Зимние Олимпийские игры 1924

I зимние Олимпийские Игры
Эмблема Зимних Олимпийских игр 1924
Город-организатор	Шамони, Франция Франция
Страны-участницы	16
Количество спортсменов	293 (280 мужчин, 13 женщин)
Разыгрывается медалей	16 комплектов в 9 видах спорта
Церемония открытия	24 января 1924
Открывал	Гастон Видаль
Церемония закрытия	5 февраля 1924
Олимпийский огонь	не зажигали
Олимпийская клятва	Камиль Мандрийон (горнолыжный спорт)
Стадион	Олимпийский стадион

Зимние Олимпийские игры 1924 года, официально именуемые «I Зимние Олимпийские игры», были проведены в Шамони, (департамент Верхняя Савойя, Франция) с 24 января по 5 февраля 1924 года. Игры состоялись в преддверии Летних Олимпийских игр 1924 в Париже, они первоначально не имели статуса Олимпиады и проводились как «Международная неделя зимних видов спорта по случаю VIII Олимпиады» под патронажем Международного Олимпийского комитета. Проведение этих соревнований вызвало такой международный резонанс, что конгресс МОК в Праге 27 мая 1925 года принял решение о регулярном проведении Зимних Олимпийских игр в год Летних Олимпийских игр, а соревнования в Шамони задним числом признали I Зимними Олимпийскими играми.

В Играх 1924 года приняло участие 258 спортсменов из 16 стран, которые состязались в 9 видах спорта и разыграли 16 комплектов наград. Самым титулованным спортсменом этих игр стал финский конькобежец Клас Тунберг, который завоевал четыре медали, в том числе три золотых. В неофициальном командном зачёте верх одержала команда Норвегии, завоевавшая в общей сложности 17 медалей, из которых 5 золотых, 7 серебряных и 6 бронзовых.

Зарождение Зимних Олимпийских игр

Вопрос о включении в программу возрождаемых Олимпийских игр фигурного катания поднимался ещё на первом олимпийском конгрессе 1894 года в Париже. Соревнования по фигурному катанию вошли в программу Олимпиады в Лондоне в 1908 году. Тем не менее, включение зимних видов спорта в программу Олимпийских игр постоянно сталкивалось с большими трудностями из-за отсутствия необходимой инфраструктуры. В 1911 году на сессии МОК было предложено организовать на Олимпиаде 1912 года в Стокгольме специальную «Неделю зимних видов спорта», но Швеция, будучи организатором Олимпиады, выступила против этого предложения, опасаясь конкуренции Северным играм, которые проводились в скандинавских странах с 1901 года. При подготовке к следующим Олимпийским играм идея о «Неделе зимних видов спорта» прозвучала вновь, но из-за первой мировой войны Олимпиада в 1916 году не состоялась. В программу Олимпиады 1920 года в Антверпене из зимних видов спорта вошли хоккей с шайбой и хоккей на траве.

В июне 1921 года конгресс МОК в Лозанне рассматривал вопрос о выборе места проведения Олимпиады 1924 года. Представители Франции в МОК, граф Жюстиньен Клари и маркиз де Полиньяк, представили на рассмотрение кандидатуру города Парижа, предусматривая в заявке также проведение соревнований по зимним видам спорта. Включение зимних видов спорта в программу поддержали представители Канады и Швейцарии, в частности, барон Годфруа де Блоне. 5 июня члены МОК проголосовали за включение в программу зимних видов спорта, допуская при этом возможность проведения соревнований по этим видам в городе, не являющимся местом проведения Олимпийских Игр. Против этого предложения вновь выступили представители скандинавских стран, но президент Международной ассоциации легкоатлетических федераций швед Зигфрид Эдстрём предложил поддержать проведение соревнований по зимним видам спорта при условии, что они не будут называться «Олимпийскими». В итоге было принято решение провести соревнования под патронажем МОК под названием «Международная неделя зимних видов спорта».

Подготовка игр

Выбор места проведения игр

В качестве места проведения «недели зимних видов спорта» рассматривалось три возможных варианта: Жерарме в Лотарингии, Люшон-Супербарньер в Пиренеях и Шамони в Альпах. С 12 по 14 июня 1922 года Олимпийский комитет Франции провёл в Париже конференцию с представителями международных спортивных организаций для выработки программы соревнований и выбора места их проведения. Поскольку конкуренты Шамони не могли гарантировать достаточное количество мест для соревнований и требуемую высоту снежного покрова, выбор был остановлен на Шамони. 20 февраля 1923 года был подписан контракт о проведении соревнований между Парижем и Шамони, который подписали генеральный секретарь НОК Франции Франц Рейшель и мэр Шамони Жан Лавевр.

Экономические аспекты

Для проведения соревнований в Шамони требовалось сооружение санно-бобслейной трассы, ледового катка и лыжного трамплина, это было поручено Управлению дорог и мостов департамента Верхняя Савойя. НОК Франции обещал финансовую поддержку в размере до 500 тысяч франков. Муниципалитет Шамони осуществил заём 300 тысяч франков у крупных домовладельцев и хозяев городских отелей, а также взял в кредит 500 тысяч франков в банке Crédit foncier. Работы начались 31 мая 1923 года, за восемь месяцев до начала соревнований. В начале сентября 1923 года эксперт НОК Франции представил доклад о задержке строительства олимпийских объектов, после чего городские власти наметили преодолеть отставание к 1 ноября из-за риска лишиться права на проведение соревнований.

Ускорение работ по сооружению спортивных объектов привело к увеличению расходов на организацию игр. Наиболее дорогими объектами были каток и олимпийский стадион, которые обошлись в 1,1 млн франков. Стоимость строительство санно-бобслейной трассы составила 115 822,57 франков и лыжного трамплина — 58 565,22 франка. Подготовка к играм обошлась в общей сложности в 3,5 млн франков, причём НОК Франции выделил только 250 тысяч франков, а основную тяжесть расходов нёс муниципалитет Шамони, израсходовавший 2 млн франков. Основным источником доходов от игр была продажа билетов: в общей сложности 10 044 зрителей, кассовая выручка составила 107 880,80 франков, а всего доходы от игр составили 120 тысяч франков.

Виды спорта

• Бобслей (1)
• Кёрлинг (1)
• Конькобежный спорт (5)
• Лыжное двоеборье (1)
• Лыжные гонки (2)
• Прыжки с трамплина (1)
• Соревнования военных патрулей (1)
• Фигурное катание (3)
• Хоккей (1)

В скобках указано количество разыгрываемых комплектов медалей.

Страны-участницы

В Играх принимали участие спортсмены из 16 стран, в общей сложности 258 человек. из которых было 245 мужчин и 13 — женщин.

Австрия (4)  Бельгия (18)  Великобритания (44)  Венгрия (4)  Италия (23)  Канада (12)  Латвия (2)  Норвегия (14)

Польша (7)  США (24)  Чехословакия (27)  Финляндия (17)  Франция (43)  Швейцария (30)  Швеция (31)  Югославия (4)

В скобках указано количество спортсменов от каждой страны.

Расписание соревнований

●

Церемония открытия

●

Квалификация соревнований

●

Финалы соревнований

●

Церемония закрытия

Число			24 ЧТ	25 ПТ	26 СБ	27 ВС	28 ПН	29 ВТ	30 СР	31 ЧТ	1 ПТ	2 СБ	3 ВС	4 ПН	5 ВТ	Медали
Церемонии			●												●
Бобслей												●	1			1
Кёрлинг							●	●	1							1
Конькобежный спорт					2	3										5
Лыжное двоеборье												●		1		1
Лыжные гонки									1			1				2
Прыжки с трамплина														1		1
Соревнования военных патрулей								1								1
Фигурное катание							●	1	1	1						3
Хоккей							●	●	●	●	●	●	1			1
Медали					2	3		2	3	1		1	2	2		16
Число			24	25	26	27	28	29	30	31	1	2	3	4	5	Медали

* Для более полного ознакомления с результатами отдельных видов спорта на данной Олимпиаде нажмите на названия конкретного вида спорта в данной таблице.

Медальный зачёт

  Страна-организатор (Франция)

Место	Страна	Золото	Серебро	Бронза	Всего
1	Норвегия (NOR)	4	7	6	17
2	Финляндия (FIN)	4	4	3	11
3	Австрия (AUT)	2	1	0	3
4	Швейцария (SUI)	2	0	1	3
5	США (USA)	1	2	1	4
6	Великобритания (GBR)	1	1	2	4
7	Швеция (SWE)	1	1	0	2
8	Канада (CAN)	1	0	0	1
9	Франция (FRA)	0	0	3	3
10	Бельгия (BEL)	0	0	1	1
Всего		16	16	17	49

5 февраля 1924 года во время церемонии закрытия Игр впервые вручалась почётная награда «Олимпийский приз за альпинизм», на которую были номинированы участники Британской экспедиции на Джомолунгму 1922 года, достигшие рекордной высоты под руководством бригадного генерала Чарльза Брюса. Одна медаль была выдана для всей командны, представленной альпинистами из Великобритании, Австралии, Индии и Непала. Кроме командной вручалось ещё 20 медалей, из них 7 — погибшим в лавине шерпам. Каждую из 13 наград на церемонии лично вручал альпинистам барон Пьер де Кубертен, высказавший надежду, что одну из медалей удастся доставить на вершину Эвереста. Чарльз Брюс, готовивший в это время следующую экспедицию, на церемонии в Шамони отсутствовал. Его заместитель Эдвард Лайл Стратт, принимавший медаль для Брюса, пообещал заслужить почётные награды и за очередное восхождение. К сожалению, мечтам сбыться не удалось.

Призёры игр

Результаты соревнований

Вид	Дисциплина	Золото	Серебро	Бронза
Бобслей	Четверки, мужчины	Швейцария-1 (Эдвард Шеррер, Альфред Неве, Альфред Шлаппи, Хейнрих Шлаппи)	Великобритания-2 (Р. Х. Бруме, Т. А. Арнольд, Х. А. У. Ричардсон, Родни Э. Соер)	Бельгия Бельгия (Чарльз Малдер, Рене Мортье, Поль ван дер Брок, В. А. Вершуерен, Х. П. Уильямс)
Конькобежный спорт	500 м, мужчины	Чарльз Джотроу	Оскар Ольсен	Роальд Ларсен
	1500 м, мужчины	Клас Тунберг	Роальд Ларсен	Сигурд Моэн
	5000 м, мужчины	Клас Тунберг	Юлиус Скутнабб	Роальд Ларсен
	10000 м, мужчины	Юлиус Скутнабб	Клас Тунберг	Роальд Ларсен
	Классическое многоборье, мужчины	Клас Тунберг	Роальд Ларсен	Юлиус Скутнабб
Лыжное двоеборье	Индивидуальная, мужчины	Торлейф Хёуг	Торальф Стрёмстад	Йохан Грёттумсбротен
Лыжные гонки	Короткая гонка, 18 км, мужчины	Торлейф Хёуг	Йохан Грёттумсбротен	Тапани Нику
	Марафон 50 км, мужчины	Торлейф Хёуг	Торальф Стрёмстад	Йохан Грёттумсбротен
Прыжки на лыжах с трамплина	Большой трамплин, мужчины	Якоб Туллин Тамс	Нарве Бонна	Андерс Хауген
Фигурное катание	Мужчины	Гиллис Графстрем	Вилли Бёкль	Георг Гаучи
	Женщины	Херма Планк-Сабо	Беатрис Логран	Этель Макелт
	Спортивные пары	Хелен Энгельманн-Альфред Бергер	Людовика Якобссон-Вальтер Якобссон	Андре Жоли-Пьер Брюне
Хоккей с шайбой	Мужчины	Канада Канада (Джон Кэмерон, Эрнест Коллет, Элберт Мак-Кэффри, Хэролд Мак-Манн, Данкен Манро, Уильям-Бэтти Рэмзи, Сирил Слэйтер, Реджиналд Смит, Гэрри Уотсон)	США США (Кларенс Эйбл, Джастин Маккарти, Хэрберт Друри, Альфонс Лакруа, Джон Лэнгли, Джон Лайонз, Уильярд Райс, Ирвинг Смолл, Фрэнсис Синнотт)	Великобритания Великобритания (Уильям Андерсон, Лорне Кэрр-Хэррис, Колин Кэрратерс, Эрик Кэрратерс, Ги Кларксон, Росс Катберт, Джордж Холмс, Хэмилтон Джукс, Эдвард Питбладо, Блэйн Секстон)

Ссылки

• [www.olympic.org/fr/chamonix-1924-olympiques-hiver Страница Олимпийских игр в Шамони на официальном сайте МОК]  (фр.)

Отрывок, характеризующий Зимние Олимпийские игры 1924

– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.