Эдстрём, Зигфрид

Зигфрид Эдстрём
Sigfrid Edström
Четвёртый Президент МОК (1942-1952) Первый президент ИААФ (1912-1946)
Дата рождения:	21 ноября 1870(1870-11-21)
Место рождения:	Морланда, Швеция
Дата смерти:	18 марта 1964(1964-03-18) (93 года)
Место смерти:	Стокгольм, Швеция
Награды и премии:

Йоханнес Зигфрид Эдстрём (швед. Johannes Sigfrid Edström; 21 ноября 1870 — 18 марта 1964) — шведский деятель международного спортивного движения, четвёртый президент Международного олимпийского комитета, первый президент Международной ассоциации легкоатлетических федераций.

Родился в небольшой деревне Морланда на острове Уруст, на юге Швеции. Образование получал в Университете Гётеборга, позже в Швейцарии и США. В юности увлекался лёгкой атлетикой. С 1903 по 1933 годы работал директором в промышленной компании Allmänna Svenska Elektriska Aktiebolaget, с 1934 по 1939 годы являлся президентом правления директоров.

В начале 1910-х годов был привлечён к организации и проведению летних Олимпийских игр 1912 года в Стокгольме. Во время проведения игр был одним из инициаторов созданной 17 июня 1912 года Международной Ассоциации легкоатлетических федераций, став первым её президентом, и оставался в должности вплоть до 1946 года.

В 1920 году стал членом МОК, в 1931 году был избран вице-президентом МОК. В 1942 году после смерти третьего президента МОК Анри де Байе-Латура, был назначен исполняющим обязанности президента МОК до окончания Второй мировой войны. В 1946 году был избран президентом официально. Сыграл важную роль в становлении Международного олимпийского комитета в тяжёлые для всего мирового спорта послевоенные годы. В 1952 году ушёл в отставку, его преемником на посту стал американец Эвери Брендедж.

Примечания

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Эдстрём, Зигфрид

Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.