Дионисий Радонежский

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Зобниновский, Давид Федорович»)
Перейти к: навигация, поиск
Преподобный Дионисий Радонежский
Имя в миру

Давид Федорович Зобниновский

Рождение

1570(1570)
Ржев

Смерть

5 мая 1633(1633-05-05)
Троице-Сергиева Лавра

Монашеское имя

Дионисий

Почитается

в православии

Прославлен

в Троице-Сергиевом монастыре и в Тверском крае

В лике

преподобных

День памяти

12 мая (стар. ст.)

Дионисий Радонежский (в миру — Давид Федорович Зобниновский (также Зобнинов, Зобнинский, Зобниковский); ок. 1570, Ржев — ок. 5 мая 1633 года, ст. ст., Троице-Сергиева Лавра) — архимандрит Троице-Сергиевой лавры, святой Русской православной церкви, почитается в лике святых как преподобный. Память: 12 мая по юлианскому календарю, а также в Соборах Тверских, Радонежских и Московских святых. В честь Давида Солунского был наречён при крещении Давидом.

Был женат по настоянию родителей Федора и Иулиании, жена Васса и дети Василий и Косма умерли на 6 году супружеской жизни.

Будучи женатым, Давид стал священником. Служил приблизительно с 1595 по 1601 гг. при церкви Богоявления Старицкого уезда в течение шести лет.

После смерти жены поступил в Богородицкий Монастырь в Старице и принял постриг с именем Дионисий(1601-1602гг.), где вскоре стал казначеем, а затем архимандритом.

В 1605-1610 - Дионисий архимандрит Старицкого Богородицкого монастыря. Во время настоятельства Ди­о­ни­сия в Ста­риц­кую оби­тель ,был привезен низ­вер­жен­ный пат­ри­арх Иов, который умер и был похоронен там же в 1607 го­ду.

В феврале 1610 года[1] был поставлен архимандритом Троице-Сергиева монастыря, осаду которого за месяц до того сняли войска Михаила Васильевича Скопина-Шуйского и Якоба Делагарди. Во время польско-литовского нашествия содействовал открытию больниц и домов для раненых и бездомных. Одновременно Дионисий посылал грамоты в "смутные города", призывая к объединению для борьбы с врагом[1].

14 августа 1612 года архимандрит принял в монастыре идущее к Москве Второе ополчение и благословил ратников ополчения Козьму Минина и Дмитрия Пожарского на освобождение этого города от интервентов и Семибоярщины[1].

27 ноября 1612 г. при освобождении Москвы Дионисий совершил молебен на Лобном месте перед вступившим в столицу русским войском.

26 апреля 1613 г. Дионисий принимал в Троице-Сергиевом монастыре ехавшего в Москву Михаила Феодоровича, 11 июля участвовал в его венчании на царство.



Храмы и монастыри, связанные с именем Дионисия Радонежского

  • Тверская обл., г. Старица, Старицкий Успенский мужской монастырь
  • Московская обл., г. Сергиев-Посад, Троице-Сергиева Лавра.
  • Тверская обл., д. Глебово, Церковь Богоявления Господня (Престол Дионисия Радонежского, не сохранилась)
  • Тверская обл., д. Десятины, Преподобного Дионисия Часовня (не сохранилась)
  • Белоруссия, Гомель, Гомельский Никольский мужской монастырь. Церковь Дионисия Радонежского (действующая).

Напишите отзыв о статье "Дионисий Радонежский"

Примечания

  1. 1 2 3 З. Я. Э., Флоря Б. Н. Дионисий // Православная энциклопедия. - М., 2007. - Т. 15. - С. 257-267.

Ссылки

  • [days.pravoslavie.ru/Life/life1050.htm Православный календарь портала Православие. Ru]
  • [www.staritsa-pilgrim.ru/?id=162 Сайт города Старица]
  • [www.pravenc.ru/text/178331.html Православная энциклопедия]
  • [www.stsl.ru/excursions/guide/ Свято-Троицкая Сергиева Лавра. Официальный сайт]

Литература

  • Преподобный Дионисий Радонежский // Свято-Троицкая Сергиева Лавра. — Сергиев Посад: Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2005. — 144 с. — 5000 экз.

Отрывок, характеризующий Дионисий Радонежский



В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.