Зизикский, Али бек Гарун бек оглы

Али бек Гарун бек оглы Зизикский
Əli bəy Harun bəy oğlu Zizikski
Род деятельности:	военный и общественный деятель Азербайджанской Демократической Республики, член Азербайджанского Парламента
Место рождения:	село Зизик, Кубинский уезд, Азербайджан
Место смерти:	остров Наргин
Отец:	Гарун бек Искендер бек оглы Зизикский
Мать:	Чимназ ханум Зизикская
Супруга:	1 жена: Саяд ханум 2 жена: Фатима ханум Агаларова

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Али бек Гарун бек оглы Зизикский (ноябрь 1876 — 18 сентября 1929) — один из активных участников национально-освободительного движения в Азербайджане, азербайджанский военный и общественный деятель в период существования Азербайджанской Демократической Республики, член Азербайджанского Парламента, входивший в партию «Иттихад».

Биография

Ранняя биография

Али бек Зизикский родился в ноябре 1876 года в селении Зизик Кубинского уезда. В некоторых публикациях годом рождения ошибочно называется 1878 год. Причина ошибки заключается в том, что по утверждению некоторых историков он был расстрелян 1928 году в возрасте 50 лет. Хотя по архивным документам датой рождения сам Али бек называл — ноябрь 1876 года (в возрасте 50 лет в 1926 году он был арестован). Учился в Санкт-Петербурге (предположительно в офицерской кавалерийской школе), после чего был отправлен на службу в царскую армию. Проходил службу в Варшавском конно-мусульманском полку. Получил звание капитана. С 1914 года Али бек Зизикский был назначен начальником полиции — конной стражи Кубинского уезда.

Общественная и военная деятельность в период с 1917 — по 1920 гг.

После Февральской революции 1917-го года Временное правительство России для сохранения контроля над Закавказьем в марте 1917 г. создало Особый Закавказский Комитет (ОЗАКОМ). 7 марта 1917 г. Комиссаром уезда ОЗАКОМом был назначен Али бек Зизикский, с сохранением должности начальника конной стражи.

По ходатайству Али бека Зизикского заместителями комиссара стали Мир Джафар Багиров и Гази Ахмед бек Мамедбеков. В марте того же 1917 г. в Кубе был создан совет рабочих, крестьянских и матросских депутатов и опять же по рекомендации Али бека Зизикского его председателем стал Газанфар Махмуд оглу Мусабеков.

После Октябрьской революции 1917 г. Али бек Зизикский всячески препятствовал переходу Кубинского уезда под контроль Бакинского Совета.

11 ноября 1917 г. Али бек Зизикский представлял Кубинский уезд на совещании ОЗАКОМа собранным в Тифлисе (Тбилиси). Сразу по возвращении оттуда он стал создавать в уезде отряд самообороны. Также, в качестве инструкторов, были привлечены турецкие офицеры, сбежавшие из российского плена — Исмаил Эфенди и Ахмед Беди Тринич.

Благодаря функционированию сил самообороны удавалось контролировать ситуацию в уезде и при необходимости силами это отряда подавлять какие-либо противозаконные действия отдельных вооруженных групп. Одна из таких вооруженных операций была проведена в январе 1918 г. Так, в период с осени 1917 по январь 1918 гг. в уезде стали образовываться вооруженные отряды из возвращающихся с фронта солдат, которые занимались грабежом и разгромом помещичьих усадеб. За короткое время силам самообороны под руководством Али бека удалось на станции Хачмаз разоружить большую группу мародеров.

В последние дни марта 1918 г. Бакинский Совет под лозунгом борьбы с контрреволюционными элементами, начал крупномасштабную вооруженную акцию против мирного мусульманского населения Баку. Али бек Зизикский во главе созданного им отряда самообороны совместно с дагестанскими отрядами Нажмуддина Гоцинского, с целью освобождения города и его мусульманского населения, повели наступления на город, дошли до Баладжаро-Хырдаланской линии обороны, в первом же бою нанесли поражения большевистско-дашнакским войскам и начали подготовку к окончательному штурму города. Но, с приходом в Баку по Каспию из Астрахани подкрепления — дополнительных войск большевиков соотношение сил на фронте резко изменилось и отряды Али бека Зизикского и Нажмуддина Гоцинского вынуждены были отступить перед превосходящими силами Красной Армии.

В апреле 1918-го года Бакинский Совет организовал контрнаступление на Кубу, и 23 апреля большевистско-дашнакские отряды во главе с Давид Геловани вошли в город. Ответным ударом отряды Али бека Зизикского и Хамдуллы Эфенди-заде освободили город от большевистско-дашнакских отрядов, даже, несмотря на пришедшее к ним подкрепление под начальством поручика Агаджаняна. На подступах к Кубе близь селения Дигях (севернее города Кубы) произошло решающее сражение с большевиками, после чего большевикам пришлось оставить Кубу. Место того сражения впоследствии назвали «Ганлы дере» («Кровавая долина»).

Для того, чтобы не дать возможность Али беку Зизикскому укрепиться в Кубинском уезде, комиссар Бакинского фронта Георгий Стуруа вызвал на подмогу из Дербента части Красной армии под командованием Ананченко. Чтобы собраться с силами Али беку Зизикскому пришлось отойти в Дагестан в район Ахты и Кура. Воспользовавшись отсутствием в Кубинском уезде основных сил самообороны, члены Бакинского Совета Степан Шаумян и Григорий Корганов отправляют в Кубу хорошо вооруженный отряд Амазаспа. 1 мая 1918 года отряд солдат окружил город, начал обстреливать его из пушек и пулеметов, затем с трех сторон вступил в Кубу.

Немногочисленный отряды во главе с Али беком Зизикским, Хамдуллой Эфенди-заде, Мурсал бек Шыхларским и другими видными представителями Кубинского общества давали отпор врагу в селах Дигях и Алпан, пытаясь не допустить армян в другие крупные населенные пункты уезда, но уступая им в количестве и вооружении, вынуждены были отступить.

После ухода Амазаспа из Кубы Бакинский Совет продолжал контролировать ситуацию в Кубинском уезде. Али бек Зизикский со своим отрядом вынужден был отступить в горы на территорию Дагестана, где он собрал новый отряд самообороны. В середине июля Али бек Зизикский встретился в Ахтинском районе с полковником турецкой армии Ахмедом Шюкрю паша и, в результате, совместно с 4-й дивизией Кавказской Исламской Армии, под командованием все того же полковника Ахмеда Шюкрю и капитана Сабри бека начали массированное наступление, взяли .Кусары, а затем 2 августа 1918 года Кубу. Преследуя оставшиеся силы Красной Армии, 11 августа была взята под контроль станция Хачмас.

15 сентября 1918-го года столицей Азербайджанской Демократической Республики был объявлен Баку. После переезда правительства в Баку полковник турецкой армии Мухаммед Фетхи бек стал губернатором Бакинской губернии, а Али бек Зизикский с 1 ноября 1918-го года уже в звании полковника был назначен вице-губернатором. После этого Али бек Зизикский окончательно переезжает в Баку.

Партийная и парламентская деятельность в АДР

Принимал активное участие в общественно-политической жизни Кубинского уезда, был одним из основателей отделения религиозно-политической партии «Иттихад» («Объединение») в Кубинском уезде.

Был избран в Азербайджанский Парламент от Кубинского уезда, входил во фракцию партии «Иттихад». На I-ом (апрель 1919 г.) и II-ом (январь 1920 г.) съездах этой партии избирался членом её Центрального Комитета. Входил в финансово-бюджетную комиссию парламента.

После установления Советской власти

После установления Советской власти в Азербайджане в апреле 1920 г. Али бек Зизикский участвовал в движении сопротивления. После объявления амнистии в Кубе некоторое время легализировался, затем выехал в Иран, откуда вернулся в 1921 г.

В 1922 году был задержан в Батуми при посадке на корабль отплывающий в Турцию. Был приговорен военным трибуналом 11-й Красной Армии в Тифлисе (Тбилиси) к расстрелу. После вмешательства Мир Джафара Багирова, председателя Чрезвычайного Комитета (ЧК) Азербайджана, приговор не был исполнен. Али бек Зизикский вернулся в Баку и был реабилитирован. Жил в Баку, в Чемберекенде в своем доме.

28 декабря 1926 года, при отсутствии Мир Джафара Багирова в республике, Зизикский был арестован Азербайджанским отделением Государственного политического управления (ГПУ).

6 августа 1928 года признан виновным по статьям 63, 75 и 18-84 Уголовного Кодекса АзССР (контрреволюционная деятельность, связь с иностранными контрреволюционными организациями) и приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в ночь с 17 — по 18 сентября 1929 года.

6 ноября 2002 года по Закону Азербайджанской Республики «О реабилитации жертв политических репрессий» от 15 марта 1996-го года № 44-IQ Али бек Гарун бек оглу Зизикский был реабилитирован.

Семья

Первой женой Али бека была Сайяд ханум, вторая жена — Фатима ханум (сестра известного азербайджанского адвоката Солтана Агаларова). Фатима ханум сама также имела юридическое образование. Родных детей у них не было, воспитывали племянницу — Набат ханум (1911-?), приемную дочь — Гюльсум ханум (1915-?). Некоторое время младшая сестра Али бека Умра ханум, после смерти отца с детских лет жила в доме у Али бека.

Память о Зизикском

В честь Али бека Зизикского была названа улица в Губе.

Ссылки

• [ebooks.preslib.az/pdfbooks/rubooks/kubaaprsolmaz.pdf Куба. Апрель-май 1918 г. Мусульманские погромы в документах]

Литература

• Солмаз Рустамова-Тогиди, Март 1918 Г. Баку. Азербайджанские погромы в документах. — Баку, Индиго-пресс, 2009, 864 стр.
• Tofiq Əhmədov, «El obamızın adları». — 1984.

Отрывок, характеризующий Зизикский, Али бек Гарун бек оглы

8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.