Злые улицы

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Злые улицы
Mean Streets
Жанр

драма

Режиссёр

Мартин Скорсезе

Продюсер

Мартин Скорсезе
Джонатан Тэплин

Автор
сценария

Мартин Скорсезе
Мардик Мартин

В главных
ролях

Роберт Де Ниро
Харви Кейтель
Дэвид Прувэл
Эми Робинсон

Кинокомпания

Warner Bros.

Длительность

110 мин.

Бюджет

500,000 $

Страна

США США

Год

1973

К:Фильмы 1973 года

«Злые улицы» (англ. Mean Streets) — драма режиссёра Мартина Скорсезе о нравах нью-йоркского квартала Маленькая Италия. Сценарий также написан Скорсезе совместно с Мардиком Мартином. Премьера фильма состоялась 2 октября 1973 года. Одна из дебютных ролей Роберта Де Ниро, принесшая ему премию Национальной ассоциации кинокритиков Америки. В 1997 году картина была включена в национальный реестр фильмов Библиотеки Конгресса США.

Драма рассказывает о жизни молодых италоамериканцев в жёстких условиях мегаполиса. В центре сюжета четыре парня, находящихся в тени родственников старшего поколения — опытных преступников, давно и плотно контролирующих район. Тони (Прувэл) заправляет местным баром; Майк (Романус) — гангстер и ростовщик, претендующий на звание серьёзного мафиозного воротилы; Джонни Бой (Де Ниро), занимающий деньги у всех безо всякого намерения вернуть; Чарли (Кейтель), племянник местного босса мафии (Данова), очень религиозен, регулярно пытается спасти душу Джонни Боя, постоянно обещает своей девушке Терезе (Робинсон) навсегда увезти её из этого района.





Сюжет

Чарли (Харви Кейтель) — молодой итало-американец, пытающийся подняться в местной мафии, а мешает ему его собственное чувство ответственности по отношению к его другу детства, Джонни Бою (Роберт Де Ниро) — уличному бандиту, который задолжал деньги многим ростовщикам. Чарли работает на дядю Джованни (который является местным капореджиме) и занимается в основном сбором долгов. Он также тайно встречается с кузиной Джонни Терезой (Эми Робинсон), которая страдает эпилепсией. Чарли разрывается между своей католической набожностью и своими амбициями мафиози. В результате Чарли стремится прожить по праведным идеалам Святого Франциска, но продвигает эти идеи на улицах в силу своего ограниченного понимания. По ходу сюжета фильма, поведение Джонни становится все более саморазрушительным, его долги постоянно увеличиваются. Ему становятся безразличны устои и законы общества, ему нужно лишь повеселиться. В баре местный кредитор находит Джонни чтобы «выбить долг», но, к его удивлению, Джонни оскорбляет его, назвав «jerkoff». Ростовщик нападает на Джонни, а тот принимает ответные меры, наставив на него пистолет и пригрозив убить. Чарли и Джонни сбегают из бара с Терезой на машине. Ростовщик, продолжая своё преследование, скоро настигает автомобиль с Чарли, Джонни и Терезой. В попытке остановить их, он стреляет в сторону Чарли и попадает в шею Джонни, в результате чего, автомобиль попадает в аварию. Фильм заканчивается сценой прибытия машин скорой помощи на место аварии.

В ролях

Работа над фильмом

Кроме своей студенческой работы — кинофильма «Кто стучится в мою дверь?», а также «Берта по прозвищу «Товарный вагон»», администрируемых независимым режиссёром Роджером Корманом, «Злые улицы» стал первым художественным фильмом Мартина Скорсезе, снятым непосредственно им. На предпросмотре фильма «Берта по прозвищу «Товарный вагон»», в числе прочих, присутствовал и режиссёр Джон Кассаветис. После показа он подошёл к Скорсезе, обнял его и сказал: «Ты просто потратил год своей жизни, создавая кусок дерьма.» (англ. You’ve just spent a year of your life making a piece of shit). Он посоветовал Скорсезе снимать по сюжетам, которые ему известны и понятны[1]. Это вдохновило Скорсезе сделать следующий фильм, основываясь на собственном жизненном опыте.[2] В результате в фильме "Злые Улицы" были воссозданы события, свидетелем которых регулярно был росший в Маленькой Италии Скорсезе.

Сценарий фильма первоначально предлагался как продолжение сюжета фильма «Кто стучится в мою дверь?» и должен был называться "Сезон охоты на ведьм"(англ. Season of the Witch). Позже Скорсезе изменил название на «Злые улицы» (англ. Mean Streets), тем самым ссылаясь на эссе Рэймонда Чандлера «Простое Искусство Убийства», где он пишет, «Но вниз по этим злым улицам, тот человек должен пойти, который не зол, который ни только незапятнан, но и не боится» (англ. But down these mean streets a man must go who is not himself mean, who is neither tarnished nor afraid)[3]. Скорсезе послал оригинал сценария Корману, который согласился поддержать фильм, если все персонажи будут чёрными[3]. Поскольку Скорсезе стремился снять фильм любой ценой, он всерьёз рассматривал это предложение Кормана, пока актриса Верна Блум не назначала ему встречу с потенциальным финансовым покровителем, Джонатаном Тэплином, который был организатором гастролей музыкальной группы The Band. Тэплину понравился сценарий и он был готов увеличить бюджет фильма с 300 000$, на которые согласился Скорсезе, при письменном обещании Кормана выпустить фильм.

Согласно Скорсезе, первоначально сюжет фильма сосредоточен на религиозном конфликте Чарли и эффекте на его мировоззрение. Для этого Скорсезе, вместе с со-сценаристом Мардиком Мартином, во время написания сценария нередко ездили по Маленькой Италии на автомобиле Мардика. Они находили место по соседству с парком и начинали писать, все время погружаясь в достопримечательности и звуки того, что, в конечном счете, появится на экране.

Как только был найден источник финансирования, Скорсезе занялся подбором актёров. Роберт Де Ниро познакомился с режиссёром в 1972 году. Ему понравилось то, что он видел в «Кто стучится в мою дверь?»: произвело впечатление то, как правдоподобно в фильме показывалась жизнь Маленькой Италии. После того, как один из актёров покинул проект, Скорсезе выбрал Харви Кейтеля, с которым уже работал ранее, для исполнения главной роли Чарли.

Очень немногое было снято непосредственно в месте действия фильма, Нью-Йорке. Большая часть сцен, включая известную сцену в бильярдной, снимались в Лос-Анджелесе[3]. Необычные приёмы съёмки переносной камерой во многом явились следствием скудного бюджета фильма, которого недоставало на установку большого количества треков для съёмки. Так, чтобы действительно реалистично снять пьяную сцену Харви Кейтеля, камеру фактически привязали к актёру, чтобы передать одурманенное и пьяное чувство героя[3]. По той же причине, в итоге, график съемок составил всего 25 дней[4].

Критика

Фильм был хорошо встречен большинством критиков; некоторые даже признали его одним из наиболее своеобразных американских фильмов. Полин Кейл была среди самых восторженных критиков: она назвала фильм «действительно оригинальным, триумфом личного кинопроизводства» (англ. a true original, and a triumph of personal filmmaking) и «головокружительно чувственным» (англ. dizzyingly sensual)[5]. Критик Дэйв Кер на страницах Chicago Reader писал, что «у действия и у монтажа есть такая оригинальная, бурная сила, благодаря которой картина полностью захватывает» (англ. the acting and editing have such original, tumultuous force that the picture is completely gripping)[6]. Винсент Кэнби из «Нью-Йорк Таймс» написал, что «неважно, насколько мрачна среда, неважно, насколько душераздирающим является сам рассказ, некоторые фильмы так тщательно и прекрасно реалистичны, что имеют тонизирующий эффект, вне зависимости от предмета их рассказа» (англ. no matter how bleak the milieu, no matter how heartbreaking the narrative, some films are so thoroughly, beautifully realized they have a kind of tonic effect that has no relation to the subject matter).[7]. Один из самых ярых сторонников Скорсезе, Роджер Эберт из Chicago Sun-Times, написал, что «Бесчисленными способами, вплоть до подробностей, свойственных современным криминальным телевизионным шоу, "Злые улицы"—это одна из исходных точек современной киноиндустрии» (англ. In countless ways, right down to the detail of modern TV crime shows, Mean Streets is one of the source points of modern movies)[8]. Журнал Time Out назвал фильм «одним из лучших американских фильмов десятилетия» (англ. One of the best American films of the decade)[9]. В настоящее время фильм имеет 98 % «свежести» по версии интернет-портала Rotten Tomatoes и этот результат основан на 45 обзорах кинокартины[10].

Музыка

Музыкальное сопровождение к фильму Скорсезе составлял в основном из своей собственной коллекции[3]. В результате, в фильме звучат многие поп и рок хиты, включая "Rubber Biscuit" The Chips, «Be My Baby» The Ronettes, кавер-версия песни «Please Mr. Postman» группы The Marvelettes, а также песни «Jumpin' Jack Flash» и «Tell Me» группы The Rolling Stones. Покупка прав на использования музыкальных композиций в фильме стоила половину его бюджета[3].

Напишите отзыв о статье "Злые улицы"

Примечания

  1. [www.telegraph.co.uk/culture/film/filmmakersonfilm/7366950/Martin-Scorsese-interview-for-Shutter-Island.html Martin Scorsese interview for Shutter Island - Telegraph]
  2. [www.telegraph.co.uk/culture/film/filmmakersonfilm/7366950/Martin-Scorsese-interview-for-Shutter-Island.html Martin Scorsese — interview for Shutter Island]
  3. 1 2 3 4 5 6 [www.imdb.com/title/tt0070379/trivia IMDB Mean Streets TRIVIA]
  4. Комментарии Мартина Скорсезе издания DVD «Алиса здесь больше не живёт» (1974).
  5. Kael, Pauline (1991). 5001 Nights at the Movies. New York: Holt Paperbacks. p. 473. ISBN 0-8050-1367-9.
  6. [www.chicagoreader.com/chicago/mean-streets/Film?oid=1057472. Mean Streets.] [www.chicagoreader.com/chicago/about-chicago-reader/page?oid=1215880 The Chicago Reader]
  7. Canby, Vincent. Oct. 3, 1973. [movies.nytimes.com/movie/review?res=EE05E7DF1739E56EBC4B53DFB6678388669EDE Movie review - Mean Streets (1973)] [www.nytco.com/company/index.html The New York Times]
  8. [rogerebert.suntimes.com/apps/pbcs.dll/article?AID=/20031231/REVIEWS08/401010340/1023 Mean Streets :: rogerebert.com :: Great Movies] [www.suntimes.com/aboutus/index.html Chicago Sun-Times]
  9. [www.timeout.com/film/reviews/72996/mean_streets.html Mean Streets (1973)] [www.timeout.com/about/ Time Out London]
  10. [www.rottentomatoes.com/m/mean_streets/ Mean Streets (1973)] [www.rottentomatoes.com/help_desk/learn_more.php Rotten Tomatoes]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Злые улицы

Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.