Знамя Победы на колонне Победы (Берлин)

2 мая 1945 года, в ходе боёв за Берлин, польские солдаты установили Знамя Победы на прусской колонне Победы (нем. Siegessäule). С 2004 года празднуется как «День Флага Польской Республики» (польск. Dzień Flagi Rzeczypospolitej Polskiej).

События

Польские части составляли вторую по численности группу войск, участвовавших в штурме Берлина. В битве за Берлин участвовали в составе Красной Армии следующие польские части 1-й армии Войска Польского:

• 1-я пехотная дивизия
• 2-я поморская гаубичная бригада
• 6-й отдельный Варшавский механизированный мостово-понтонный батальон
• 1-я отдельная миномётная бригада,

входившие с марта 1945 в состав 47-й советской армии, 1-го Белорусского фронта.

Всего — 12 тысяч солдат и офицеров Войска Польского.

Вначале штурма польские части, в составе 1-го Белорусского фронта, участвовали в боях в 60 км на север от города. Главнокомандующий Войском Польским, генерал Михал Роля-Жимерский, 29 апреля вечером попросил Георгия Жукова «именем Партии и Правительства Польши» о получении согласия на участие польских частей в непосредственном штурме Берлина. После получения согласия Верховного Главнокомандующего, был издан приказ о переводе 1-й пехотной дивизии им. Тадеуша Костюшко, в район прямых боевых действий, и её передачи в состав советских танковых подразделений. Переброска завершилась к 7:00 утра 30 апреля, и с этого момента польские солдаты участвовали в последних, ожесточённых боях за Берлин. Непосредственно поляки воевали в западной части Тиргартена, пробиваясь в направлении Рейхстага, в районе Политехники и Бранденбургских ворот. Заняли 56 городских кварталов, 7 заводских комплексов, 4 станции метро и большую часть зданий Политехники. Взяли 2550 пленных.

2 мая 1945 года, во время наступления через парк Тиргартен, проводимого 2-м батальоном и частью 1-го батальона 3-го пехотного полка и танковым батальоном 66-й танковой бригады, солдаты 7-й батареи 1-го полка лёгкой артиллерии, дивизии Костюшко, установили на середине третьего этажа Колонны Победы в парке Тиргартен, бело-красный флаг. Другой флаг, на балюстраде второго этажа, по воспоминаниям поручика Петра Потапского, вывесили солдаты 8-й батареи 3-го дивизиона. Третий флаг был поднят пятью солдатами 1-й пехотной дивизии (это были, подпоручик Миколай Троицкий, ст.сержант Казимир Отап, капрал Антоний Яблонский, а также канониры Александр Карпович и Эугениуш Меежиевский). После капитуляции на колонне Зигишауле и на Бранденбургских воротах висели бело-красные флаги, бок о бок с красными советскими. Гитлеровская Германия была разгромлена.

Флаг на Бранденбургских воротах, по воспоминаниям полковника запаса Гордиевского, установили польские самоходчики. Не претендуя на первенство в установке, они тем не менее с гордостью водрузили польский флаг рядом с советскими. Также и на фронтоне рейхстага появились польские надписи.

Источники

• [www.owp.org.pl/index.php?option=com_content&task=view&id=367&Itemid=1 Obronić zachodnie granice]
• [www.jednodniowka.pl/news.php?readmore=380 Pamięć o żołnierzach ze wschodu]
• [www.focus.pl/historia/artykuly/zobacz/publikacje/orzel-nad-berlinem/ Orzeł nad Berlinem]

Литература

• [wyborcza.pl/1,76842,7854870,Biala_i_czerwona__spiete_agrafka.html Gazeta Wyborcza z 07.05.2010 roku, Bartosz T. Wieliński «Biała i czerwona, spięte agrafką» relacja Ludwika Skokunia]
• [serwisy.gazeta.pl/wyborcza/1,68586,3190671.html Gazeta Wyborcza z 01.03.2006 roku, Arkadiusz Adamkowski «Biało-czerwona flaga była pierwsza»]
• Sławomir Gowin: Berlin 1945. Warszawa: Wydawnictwo Edipresse, 2005. ISBN 83-60160-11-2.
• Janusz Piekałkiewicz: Kalendarium wydarzeń II wojny światowej. Janki k. Warszawy: Agencja Wydawnicza Morex. ISBN 83-86510-78-1.
• Oblicza Wojny, 24 — Bitwa o Berlin. Warszawa: Marshall Cavendish Polska, 1999. ISBN ISSN 1505-7321.

Отрывок, характеризующий Знамя Победы на колонне Победы (Берлин)

– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.