Зима 1708–1709 годов

Зима 1708—1709 годов — необычайно холодная зима в Европе в конце 1708 — начале 1709 годов, которая оказалась самой холодной зимой в Европе за последние 500 лет. В Великобритании известна как Великий Мороз (англ. Great Frost), во Франции — Великая Зима (фр. Le Grand Hiver). Суровый мороз произошёл во время уменьшения количества солнечных пятен, более известного как минимум Маундера.

Значимость

Температура начала падать в ночь на 6 января 1709 года. Уильям Дерхам, находившийся в то время в Апминстере (близ Лондона), 10 января зафиксировал температуру −12 °C — самую низкую, которую он измерил за всё время своих наблюдений за погодой, начавшихся в 1697 году. 14 января его современники из Парижа, также наблюдавшие за погодой, отмечали понижение температуры до −15 °C. В Философских трудах Королевского общества Дерхам писал:

Я полагаю, что Мороз был более великим (если не более всеобъемлющим), чем любой другой в Памяти Человечества.

Оригинальный текст (англ.)  

I believe the Frost was greater (if not more universal also) than any other within the Memory of Man.

В ту зиму почва промёрзла более чем на метр; моря, озёра и реки замёрзли; на полях вымерз весь урожай, мороз уничтожил оливковые деревья и виноградники, а в реках и озёрах замёрзла рыба. Во Франции зима нанесла особенно большие потери, так как повлекла со собой голод, из-за которого к концу 1710 года погибли примерно 600 000 человек. В Париже, самом большом городе того времени, погибло 24 000 человек. Поскольку голод происходил во время войны, некоторые современники-националисты утверждали, что гибель стольких человек во Франции повлекло не голодание, а сама война.

Также суровую зиму считают одной из причин массовой эмиграции из Центральной Европы жителей немецкого региона Пфальц (см. German Palatines).

Большую роль сильный мороз сыграл в Северной войне, а именно: осенью 1708 года войска Карла XII вели боевые действия против русской армии Петра I на Украине; арктический холод за несколько месяцев уничтожил практически половину шведской армии во время пребывания на территории Украины, что в конце концов и определило её поражение вместе с украинскими войсками Ивана Мазепы в Полтавской битве в июле 1709 года.

Франсуаза-Мария де Бурбон, герцогиня Орлеанская, писала в письме своей тёте из Германии о том, как она дрожала от холода и едва держала перо, несмотря на зажжённый рядом с ней огонь и закрытую дверь, а вся она была завёрнута в меха. Бурбон писала:

Никогда в своей жизни не видела такой зимы, как эта.

Оригинальный текст (англ.)  

Never in my life have I seen a winter such as this one.

Этой же зимой немецкий физик Габриель Фаренгейт, погружая термометр в тающую смесь снега с нашатырём и поваренной солью, принял чрезвычайно низкую температуру в Гданьске (−17.8 °C) за нуль для своей шкалы.

Европейский Проект тысячелетия

Одной из ключевых целей европейского аналитического центра Проект тысячелетия (англ. The Millennium Project) является воссоздание климата, и в последние годы эта цель приобрела большее значение, так как климатологи стали изучать точные причины изменений климата, а не просто фиксировать эти изменения в пределах какого-либо исторического диапазона. Эта зима привлекла их внимание, поскольку они не смогли сопоставить известные причины похолодания в Европе с погодной моделью, задокументированной в 1709 году. Деннис Уилер, климатолог из Университета Сандерленда, отметил, что этой зимой происходило что-то необычное.

Ссылки

• Walter Lenke. [www.met.fu-berlin.de/~manfred/Winter1709.pdf Untersuchung der ältesten Temperaturmessungen mit Hilfe des strengen Winters 1708-1709]. — Berichte des Deutschen Wetterdienstes. — Selbstverlag des Deutschen Wetterdienstes, 1964. — Т. 13. — 51 с.

Отрывок, характеризующий Зима 1708–1709 годов

– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.