ||
| Размеры | 152×94×108 мм. | ||
| Масса | 1200 г. | ||
«Зени́т-Д» («Зени́т-автома́т Д») — советский малоформатный однообъективный зеркальный фотоаппарат, выпускавшийся на Красногорском механическом заводе (КМЗ) в 1969—1970 гг., второй советский[1] и один из первых в мире зеркальных фотоаппаратов с автоматическим управлением экспозицией, первый в СССР аппарат с электронным управлением выдержкой.
Выпущено 63 серийных экземпляра[2][3] — один из самых редких советских фотоаппаратов, представляет значительную коллекционную ценность.
Содержание
История создания
В «Зените-Д» был применён принцип управления экспозицией от установленной диафрагмы, предложенный инженером ГОИ И. А. Державиным (отсюда буква «Д» в наименовании — «автомат Державина»)[4]. Опытные камеры с электронным управлением выдержкой по этой схеме отрабатывались на КМЗ с 1962 г. (а электромеханические системы — с 1950-х гг., см. дальномерный фотоаппарат «Комета»).
Шторный затвор «Зенита-Д» с независимым движением шторок и аналоговой полупроводниковой схемой управления создан на основе механического затвора камеры «Зенит-7». Опытные экземпляры имели автоспуск, на серийных его не было.
Дизайн и эргономика камеры заметно отличали «Зенит-Д» от современных ему аналогов. Официально завод выпустил 25 серийных фотоаппаратов в 1969 году и 38 — в 1970, после чего производство этой передовой, но довольно сложной и дорогой камеры было прекращено. Фактически завод изготовил, вероятно, до двухсот экземпляров, включая опытные образцы.
Конструкция и характеристики
- Размер кадра — 24×36 мм.
- Плёнка — тип 135.
- Число кадров — 36.
- Выдержки затвора:
- в автоматическом режиме — от 1/30 до 1/500 с;
- в ручном режиме — от 1/2 до 1/1000 с и «B» (от руки).
- Основной объектив — «Гелиос-44Д» 2/58 мм с механизмом нажимной диафрагмы. Минимальное расстояние фокусировки — 0,5 м.
- Видоискатель — зеркальный, с пентапризмой, фокусировочный экран — линза Френеля с микрорастром. Размер поля изображения видоискателя — 22×32,5 мм. В видоискателе индицируется рабочее значение диафрагмы.
- Увеличение окуляра видоискателя — 5×.
- Резьба штативного гнезда — 1/4".
- Выдержка синхронизации — 1/125 с.
- Затвор — фокальный, с аналоговым электронным управлением, с горизонтальным ходом матерчатых шторок. Допускает плавную установку выдержек.
- Экспонометр с внешним фотоприёмником (фоторезистор). Автоматическая установка экспозиции с приоритетом диафрагмы. Диапазон чувствительности плёнки — от 16 до 500 единиц ГОСТ. При использовании сменных объективов без механизма нажимной диафрагмы необходимо вводить в экспонометр рабочее значение диафрагмы рукояткой на камере.
- Источник питания — встроенная батарея из четырёх никель-кадмиевых аккумуляторов Д-0,06 с внешним зарядным устройством. Один заряд батареи позволял сделать около 300 снимков.
- Фокусировка — ручная.
- Транспортировка плёнки — ручная, курком, сблокированным со взводом затвора.
- Крепление оптики — специальный байонет, сменные адаптеры для объективов с резьбой М39×1/45,2 и М42×1/45,5.
- Съёмный кронштейн с обоймой для крепления фотовспышки, синхронизация через кабельный синхроконтакт.
- Габариты (без футляра и кронштейна) — 152×94×108 мм.
- Масса со штатным объективом без футляра — 1200 г.
- Корпус металлический, с откидной задней стенкой, прямоугольной формы без характерного «горба» над пентапризмой. Кнопка спуска установлена наклонно на передней стенке камеры, как на аппаратах «Pentacon» и «Praktica». Диск установки выдержек — на задней стенке.
Варианты
В конце 2009 г. продавец из Минска предложил на аукционе eBay вариант камеры «Зенит-Д», предназначенный для использования в составе фотоустановки специального назначения[5]. Судя по внешнему виду, камера не имеет экспонометра и вообще органов управления экспозицией, и приспособлена для работы с внешним приводом перемотки и спуска. Есть указания, что эта установка была разработана в 1970-е гг. по заказу КГБ СССР, называлась «Негус», комплектовалась специальным объективом с диапазоном фокусных расстояний 500…3000 мм и предназначалась для наблюдения с больших расстояний.[6]
Напишите отзыв о статье "Зенит-Д"
Примечания
- ↑ «Киев-10» — первый советский однообъективный зеркальный фотоаппарат с автоматическим управлением экспозицией
- ↑ [www.zenitcamera.com/archive/zenit-7/index.html Линия ЗЕНИТ-7] (рус.). Фототехника. Zenit Camera. Проверено 2 июля 2013. [www.webcitation.org/6HrVNlhu0 Архивировано из первоисточника 4 июля 2013].
- ↑ (рус.) [www.zenitcamera.com/catalog/cameraproduction.html Выпуск фотокамер по годам.]
- ↑ [www.zenitcamera.com/qa/qa-names.html Названия фотоаппаратов] (рус.). Вопросы и ответы. Zenit Camera (февраль 2001). Проверено 31 января 2014.
- ↑ (англ.) [www.ussrphoto.com/forum/topic.asp?TOPIC_ID=1322 Zenit D in black?]
- ↑ [www.g-st.ch/privat/kameras/zenit.html Die Zenit-Kameras]
Литература
- Jean Loup Princelle. Made in USSR. The Authentic Guide To Russian And Soviet Cameras. Le Reve Edition, 2004.
Ссылки
- (рус.) [www.zenitcamera.com/archive/zenit-7/index.html Линия «Зенит-7».]
- (рус.) [www.zenitcamera.com/mans/zenit-d/zenit-d.html Руководство по эксплуатации «Зенит-Д».]
- (рус.) [www.photohistory.ru/index.php?pid=1207248179066813 Этапы развития отечественного фотоаппаратостроения. «Зенит-Д».]
- (рус.) [www.zenitcamera.com/archive/history/fvl-about-cameras-slr-continue.html Фотоаппараты КМЗ. История о «Зенитах», часть 2.]
| ||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Зенит-Д
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
