Златоверховников, Михаил Даниилович

Михаил Даниилович Златоверховников
Дата рождения:	14 сентября 1842(1842-09-14)
Место рождения:	Тульская губерния
Дата смерти:	1929(1929)
Место смерти:	Киев
Страна:	Российская империя Российская империя
Место службы:	Киево-Софийский собор
Сан:	протоиерей
Духовное образование:	Киевская духовная академия

Михаи́л Дании́лович Златоверхо́вников (1842—1929) — кафедральный митрофорный протоиерей Киево-Софийского собора, многолетний законоучитель Киевской 1-й гимназии и настоятель гимназической церкви.

Биография

Родился в селе Нижняя Залегощь Тульской губернии в семье священника. Учился в Новосильском духовном училище и Тульской духовной семинарии. Высшее образование получил в Киевской духовной академии, курс которой окончил в 1869 году.

Службу начал в Черниговской мужской гимназии, куда в светском звании определен был 5 августа 1869 года и. д. законоучителя, а 22 февраля 1870 года был рукоположен в священники и утвержден законоучителем в коренных классах гимназии. С 26 октября 1870 года, сверх занимаемой должности, состоял законоучителем Черниговской женской гимназии, а в 1876/77 учебном году, кроме того, преподавал в старших классах гимназии словесность и логику. 15 июля 1878 года был переведен в Киевскую 1-ю гимназию законоучителем параллельных, а с 1 августа 1885 года — основных классов, состоя во все время службы в гимназии настоятелем гимназической церкви. Сверх занимаемых должностей был законоучителем министерской женской гимназии (до 1883 года) и Киевской 3-й гимназии (1883—1895). Также состоял членом Киевского духовного цензурного комитета (1890—1896) и членом-экзаменатором по Закону Божию в испытательном комитете при Киевском учебном округе (1890—1908). В 1884 году был рукоположен в протоиереи.

За тридцать лет службы в Киевской 1-й гимназии неоднократно удостаивался благодарностей от учебного начальства, а в 1897 году, по определению Киевского дворянского депутатского собрания, был признан в потомственном дворянском достоинстве.

1 ноября 1908 года оставил службу при Киевской 1-й гимназии в связи с назначением кафедральным протоиереем Киево-Софийского собора, а 7 ноября был награждён митрой во время посещения Киева императором Николаем II. Состоял также членом Киевской духовной консистории (с 1908), товарищем председателя Киевского Свято-Владимирского братства (с 1909), товарищем председателя Богоявленского братства при Киевской духовной академии, членом-казначеем Киевского отдела Императорского православного палестинского общества (с 1909), почетным членом Киевского епархиального училищного совета (с 1910), членом Киевского епархиального миссионерского совета (с 1911), помощником надзирателя за преподаванием Закона Божия в Киевских средне-учебных заведениях, а также членом комитета по заведыванию бесплатной больницей и лечебницей императора Николая II в Покровском монастыре (с 1909). 6 июня 1914 года был избран почетным членом Киевской духовной академии.

Печатался в журналах «Труды Киевской духовной академии», «Церковный вестник», «Церковные ведомости», «Киевские епархиальные ведомости» и «Воскресное чтение», а также в газете «Киевлянин». Участвовал в патриотических собраниях, совершал торжественные богослужения по поводу памятных для правых событий и дат. С 1908 года состоял действительным членом Киевского клуба русских националистов. В 1909 году принимал участие в Западно-русском съезде в Киеве. В сентябре 1914 года в Софийском соборе произнес патриотическую речь „Святая Русь“, посвященную мировой войне.

В 1919 году вместе с протоиереем С. И. Трегубовым возглавил отказавшуюся украинизироваться часть прихода Софийского собора. До 1929 года состоял в причте Мало-Софийского собора, формально оставаясь его настоятелем.

Скончался в 1929 году в Киеве. Похоронен на Байковом кладбище.

Семья

Был женат на дочери протоиерея Павлине Захариевне Опоковой (1852—1939). Их дети:

• Михаил (1874—1937), окончил Киевскую 1-ю гимназию (1892) и юридический факультет университета св. Владимира (1897), товарищ прокурора Киевского окружного суда.
• Владимир (р. 1877), окончил Киевскую 1-ю гимназию (1896) и юридический факультет университета св. Владимира (1900), помощник директора Государственного банка.
• Борис (1880—1961), окончил Киевскую 1-ю гимназию (1898) и медицинский факультет университета св. Владимира (1904), штатный ординатор Киевского военного госпиталя.
• Ольга (р. 1870)
• Людмила (1886—1969), учительница Ольгинской женской гимназии.

Награды

• Орден Святой Анны 3-й ст. (1888);
• Орден Святой Анны 2-й ст. (1892);
• Орден Святого Владимира 4-й ст. (1896);
• Орден Святого Владимира 3-й ст. (1905);
• Орден Святой Анны 1-й ст. (1908);
• Орден Святого Владимира 2-й ст. (1913).

Церковные:

• набедренник (1873);
• скуфья (1874);
• камилавка (1876);
• золотой наперсный крест от Священного Синода (1880);
• золотой наперсный крест с драгоценными камнями от представителей Киевского учебного округа и духовных чад (1896);
• палица (1901);
• митра (1908);
• золотой наперсный крест без украшений из Кабинета Его Императорского Величества (5.9.1911).

Сочинения

• Учение Господа Иисуса Христа о Себе, как о Мессии и Сыне Божием: апологетический очерк. — Чернигов, 1876.
• По поводу антирусской панской аллокуции. — Чернигов, 1877.
• Историческая достоверность событий рождества и детства Иисуса Христа (апологетический очерк).
• Отношение папства к России.
• Коронование русских государей (исторический очерк).
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003552213#?page=3 Слово в день восшествия на престол императора Александра Александровича.] — Киев, 1892.
• О жажде духовной: чтение в торжественном собрании Киевского религиозно-просветительного общества. — Киев, 1904.
• Мысли и чувства православного русского пастыря во время войны. // Киевские епархиальные ведомости. — 1914, №38. — С. 923.
• Все должны содействовать успеху брани. // Киевские епархиальные ведомости. — 1917, №5. — С. 41.

Источники

• Столетие Киевской Первой гимназии. — Т. 1. — К., 1911. — С. 86.
• Архивы Русской Православной Церкви: пути из прошлого в настоящее. — М., 2005. — С. 95.
• Кальченко Т. В. Киевский клуб русских националистов: историческая энциклопедия. — К.: Киевские ведомости, 2008. — С. 133.

Отрывок, характеризующий Златоверховников, Михаил Даниилович

– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.