Зильберберг, Лев Иванович

Лев Зильберберг
Имя при рождении:	Лев Иванович Зильберберг
Род деятельности:	Террорист
Дата рождения:	26 сентября 1880(1880-09-26)
Место рождения:	Елисаветград
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	16 июля 1907(1907-07-16) (26 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург

Лев Иванович Зильберберг (1880—1907) — деятель партии социалистов-революционеров, член её «Боевой организации», участник ряда террористических актов, повешен по приговору военно-полевого суда в Петропавловской крепости.

Биография

Лев Зильберберг родился 26 сентября 1880 года в городе Елисаветграде (ныне — Кировоград, Украина). Поначалу учился в местной гимназии, впоследствии — в Третьей московской гимназии. В 1899 году поступил на физико-математический факультет московского университета. Увлёкся народнической идеологией, участвовал в студенческих движениях. В феврале 1902 года Зильберберг был арестован в Севастополе за участие в последних и административным порядком сосланы на четыре года в город Олёкминск Якутской губернии. Спустя год, по амнистии возвращён в европейскую часть Российской империи и помещён под гласный надзор полиции в Твери.

В Твери Зильберберг сошёлся с членами партии социалистов-революционеров и вступил в неё. Являлся организатором нескольких рабочих и крестьянских революционных кружков. В августе 1903 года уехал за границу. Участвовал в съезде заграничных организаций партии эсеров в качестве представителя льежского отделения партии. Весной 1905 года Зильберберг вступил в так называемую «Боевую организацию», террористическое крыло партии эсеров.

Зильберберг принимал непосредственное участие в ряде террористических актов, совершённых «Боевой организацией». 21 декабря 1906 года он руководил убийством петербургского градоначальника Владимира фон дер Лауница. Также Зильберберг принимал участие в подготовке покушения на Николая Клейгельса, киевского генерал-губернатора, организовал побег Савинкова из тюрьмы в июле 1906 года.

9 февраля 1907 года Зильберберг вместе со своим сообщником Василием Сулятицким был арестован по обвинению в организации убийства фон дер Лауница, по некоторым данным, они были выданы Евно Азефом. Обоих судили в Санкт-Петербурге военно-полевым судом под именами соответственно Штифтаря и Тройского, и приговорили к смертной казни через повешение. Приговор был приведён в исполнение 16 июля 1907 года в Петропавловской крепости.

Семья

• Был женат на Ксении Ксенофонтовне Панфиловой (1882, Крым — 1955, Наан, Израиль), которая также была участницей революционного движения; под псевдонимом «Ирина» входила в Боевую организацию и в созданный её мужем Центральный боевой отряд. После разгрома Центрального боевого отряда и казни мужа Ксении удалось скрыться, в 1910-е — 20-е она с дочерью жила в эмиграции в Италии и Франции вместе с семьей Бориса Савинкова (сестрой и племянником мужа). После переезда в подмандатную Палестину выучила иврит, печаталась в газетах «Мибефним», «Давар» , «Двар ха-поэлет», опубликовала книгу «Подруги в киббуце». Их дочь — Ксения Марина Зильберберг (1906—1952) — публицист, активистка антифашистского подполья; в 1928 году вышла замуж за итальянского публициста, впоследствии партизана и политического активиста Эмилио Серени (1907—1977), в 1946 году у них родилась дочь Клара Серени, впоследствии писатель и переводчик. Эмилио Серени — брат философа и публициста-сиониста, одного из основателей кибуца Гиват-Бренер Энзо Серени (1905—1944), который был арестован после десанта на территории Италии в 1944 году и погиб в концентрационном лагере Дахау; двоюродный брат британского генетика Гвидо Понтекорво (Guido Pontecorvo, 1907—1999), профессора Университета Глазго, физика Бруно Понтекорво и режиссёра-документалиста Джильберто (Джилло) Понтекорво.
• Сестра Евгения Ивановна Зильберберг (1883/5—1942) была женой Бориса Савинкова, от которого родила сына Льва Савинкова (1912—1987), поэта, прозаика, журналиста.
• Брат — Владимир Иванович Зильберберг, — участник революционного движения; техник, работал в динамитной мастерской.

Отрывок, характеризующий Зильберберг, Лев Иванович

Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!