Зиновьев, Пётр Константинович

Пётр Константи́нович Зино́вьев (19 июня (1 июля) 1894, село Березняки, Вольский уезд, Саратовская губерния — 29 декабря 1937) — православный священник, почитается в соборе Новомучеников и исповедников Российских.

Семья

Родился в селе Березняки Вольского уезда Саратовской губернии (в настоящее время село Березняки Воскресенского района, Саратовской области), в семье священника 19 июня 1894 года. Отец, Константин Иванович Зиновьев, служил дьяконом в сельских приходах Саратовской епархии. Мать, Евдокия Порфирьевна Зиновьева, была домохозяйкой. Таинство крещения Петра было совершено 24 июня 1894 года священником Алексеем Васильевичем Разсудовым и псаломщиком Павлом Тифловым в церкви во имя святителя Николая Чудотворца, построенной в селе Березняки в 1873 году.

В семье Зиновьевых было восемь детей включая самого Петра: дочь Александра 1880 г.р., сын Михаил 1885 г.р., сын Павел 1888 г.р., сын Василий 1890 г.р., сын Иван 1892 г.р., сын Пётр 1894 г.р., дочь Раиса 1895 г.р., дочь Мария 1898 г.р. Сыновья: Михаил, Павел, Иван, Пётр стали священниками. Сын Василий поступил на военную службу.

Образование

Первоначальное четырехлетнее образование Пётр Константинович получил в Духовном училище г. Вольска, которое закончил в 1908 году. Образование в Духовных училищах соответствовало по общеобразовательным предметам гимназическому образованию в России.

К этому времени скончался отец, Константин Иванович, который служил священником в селе Нижняя Чернавка Вольского уезда.

В период с 1908 года по 1914 год Пётр Константинович проходил обучение в Духовной Семинарии в Саратове.

В семинарии изучал следующие дисциплины: — Священное Писание; — Общая церковная история; — История русской церкви; — Учение о русском расколе; — Богословие: основное, догматическое, обличительное, нравственное; — Практическое руководство для пастырей; — Гомилетика; — Литургика; — Русская словесность; — История русской литературы; — Всеобщая гражданская история; — Русская гражданская история; — Алгебра; — Геометрия; — Физика; — Психология; — История философии; — Дидактика; — Церковное пение; — Медицина; — Греческий язык; — Латинский язык; — Немецкий язык.

14 июня 1914 года Пётр Константинович получил Свидетельство об окончании Саратовской Духовной семинарии по второму разряду и 31 июня 1914 года место псаломщика в Духосошественском храме г. Саратова. Саратовскую Духовную семинарию в 1914 году окончил 31 человек. Это был последний дореволюционный выпуск.

Бракосочетание

15 января 1916 года Пётр Константинович вступил в брак с девицей Марией Дмитриевной Успенской. Мария Дмитриевна была из семьи священника. Она родилась 20 января 1897 года в селе Барановка Вольского уезда Саратовской губернии. Закончила второе Саратовское епархиальное женское училище в г. Вольск в 1913 году. Венчание проходило в Михаило-Архангельской церкви села Барановка Вольского уезда. Таинство совершил протоиерей Дмитрий Васильевич Успенский — отец Марии, уроженец с. Спас-Конино, Тульской губернии.

Служение в сане священника

В феврале 1916 года Пётр Константинович был рукоположен в сан священника — иерея в Михаило-Архангельской церкви села Старая Лопастейка Вольского уезда по определению епископа Саратовского и Царицынского Палладия (Добронравов).

Священник отец Пётр стал преподавателем в церковно-приходской школе, затем в июне 1916 года был избран председателем церковно-приходского попечительства церковно-приходской школы. С 01 сентября 1916 года был назначен учителем в Ново — Лопастейском Земском Императора Александра II училище и одновременно стал учителем в Кизотовском Земском училище. Семья ведет крестьянский образ жизни: обрабатывает 22 десятины земли, содержит корову.

У отца Петра Константиновича и его супруги, матушки Марии Дмитриевны, родилось четверо детей:
27 декабря 1916 года в селе Барановка родился старший сын Константин,
29 июля 1918 года в селе Старая Лопатка (недалеко от г. Петровска) родилась старшая дочь Серафима,
31 августа 1924 года в селе Старая Лопастейка родился младший сын Геннадий,
16 февраля 1926 года родилась младшая дочь Зоя.

В советское время

После установлении Советской власти, в Саратовской губернии начались репрессии и гонения духовенства, реквизировалось церковное и личное имущество священников, разорялись и закрывали церкви. Тяжелые испытания приходилось выносить священникам, которые продолжали служить и проповедовать любовь к Богу. Умер от тифа родной брат Марии Дмитриевны, священник Василий Дмитриевич Успенский в селе Савкино Петровского уезда, оставив сиротами четверых детей.

Семья отца Петра оставалась в селе Старая Лопастейка до середины двадцатых годов, до закрытия церкви в селе и церковно-приходских школ и училищ в селе Новая Лопастейка и Кизоватовка. После отделения школы от Церкви в сельской местности многие школы опустели, потому, как некому стало учить детей — почти все учителя были из духовного звания. Семья Петра была вынуждена переезжать к новым, ещё разрешенным местам богослужения, менять местожительство, скитаться из села в село, из города в город по Саратовской губернии. В 1931 году Отец Пётр и его семья переезжают из села Стригай в город Петровск, где и живут до начала 1935 года. Отец Пётр служит в одном из храмов города Петровск.

В Рабоче-крестьянской Красной армии отец Пётр не служил, так как лиц духовного звания в двадцатые-тридцатые годы в Советском государстве в армию и флот не призывали, им выдавалось свидетельство тылового ополченца. Такое свидетельство было выдано отцу Петру 3 марта 1927 года в селе Садовка Балтайским Волисполкомом. В СССР в период коллективизиции начались новые гонения на Церковь, в этот период были репрессированны старшие братья отца Петра. Сначала выслали в 1930 году священника отца Михаила Зиновьева. Затем 30 июля 1931 года органы ОГПУ арестовали второго брата Павла Зиновьева, служившего в храме села Елшанка Воскресенского района Саратовской губернии. Отец Павел был осужден за антисоветскую деятельность 11 ноября 1931 года на 10 лет лагерей. В феврале 1935 года без предъявления обвинений был бессрочно выслан за пределы Нижне-Волжского Края третий брат отца Петра — отец Иван Зиновьев, служивший священником в одном из сел Базарно-Карабулакского района Саратовской области. Такую же участь ожидал и отец Пётр.

В это время в Саратове закрывается и демонтируется кафедральный Александро-Невский собор, множество других храмов в Епархии было разрушено, оставшиеся храмы опечатывались и использовались для складских и иных целей.

Тверская епархия, репрессии

Весной 1935 года сотрудники ОГПУ потребовали от Отца Петра немедленно выехать за пределы Нижне-Волжского Края. Вместе с другими священниками Нижнего Поволжья и вслед за архиепископом Фаддеем (Успенским) Отец Петр с семьей перебрался в Тверскую епархию. В Тверской епархии отец Пётр получил место священника в Воздвиженском храме города Бежецка.

Семья поселилась в Бежецке на Кооперативной улице в доме 65. К моменту переезда старший сын Константин окончил школу в Петровске и поступил в Педагогическое двух летнее училище, готовившее учителей для 7-летних школ (с 1930 года было введено в СССР обязательное 7-летнее образование). Получение Высшего образования детям священников было не доступно. Остальные дети Петра поступили в [shkola5.ucoz.ru/index/0-2 образцовую школу № 1] г. Бежецка, в которой учился с 1926 по 1929 год Лев Гумилёв. Старшая дочь Серафима в июле 1937 года заканчивает эту школу и поступает в двух годичный Учительский Институт при Калининском Государственном Педагогическом Институте им. Калинина и также как и старший брат учится на учителя 7-летней школы на естественно-географическом отделении.

В начале августа 1937 года из Москвы рассылается во все областные органы НКВД приказ Ежова от 30.07.1937 № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов».

Сотрудники Калиниского управления НКВД начинают массовые аресты. Особая тройка НКВД СССР, состоящая из Начальника УНКВД по Калининской области Гуминского, прокурора Назарова и 1-го секретаря обкома области Рябова выносят жестокие, необоснованные приговоры.

14 ноября 1937 года арестован старший брат священника Иван Зиновьев, который с начала октября 1937 года служит в Богоявленской церкви села Семендяево Калязинского района Калининской области. Отец Иван к тому времени похоронил жену и жил в селе с младшим 14-летним сыном Александром и матушкой Евдокией Порфирьевной, которой было уже 80 лет. В уголовном деле отца Ивана присутствуют показания двух местных свидетелей и справка местного Сельсовета о клевете Ивана Зиновьева на советскую власть и ожидание им прихода к власти царя. 27 ноября 1937 года заочно, без проведения очных ставок и других следственных мероприятий, отцу Ивану выносят смертный приговор и 29 ноября 1937 года, в час ночи, отец Иван Зиновьев был расстрелян.

Отец Пётр не мог помочь брату, расстрелы производились с соблюдением строгой конспирации, родственникам о смерти не объявляли, никаких документов не выдавали, только сообщали устно об их осуждении на 10 лет без права переписки и о выбывании человека из тюрьмы. Отец Пётр мог только молится и ждать своего ареста.

Арест и мученическая кончина

Ночью, в субботу 19 декабря 1937 года с ордером на обыск и арест пришел комиссар Оперода (отдел по обыскам и арестам) УГБ Управления НКВД по Калининской области Федоров. Отца Петра поместили в городскую тюрьму Бежецка. Началось следствие. В дело отца Петра включили 18 агентурных донесений, которые поступали ранее от агентов НКВД. За отцом Петром следили, о каждом его шаге было известно, все проповеди, беседы с прихожанами, высказывания с момента приезда в Бежецк фиксировались и доносились агентами НКВД. В дело были также внесены протоколы допросов трёх свидетелей, — запуганных, униженных и несчастных людей. На своих допросах отец Пётр вел себя с большим достоинством, отрицал предъявленные обвинения. Чтобы не повредить своим арестом старшему сыну Константину, который уже учительствовал и не проживал в Бежецке, отец Пётр на допросе не сказал о нем ни слова. Обвинительное заключение было составлено 21 декабря 1937 года, отцу Петру вменялась в вину антисоветская агитация, выражавшаяся в «выражении злобы и террористических суждений о руководителях партии и правительства, клевете в отношении кандидатов в Верховный Совет, распространении слухов о плохой жизни в СССР, о голоде в колхозах и скорой войне с Германией», а также о том, что священник «в момент службы в церкви призывал население к сопротивлению советской власти, обвиняя её в закрытии церквей». Отец Пётр подтвердил лишь свои слова о голоде в колхозах в 1932—1933 гг., отрицая все остальные обвинения. Дело было передано для вынесения приговора областной тройке.

27 декабря 1937 года тройка приговорила отца Петра к расстрелу. 29 декабря 1937 года в час ночи отец Пётр был расстрелян.

Всего в Тверской Епархии с августа 1937 года по ноябрь 1938 года вместе с отцом Петром было расстреляно около 500 человек священнослужителей и активно верующих прихожан.

• Обложка дела Петра Зиновьева.jpg

  Обложка дела.

• Ордер на арест Петра Зиновьева.jpg

  Ордер на обыск и арест.

• Обвинительное заключение.jpg

  Обвинительное заключение.

• Приговор тройки УНКВД.jpg

  Приговор тройки УНКВД.

Место погребения

Точно сказать, где было захоронено тело отца Петра, нельзя. Это подтверждает отсутствие в материалах дела отца Петра сведений о месте его расстрела и о месте его погребения.

В то же время известно, что всех обвиняемых, дела которых передавали на рассмотрения особой тройки УНКВД по Калининской области привозили в город Калинин и помещали во внутреннюю тюрьму УНКВД по Калининской области (ул. Советская д. 4) и в городскую тюрьму (в настоящее время городское СИЗО).

Предположительно в этих тюрьмах ночью и совершались расстрелы. Выписка из Акта об исполнении приговора, которая хранится в деле, имеет подписи тюремного руководства УНКВД по Калининской области. Это: начальник внутренней тюрьмы — Иржевский, начальник АХО УНКВД по КО — Курдин, начальник [www.memo.ru/history/NKVD/kto/orgstru.htm 8] отдела УНКВД (секретно-оперативный)- Станкевич. Точно такая же выписка есть в деле отца Ивана Зиновьева — расстрелянного 29 ноября 1937 года.

Захоронение мертвых тел происходило в специальных зонах НКВД. В настоящее время установлено несколько мест захоронения расстрелянных в период 1937—1940 года в Калининской области. Одно из этих мест находится на старом городском кладбище «Неопалимая Купина», недалеко от Калининского управления НКВД, через Волгу (далеко зимой не возили). На это место указывают найденные останки архиепископа Фаддея, которого расстреляли 31 декабря 1937 года, через два дня после расстрела отца Петра, но об этом кладбище, как о месте погребения отца Петра можно говорить условно, останки священников обнаруживались и в других подобных захоронениях.

Реабилитация

16 января 1989 года Президиум Верховного Совета СССР принял [www.alexanderyakovlev.org/almanah/inside/almanah-doc/76190 Указ] «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30-40-х и начале 50-х годов» 26 июля 1989 года на основании этого Указа Прокуратура Калининской области отменила внесудебное решение так называемой «тройки» в отношении Зиновьева Петра Константиновича. Через 52 года после исполнения приговора гражданская справедливость восторжествовала. В этом же году был реабилитирован посмертно прокуратурой Калининской области и старший брат, Иван Константинович Зиновьев.

Канонизация

20 августа 2000 года, по завершении Юбилейного Архиерейского Собора Русской православной церкви, иерей Петр Зиновьев был причислен к лику святых для общецерковного почитания в Соборе новомучеников и исповедников Российских.

Семья отца Петра

Матушка Мария и младшие дети: Геннадий и Зоя, проживающие в городе Бежецке, после ареста отца Петра, были вынуждены из города уехать. Семья переехала в деревню Татьево, Оленинского района Московской области (в настоящее время Оленинский район входит в Тверскую область). В этой деревне Мария и проживала с младшими детьми до войны. Судьба старших детей отца Петра сложилась трагически.

Старший сын Константин перед Великой Отечественной войной был направлен работать учителем в сельскую школу на Западную Украину, где был вскоре убит бандитами — националистами.

Старшая дочь Серафима, закончив обучение в 1939 году, стала работать в школе. Войну она встретила, находясь в положении (муж Серафимы был до войны репрессирован, сведений о нем не сохранились). 16 сентября 1941 года у Серафимы в селе Татьево родилась дочь Людмила, а в начале октября 1941 года вошли в деревню немцы, началась оккупация. Серафима после родов заболела и умерла. Матушка Мария с младшей дочерью Зоей и внучкой Людмилой смогли выйти болотами с оккупированной немцами территории.

Однако здоровье Марии после перехода было сильно подорвано. После непродолжительной болезни она скончалась. Судьба младших детей сложилась лучше. Младший сын Геннадий в начале войны работал на строительстве оборонных сооружений, потом попал на фронт. Воевал, в конце войны 21 апреля 1945 года под Кёнигсбергом был тяжело ранен, лежал в госпитале. После выписки из госпиталя учился в Москве в торфяном техникуме, по окончании которого в 1948 году уехал на Урал. Работал начальником путевого хозяйства торофоразработок под Свердловском. Вырастил двоих детей, дождался внука. Умер в 1986 году.

Младшая дочь, Зоя, жила в Москве, работала в строительной организации, вырастила двух сыновей, умерла в 2001 году.

Источники

• 1. Государственный архив Саратовской области, фонд 135 Дело 7996.
• 2. Государственный архив Саратовской области, фонд 637 оп.2 Дело 1021.
• 3. Государственный архив Саратовской области, фонд 135 оп.1 Дело 7706.
• 4. Государственный архив Тверской области, фонд 1213 оп.14 Дело 889.
• 5. Тверской центр документации новейшей истории, Дело УНКВД по КО Дело 1837.
• 6. Тверской центр документации новейшей истории, Дело УНКВД по КО Дело 7641.
• 7. Архивный отдел УФСБ по Саратовской области. Дело № 7038

Ссылки

• Игумен Дамаскин (Орловский). [www.fond.ru/userfiles/person/1514/1284835720.pdf «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия»]

Отрывок, характеризующий Зиновьев, Пётр Константинович

– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.