Знаки отличия на головные уборы

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Знаки на шапки»)
Перейти к: навигация, поиск

Знаки отличия на головные уборы — один из видов коллективных наград Русской императорской армии.

Первоначально они представляли собой металлический щиток (знак), украшенный на концах головами орла с выдавленной надписью «За отличiе» («За отличие»), крепившийся спереди у верхней части кивера.

Этими знаками прежде всего предполагалось награждать части, которым не были положены наградные знамёна (егерские, артиллерийские, инженерные).



История

В апреле 1813 года первыми этой коллективной награды были удостоены 20-й, 1-й, 5-й и 14-й егерские полки[1].

Награда быстро стала популярной в Русской армии, и хотя изготовление самих знаков шло достаточно медленно, всего за период 1812—1814 годов ими были награждены 11 гренадерских, 10 пехотных, 3 карабинерных, 12 егерских, 13 кавалерийских полков, 25 батарейных, лёгких и конно-артиллерийских рот и 1 понтонная рота[2].

В 1813 году гусарские Ахтырский, Белорусский, Александрийский и Мариупольский полки получили изменённый знак отличия — в виде сложенной ленты с надписью «За отлiчie 14 Августа 1813 г.»[3]. Такая форма знака постепенно стала основной, хотя до 1831 года надписи о дате отличия и сражении (или компании), в котором часть отличилась, не делалось.

В 1831 году 14-ти пехотным и егерским полкам[4], 1-му казачьему полку и 18-ти батарейным, легким и конно-артиллерийким ротам присвоены знаки на головные уборы «За Варшаву 25 и 26 Августа 1831 года»[5].

При проведении преобразования армии в 1833 году часть знаков отличия «перешла» вместе с военнослужащими в другие части. Например, 1-й, 2-й и 5-й батальоны Архангелогородского пехотного полка имели собственные знаки отличия, а 3-й, 4-й и 6-й — от присоединенного к нему Тамбовского пехотного полка[4]. Кроме того, практиковалось и «уравнение батальонов» если вливающиеся в полк части имели отличие, а «коренные» — нет. Так отличия получили, например, батальоны Несвижского и Тифлисского гренадерских, Галицкого, Витебского, Брянского, Азовского пехотных полков[6]. Такая же практика существовала и при реорганизации кавалерии в 1856 году, когда знаки на головные уборы «для уравнения» с влившимися в них частями получили Новотроицко-Екатеринославский драгунский, Вознесенский, Одесский и Ольвиопольский уланские полки[7]. Продолжалось «уравнение» и при значительном расширении пехоты в 1863 году. Тогда отличия получили: 48 пехотных полков, 16-ти из которых отошли отличия, ранее полученные расформированными егерскими полками[6]. Сделано это было в соответствии с повелением Александра II от 30 сентября 1856 года «…чтобы при переформировании полков, переходящие из них части сохраняли заслуженные ими отличия»[8].

В 1869 году были незначительно уменьшены размеры знаков отличия на головных уборах, а в 1878 году вместо рельефных надписей на знаках появились вдавленные и заполненные чёрной краской[9].

Знаки отличия на головные уборы могли быть пожалованы не только всей части, но и отдельным её подразделениям. При этом если часть или подразделение совершали новый подвиг, им могли быть пожалованы дополнительные надписи отличия при сохранении прежних надписей[10].

Несомненным лидером по количеству видов знаков отличия на головные уборы является Апшеронский пехотный полк, роты которого имели знаки с семью различными надписями[6]. Это обусловлено тем, что полк часто на Кавказе и в Средней Азии выделял в состав различных экспедиций небольшие части от роты до батальона и они отличались в различных делах.

Представление об предоставлении к знаку отличия делалось ближайшими начальниками с приложением специальной ведомости с подробным описанием подвига части и направлялось Главнокомандующему армиями, Командующему армией или Командиру отдельного корпуса, которые должны были созвать Думу не менее чем из семи кавалеров ордена Святого Георгия для оценки подвига[11].

При положительном решении Кавалерственной Думы высший начальник вместе со своим заключением через Военного Министра направлял его на Высочайшее благоусмотрение.

Пожалование знака отличия объявлялось в Высочайшем приказе и сопровождалось Высочайшей грамотой на имя полка, отдельного батальона или батареи даже если отличия жаловались их подразделениям[11].

После введения парадных головных уборов в 1909 году знаки отличия стали размещать на них.

В частях, не получивших парадные головные уборы, знаки отличия нижние чины продолжали носить на зимних фуражках, а генералы и офицеры получили нагрудные знаки с теми же надписями, что и и на знаках нижних чинов. Нагрудные знаки были золотые или серебряные (по прибору) полированные; по краю проходил витой ободок, в центре крепился накладной матовый орел. Генералы и офицеры Фанагорийского гренадерского полка имели знак отличного от прочих полков образца[12].

После введения в 1913 году новой армейской пехотной формы это правило сохранилось[13].

См. также

Напишите отзыв о статье "Знаки отличия на головные уборы"

Примечания

  1. Ульянов И. Регуляоная пехота 1801—1855. — М., 1997. — С. 41.
  2. Дуров В. Русские боевые награды эпохи Отечественной войны 1812 г. // Герои 1812 года. — М., 1987. — С. 599—601.
  3. Висковатов А. Историческое описание одежды и вооружения российских войск. — СПб., 1899—1901. — Ч. XIX. — С. 58.
  4. 1 2 Ульянов И. Указ соч. — С. 160.
  5. Русский инвалид или военныя ведомости. — 1831. — № 311.
  6. 1 2 3 Шенк В. Гренадерские и пехотные полки. Справочная книжка Императорской Главной квартиры. — СПб., 1909.
  7. Шенк В. Кавалерия. Справочная книжка Императорской Главной квартиры. — СПб., 1909.
  8. Висковатов А. Историческое описание одежды и вооружения российских войск. — Новосибирск, 1944. — Ч. XXIV. — С. 65.
  9. Леонов О., Ульянов И. Регулярная пехота 1855—1918. — М., 1988. — С. 54.
  10. Свод военных постановлений 1869 г. — Ч. 2. Войска регулярные. — СПб., 1902. — С. 40.
  11. 1 2 Свод военных постановлений 1869 г. — Ч. 2. Войска регулярные. — СПб., 1902. — С. 41.
  12. Леонов О., Ульянов И. Регулярная пехота 1855—1918. — М., 1988. — С. 129.
  13. Леонов О., Ульянов И. Регулярная пехота 1855—1918. — М., 1988. — С. 190—191.

Отрывок, характеризующий Знаки отличия на головные уборы

– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.