Зерцало Великое

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Зерцало Великое (лат. Speculum majus) — средневековая энциклопедия, составленная Викентием из Бове и вместившая в себе всю сумму знаний средневекового человечества. Непосредственно или посредственно Зерцало великое легло в основу множества дидактических поэм XIV и XV веков и отразилось, между прочим, на «Божественной Комедии» Данте. Немедленно по изобретении книгопечатания Зерцало напечатано было по крайней мере 6 раз, даже после того, как появились уже энциклопедии, основанные на новых началах, оно перепечатывалось дважды (в 1521 и 1627 годах).





Основные сведения

Энциклопедия состоит из 4 частей:

  • Зерцало природное (Speculum naturale)
  • Зерцало вероучительное (Speculum doctrinale)
  • Зерцало историческое (Speculum historiale)
  • Зерцало нравственное (Speculum morale)

Энциклопедия давала обширные сведения по философии, истории, естественным наукам. В ней комментировались отрывки из античных авторов, богословские труды. В целом «Великое зерцало» представляет собой систематизацию знаний того времени по различным вопросам. Написана на латыни, состоит из 80 книг и 9885 глав. Это самая значительная энциклопедия Средневековья.

В первой части рассматривается широкий круг естественнонаучных дисциплин — астрономия, алхимия, биология и т. д; во второй речь идёт о богословских вопросах; в третьей рассматривается история человечества от сотворения мира до 1254 г.; в четвёртой — поднимаются вопросы нравственности и морали.

Энциклопедия была переведена на множество языков и пользовалась большим влиянием и авторитетом на протяжении нескольких столетий.

Зерцало Великое в русской литературе

«Великое Зерцало» — важный памятник переводной русской литературы XVII века, представляющий собою сборник (до 900) разнообразных повестей и анекдотов, преимущественно поучительного характера.

Зачаток «Великого Зерцала» можно видеть в латинском средневековом сборнике: «Speculum exemplorum e x diversis libris in unum laboriose collectum»[1], составленном в Нидерландах, в переходную эпоху между господством схоластического направления и гуманизмом. Сборник этот предназначался преимущественно для проповедников, чтобы облегчить им подыскивание примеров, иллюстрирующих тему проповеди, и издан 9 раз в промежутке между 1481 и 1519 годами. В 1605 году иезуит Йоханнес Майор (нем. Johannes Major), как значится в позднейших изданиях, выпустил в свет переработку «Speculum exemplorum», под заглавием «Magnum Speculum» и т. д., дополнив основной текст 160 примерами и расположив всё содержание по рубрикам. С этого времени «Magnum Speculum» получает широкое распространение и постепенно перерабатывается и дополняется иезуитами в духе крайнего аскетизма. С латинского языка «Великое Зерцало» в первой половине XVII века было, между прочим, переведено ксёндзом-иезуитом Симоном Высоцким (польск.) на польский язык, и содержание его пополнено новыми статьями. Позже «Великое Зерцало» отчасти было переведено на южно-русский язык[2], отчасти же им пользовались южно-русские проповедники — Галятовский, Радивиловский и др., — подражая католическим проповедникам. Во второй половине XVII века «Великое Зерцало» переводится с польского на великорусский литературный язык и опять пополняется новыми статьями, причём вся масса списков представляет два основных типа. Переводчики порой приспособляли и переделывали текст повестей, но в большинстве случаев мы имеем довольно близкий перевод. Один из переводов[3], тщательно переписанный и исправленный, заставляет предполагать что Великое Зерцало приготовлялось к печати, тем более, что и перевод сделан был по желанию царя Алексея Михайловича[4]. Но напечатано «Великое Зерцало» не было.

Общность направления — аскетического, легендарного и поучительного — так сблизило «Великое Зерцало» с древнерусской литературой, что самый сборник как бы утратил характер переводного, и повести его, наравне с помещёнными в прологах, стали входить в синодики и в другие сборники, а также в значительной степени отразились в народной словесности: в духовных стихах и в сказках. Под влиянием «Великого Зерцала» возникли и новые повести с чисто русской окраской — например Повесть о Савве Грудцыне, прототип которой можно указать в Великом Зерцале второй редакции.

Источники «Великого Зерцала» весьма многочисленны и разнообразны, иезуиты много внесли повествовательного материала из византийских источников, пользуясь преимущественно изданием: «Vividarium sanctorum ex menaeis graecorum transl. in lat. sermonem per Matth. Raderum St. Jesu»; составители и переделыватели пользовались также трудами Иоанна Мосха, Joannes le Comte, Якова de Voragine, Фомы Кантипратана, Петра Альфонса, Викентия из Бовэ и т. д., а также «Римскими Деяниями», патериками и средневековыми хрониками.

Напишите отзыв о статье "Зерцало Великое"

Примечания

  1. (Девентер, 1481)
  2. (рукоп. Моск. син. библ. № 729)
  3. (Бусл. список 124)
  4. (Синод. № 100)

Литература

на русском языке
  • Адрианова-Перетц В. П. К истории рус. текста «Великого зерцала» // FS f. M. Woltner zum 70. Geburtstag. Hdlb., 1967. S. 9-12;
  • Белоброва О. А. Настенные листы: (Кр. обзор) // Рукописное наследие Др. Руси: (По мат-лам Пушкинского Дома). Л., 1972. С. 326
  • [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/ Великое зерцало] // Литературная энциклопедия: В 11 т. Т. 2. — М.: Изд-во Ком. Акад., 1929. — Стб. 137.
  • [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/default.asp «Великое зерцало»] // Краткая литературная энциклопедия. Т. 1: Аарне — Гаврилов. / Гл. ред. А. А. Сурков. — М.: Сов. энцикл., 1962. — Стб. 891.
  • Владимиров П. В. Великое зерцало (из истории русск. переводной лит-ры XVII в.), изд. Московского о-ва истории и древностей российских, М., 1884.
  • Владимиров П. В. «К исследованию о Великом З.» Казань, 1885
  • Гудзий Н. К. К вопросу о переводах из «Великого зерцала» в Юго-Зап. Руси // ЧИОНЛ. 1913. Кн. 23. Вып. 2. Отд. IV. С. 19-58;
  • Гудзий Н. К. К истории сюжета романса о бедном рыцаре // Пушкин. М.; Л., 1930. Сб. 2. С. 145-158;
  • Державина О. А. Развитие сюжета в переводной новелле XVII в. и его отражение в лит-ре // ТОДРЛ. 1960. Т. 16. С. 388-396;
  • Державина О. А. «Великое зерцало» и его судьба на рус. почве. М., 1965;
  • Державина О. А. Новопереведенные новеллы «Великого зерцала»: К проблеме изучения польск. сб-ков на рус. почве // Польско-рус. лит. связи. М., 1970. С. 7-28;
  • Древнерусская притча / Сост. Н. И. Прокофьев, Л. И. Алехина. М., 1991. С. 98-101.
  • Журавель О. Д. К вопросу о влиянии «Великого зерцала» на рус. лит-ру переходного периода // Изв. СО АН СССР. Сер. История, философия и филология. 1991. Вып. 3. С. 49-56;
  • История рус. лит-ры. М., 1948. Т. 2. Ч. 2. С. 408-411;
  • Иткина Е. И. Рукописный лубок кон. XVIII - нач. ХХ в. // Народная картинка XVII-XIX вв. СПб., 1996. С. 130
  • Крестова Л. В. Древнерус. повесть как один из источников повестей Н. М. Карамзина «Райская птичка», «Остров Борнгольм», «Марфа Посадница» // Исслед. и мат-лы по древнерус. лит-ре. М., 1961. Вып. 1. С. 193-226;
  • Лось И. Л. Великое зерцало // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Николаев С. И. К изучению «Великого зерцала» // ССл. 1988. № 1. С. 74-76;
  • Памятники старинной рус. лит-ры, изд. гр. Г. Кушелевым-Безбородко. СПб., 1860. Вып. 1-2;
  • Перетц В. Н. Из истории старинной рус. повести // Унив. изв. К., 1907. № 8. С. 24-28;
  • Перетц В. Н. Новые труды по источниковедению древнерус. лит-ры и палеографии // Унив. изв. 1907. № 11. С. 6-9;
  • ПЛДР, XVII в. М., 1989. Кн. 2. С. 56-85, 595-597 [20 повестей];
  • Пыпин А. Н. «Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских» (1858);
  • Ровинский П. А. Народные картинки. Т. 3. № 699-701, 720, 724, 726, 729;
  • Ромодановская Е. К. Рус. лит-ра на пороге Нового времени: Пути формирования рус. беллетристики переходного периода. Новосиб., 1994;
  • Ромодановская Е. К. [www.pravenc.ru/text/150123.html «Великое Зерцало»] // Православная энциклопедия. Том VII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2004. — С. 507-510. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-010-2
  • Семинарий по древнерус. лит-ре / Моск. высш. жен. курсы. Серг. П., б. г. Вып. 9: Из «Великого зерцала» [публ. М. Н. Сперанского];
  • Шевченко С. К. истории «Великого зерцала» в Юго-Зап. Руси: «Великое зерцало» и соч. Иоанникия Галятовского // РФВ. 1909. Т. 3-4;
на других языках
  • Alsheimer R. Das «Magnum Speculum exemplorum» als Augangspunkt populärer Erzähltraditionen. Bern; Fr./M., 1971;
  • Małek E. Russkaja narrativnaja literatura XVII-XVIII vekov: Opyt ukazatelja sjužetov. Łodz, 1996;
  • Małek E. Ukazatel' sjužetov russkoj narrativnoj literatury XVII-XVIII vv. Łodz, 2000. Vol. 1
  • Walczak-Sroczyńska B. Wielkie Zwierciadło Przykładów - Dzieje tekstologiczne // Slavia Orientalis. 1976. N 4. S. 493-508;
  • Walczak-Sroczyńska B. Z dziejów polsko-rosyjskich związków kulturalnych w XVII wieku: (Wschodnioslowiańska recepcja «Wielkiego Zwierciadła Przykładów») // Przegląd Humanistyczny. 1976. N 7. S. 19-29

Ссылки

Отрывок, характеризующий Зерцало Великое

– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.