Архитекторы Санкт-Петербурга
Поделись знанием:
Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.
В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.
С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
(перенаправлено с «Зодчие Санкт-Петербурга»)
Это список зодчих (архитекторов и инженеров-строителей), на протяжении трёх веков создававших облик Санкт-Петербурга.
А
- Абросимов, Павел Васильевич (1900—1961)
- Адамини, Антонио Агостино (Антон Устинович) (1792—1846)
- Адамини, Доменико (Дементий Фомич) (1792—1860) — автор дома Адамини (набережная реки Мойки, 1 / Марсово поле, 7 / Аптекарский переулок, 8)
- Адамини, Леоне (Лев Фомич) (1789—1854)
- Адамини, Томмазо (Фома Леонтьевич) (1764—1828)
- Аккерман, Август Иванович (1837—1903)
- Александров, Георгий Иванович (1909—1959)
- Алёшин, Павел Федотович (1881—1961)
- Андреев, Александр Яковлевич (1794—1878)
- Андросов, Василий Михайлович (1872—?)
- Анерт, Эдуард Христианович (1790—1848)
- Аникин, Евгений Евграфович (1826—1889)
- Аплаксин, Андрей Петрович (1879—1931)
- Апостол, Николай Илларионович (1945 — 2002)
- Апостол, Филипп Николаевич (род. 1972)
- Апышков, Владимир Петрович (1871—1939)
- Аргунов, Фёдор Семёнович (1732—1768)
- Арешев, Пётр Артемьевич (1915—1976)
- Аристов, Николай Матвеевич (?—?)
- Архангельский, Николай Александрович (1862—после 1917)
- Асс, Леонид Евгеньевич (1907—1980)
- Афонченко, Александр Алексеевич (1907—1975)
- Ашемур, Альфред Александрович (1835—после 1892)
Б
- Баженов, Василий Иванович[1] (1737 или 1738—1799)
- Балинский, Антонин Иванович (1862—1913)
- Балинский, Пётр Иванович (1861—1925)
- Баниге, Владимир Сергеевич (1905—1973)
- Баниге, Сергей Владимирович (1862—1926)
- Баранкеев, Василий Иванович (1850—1902)
- Баранкеев, Сергей Александрович (1854—1917)
- Баранов, Николай Варфоломеевич (1909—1989)
- Баранов, Николай Николаевич (род. 1935)
- Барановский, Гавриил Васильевич (1860—1920)
- Бардт, Траугот Яковлевич (1873—1942)
- Барутчев, Армен Константинович (1904—1976)
- Барышников, Александр Александрович (1877—1924)
- Басин, Николай Петрович (1845—1917)
- Батуев, Пётр Николаевич (1872—?)
- Баумгартен, Евгений Евгеньевич (1867—1919)
- Баур, Фридрих Вильгельм (Фёдор Виллимович) (1731—1783)
- Бах, Александр Романович (1853—1937)
- Бах, Евгений Романович (1861—1906)
- Бахман, Лев Исаакович (1830—1894)
- Башмаков, Михаил Алексеевич (1708—1780-е)
- Безпалов, Иннокентий Фёдорович (1877—1959)
- Беккер, Николай Федорович (1838—после 1917)
- Бекман, Фёдор Фёдорович (1821—1881)
- Белобородов, Андрей Яковлевич (1886—1965)
- Белов, Виктор Фёдорович (1911—1968)
- Белогруд, Андрей Евгеньевич (1875—1933)
- Беляев, Сергей Васильевич (1871—1945)
- Беляков, Семён Матвеевич (1871—1912)
- Бенуа, Альберт Николаевич (1852—1936)
- Бенуа, Леонтий Николаевич (1856—1928)
- Бенуа, Михаил Константинович (1912—1955)
- Бенуа, Николай Леонтьевич (1813—1898)
- Бенуа, Юлий Юльевич (1852—1929)
- Беренс, Петер (1868—1940)
- Беретти, Викентий Иванович (1781—1842)
- Берзен, Ричард Андреевич (1868—1958)
- Берлин, Абрам Лейбович (1877—1952)
- Бернардацци, Александр Александрович (1871—после 1921)
- Бернгард, Вильгельм Рудольфович (1856—1909)
- Бернгард, Рудольф Богданович (1819—1887)
- Бертельс Андрей (Генрих) Андреевич (1841—1903)
- Бетанкур, Августин Августинович (1758—1824)
- Бикарюков, Ефим Севастьянович (ок. 1860—1913)
- Бланк, Иван Яковлевич (Иоганн Фридрих)[1] (1708—1745)
- Бобров, Виктор Никанорович (1864—1935)
- Богданович, Борис Петрович (род. 1951)
- Богомолов, Иван Семёнович (1841—1886)
- Богусский, Леон Вильгельмович (?—?)
- Болос, Харман ван (1689—1764)
- Болотов, Андрей Михайлович (1801—1854)
- Бонштедт, Людвиг Людвигович (Любим Любимович) (нем. Ludwig Bohnstedt; 1822—1885), de
- Боссе, Гаральд Юлиус (Юлий Андреевич, Гаральд Андреевич, Гаральд Эрнестович, нем. Harald Julius von Bosse; 1812—1894)
- Боссе, Гаральд Гаральдович (1841—1882) — сын Г. Ю. Боссе.
- Боткин, Борис Яковлевич (1877—?)
- Бочаров, Александр Дмитриевич (1919—2000)
- Брандт, Карл Иванович (1810—1882)
- Браун, Фёдор Иванович (1799—1862)
- Браунштейн, Иоганн Фридрих[1] (ок. 1680—после 1728)
- Бренна, Винченцо[1] (Викентий, Винцент или Виктор Францевич; 1747—1818)
- Бржозовский, Станислав Антонович (1863—1930-е)
- Бржостовский, Болеслав Антонович (1854—1899)
- Бровкин, Николай Фёдорович (1916—1986)
- Брод, Зоя Осиповна (1907—1972)
- Бродович, Николай Степанович (1881—не ранее 1930-х)
- Бруни, Александр Константинович (1825—1915)
- Бруни, Юлий Фёдорович (1843—1911)
- Брюллов, Александр Павлович (1798—1877)
- Брюллов, Николай Фёдорович (1826—1885)
- Бубырь, Алексей Фёдорович (1876—1919)
- Буланов, Иван Иудович (1830—1893)
- Булдаков, Геннадий Никанорович (1924—1990)
- Бульери Людвиг Эдмундович (Фёдорович) (втор. пол. XIX в.)
- Бульмеринг, Карл Карлович (1820—1888)
- Бурышкин, Давид Петрович (1890—1959)
- Бухаев, Вячеслав Борисович (род. 1946)
- Буятти, Георгий (1810—1882)
В
- Вайтенс, Андрей Петрович (1878—1940)
- Вакс, Иосиф Александрович (1899—1986)
- Валлен-Деламот, Жан Батист Мишель[1] (1729—1800)
- Ван-дер-Гюхт, Вильгельм Иванович (1876—после 1917 или 1921)
- Варнек, Иван Александрович (1819—1877)
- Васильев, Александр Викторович (1913—1976)
- Васильев, Николай Васильевич (1875—1941)
- Васильковский, Владимир Сергеевич (1921—2002)
- Васильковский, Сергей Владимирович (1892—1960)
- Великанов, Александр Петрович (1900—1955)
- Вендрамини, Лев Францевич (1812—1857)
- Вергейм, Карл Карлович (1837—1911)
- Вергейм, Эдуард Карлович (1842—1898)
- Видов, Александр Фомич (1829—1896)
- Виноградов, Пётр Андреевич (1863—?)
- Винтергальтер, Георгий (Егор) Иванович (1822—1894)
- Винтергальтер, Фома Иванович (до 1845—после1880)
- Виррих, Эрнест Францевич (1860—после 1949)
- Висконти, Давид Иванович (1772—1838)
- Висневский, Павел Павлович (1862—?)
- Вист, Александр Францевич[1] (1722—1794)
- Витберг, Александр Лаврентьевич (1787—1855)
- Владовский, Александр Игнатьевич (1876—1950)
- Войневич, Генрих Викторович (1853—1913)
- Войницкий, Генрих Станиславович (1833—не ранее 1900)
- Волков, Фёдор Иванович (1755—1803)
- Володихин, Иван Петрович (1872—после 1927)
- Воронихин, Андрей Никифорович[1] (1759—1814)
- Воротилов, Евграф Сергеевич (1837—1910)
- Всеславин, Александр Александрович (1864—1916)
- Высоцкий, Николай Павлович (1831—1907)
Г
- Габе, Руфин Михайлович (1875—1939)
- Габерцетель, Фёдор Иванович (1832—1909)
- Газельмейер, Николай Александрович (1820—?)
- Гаккель, Николай Августович (1831—1900)
- Галензовский, Стефан Петрович (1863—после 1922)
- Гальперин, Владимир Михайлович (1898—1971)
- Гальперин, Леонид Юльевич (1907—1995)
- Ган, Самуил Богданович фон (1818—1861)
- Ган, Эдуард (Евграф) Львович (1817—1891)
- Гартман, Виктор Александрович (1834—1873)
- Гартман, Владимир Александрович (1873—?)
- Гаугер, Вильгельм Карлович (1847—1937)
- Гевирц, Яков Германович (1879—1942)
- Гегелло, Александр Иванович (1891—1965)
- Гедике, Роберт Андреевич (1829—1910)
- Гейслер, Михаил Фёдорович (1861—1930)
- Геккер, Василий (Вильгельм) Фёдорович (1828—1902)
- Гельфрейх, Владимир Георгиевич (1885—1967)
- Гемилиан, Александр Петрович (1811—1881)
- Генрихсен, Роман Романович (1818—1883)
- Герасимов, Евгений Львович (род. 1960)
- Гербель, Николай Фёдорович (нем. Nicolaus Friedrich Harbel; 16??—1724)
- Гесте, Вильям (Василий Иванович, англ. William Hastie, 1763—1832)
- Гешвенд, Александр Романович (1833—1905)
- Гилев, Пётр Иванович (1859—1914)
- Гильтер, Исидор Альбертович (1902—1973)
- Гимпель, Александр Александрович (1859—1922)
- Гингер, Сергей Григорьевич (1870—1937)
- Гиппиус, Отто Густавович (1826—1883)
- Гиршович, Борис Ионович (1858—1911)
- Глинка, Василий Алексеевич (1790—1831)[2]
- Гоген, Александр Иванович (фон Гоген) (1856—1914)
- Голи, Густав Густавович фон (1861—1920)
- Голосуев, Агурьян Киприанович (?—?)
- Голынкин, Олег Борисович (род. 1919)
- Гольдгор, Давид Семёнович (1912—1982)
- Гольм, Александр Львович (1844—1892)
- Гонцкевич, Евгений Иосифович (1876—1956)
- Горбунов, Антон Кириллович (1850—?)
- Горностаев, Алексей Максимович (1808—1862)
- Горностаев, Иван Иванович (1821—1874)
- Гофман, Мартин Людвиг (1714—1788)
- Гребёнка, Николай Павлович (1819—1880)
- Гречанников, Александр Александрович (1877—не ранее 1950-х)
- Гримм, Герман Давидович (1865—1942)
- Гримм, Давид Иванович (1823—1898)
- Грубе, Артур Александрович (1874—1942)
- Грушецкий, Евгений Николаевич (1874—1918?)
- Гун, Андрей Леонтьевич (1841—1924)
- Гунст, Александр Иванович (1862—1938)
- Гурьев, Олег Иванович (1912—1986)
- Гуслистый, Борис Фёдорович (1871—1915)
- Густавсон, Эрих Александрович (1874—?)
Д
- Даугуль, Валентин Георгиевич (1900—1941)
- Демерцов, Фёдор Иванович (1762—1823)
- Демикелли, Иосиф Иванович (?—?)
- Демков, Николай Фёдорович (1894—1941)
- Диммерт, Егор Иванович (1788—1856)
- Дитрих, Адам Иосифович (1866—1933)
- Долгинов, Иосиф Исаакович (1872—1943)
- Долотов, Александр Иванович (1841—1878)
- Долотов, Василий Петрович (1840—?)
- Дейнека (Дейнеко) Павел Петрович (1832—?)
- Дмитриев, Александр Иванович (1878—1959)
- Дмитриев, Григорий Дмитриевич (1714—1746)
- Дмитриев, Николай Всеволодович (1856—1918)
- Дюндин, Алексей Викторович (род. 1958) [www.citywalls.ru/search-architect696.html]
- Дютель, Юлий Осипович (Юлий Фредерик Иоганн) (1824—1908)
Е
- Евдокимов, Сергей Иванович (1911—1972)
- Егоров, Пётр Егорович (1731—1789)
- Ераков, Александр Николаевич (1817—1886)
- Еремеев, Михаил Фёдорович (1864—1914)
- Еремеев, Николай Николаевич (1862—после 1929)
- Еропкин, Пётр Михайлович[1] (1698—1740)
- Ефимов, Дмитрий Егорович (1811—1864)
- Ефимов, Николай Ефимович (1799—1851)
Ж
- Жако, Павел (Поль) Петрович (1798—1860)
- Желязевич, Рудольф Андреевич (1811—187?)
- Жибер, Эрнест Иванович (1823—1909)
- Жук, Александр Владимирович (1917—2008)
- Жуковский, Андрей Тимофеевич (1832—1873)
- Журавлёв, Борис Николаевич (1910—1971)
З
- Зазерский, Алексей Иванович (1876—1942)
- Зайцев, Дмитрий Дмитриевич (1849—после 1916)
- Залесский, Игнатий Павлович (1850—1909)
- Занфтлебен, Александр Фёдорович (нем. Alexander Gottlieb Friedrich Sanftleben; 1815—1881)
- Зарин, Сергей Ефимович (1870—1942)
- Зарудный, Иван Петрович (1670—1727)
- Захаров, Андреян (Адриан) Дмитриевич[1] (1761—1811)
- Зеленин, Валериан Николаевич (1853—1911)
- Земцов, Михаил Григорьевич[1] (1688—1743) — первый русский архитектор
- Земцов, Юрий Исаевич (род. 1936)
- Зограф, Агафон Антонович (1832—после 1910)
- Зонн, Борис Яковлевич (1864—1928)
И
- Иванов, Александр Васильевич (1845—1917)
- Иванов, Александр Евдокимович (1844—?)
- Иванов, Алексей Алексеевич (1749—1802)
- Игнатович, Оттон Людвигович (1857—1915)
- Ильин, Лев Александрович (1880—1942)
- Ильяшев, Василий Викторович (1873—1943)
- Иофан, Дмитрий Михайлович (1885—1961)
- Исадченко, Юрий Викторович (род. 1939)
- Исаченко, Валерий Григорьевич (род. 1939)
К
- Кавос, Альберт Катеринович (1800—1863)
- Кавос, Цезарь Альбертович (1824—1883)
- Каменский, Валентин Александрович (1907—1975)
- Каменский, Николай Валентинович (1935—2001)
- Камерон, Чарлз[1] (1743—1812)
- Катонин, Евгений Иванович (1889—1984)
- Каценеленбоген, Тамара Давыдовна (1894—1976)
- Кваренги, Джакомо[1] (1744—1817)
- Квасов, Алексей Васильевич (1718—1772)
- Квасов, Андрей Васильевич (до 1720—после 1777)
- Кейзер, Андрей Карлович (1830—1899)
- Кенель, Александр Васильевич (1869—1918)
- Кенель, Василий Александрович (1834—1893)
- Киавери, Гаэтано (1689—1770)
- Кирхоглани, Валериан Дмитриевич (1913—1994)
- Кирштенштейн, Вильгельм Адам (?—1705)
- Китнер, Иероним Севастьянович (1839—1929)
- Китнер, Максимилиан Иеронимович (1868—1942)
- Китнер, Ричард Иеронимович (1879—1961)
- Клевщинский, Антон Антонович (1845—1902)
- Кленце, Лео фон (1784—1864)
- Климов, Иван Иванович (1811—1883)
- Ковригин, Николай Николаевич (1831—1891)
- Ковшаров, Анатолий Иванович (1848—после 1917)
- Козак, Соломон Николаевич (1899—1944)
- Кокоринов, Александр Филиппович[1] (1729—1772)
- Коллинс, Владимир Эдуардович (1876—1951)
- Кольб, Александр Христофорович (1819—1887)
- Кольман, Александр Карлович (1812—1869)
- Кольман, Карл Карлович (1835—1889)
- Кондратьев, Михаил Николаевич (1879—1943)
- Конрад, Кристоф (1670-е—?)
- Конради, Ганс Вильгельм Людвигович (1882—1936)
- Корвин-Круковский, Василий Васильевич (1861—после 1916)
- Корвин-Круковский, Сергей Сергеевич (1874—1937)
- Коробов, Иван Кузьмич[1] (1700(1701, 1703 ?)—1747)
- Косяков, Василий Антонович (1862—1921)
- Косяков, Владимир Антонович (1866—1922)
- Косяков, Георгий Антонович (1872—1925)
- Котов, Леонид Васильевич (1877—?)
- Кракау, Александр Иванович (1817—1888)
- Краснопевков, Захар Филиппович (1788—1854)
- Красовский, Александр Фёдорович (1848—1918)
- Красовский, Аполлинарий Каэтанович (1817—1875)
- Красовский, Михаил Витольдович (1874—1939)
- Кричевский, Давид Львович (1892—1942)
- Кричинский, Степан Самойлович (1894—1923)
- Крыжановский, Дмитрий Андреевич (1871—1942)
- Кузьмин, Роман Иванович (1811—1867)
- Курбатов, Олег Александрович (род. 1931)
- Кьявери, Гаэтано (итал. Gaetano Chiaveri; 1689—1770)
Л
- Ланге, Модест Фердинандович (1861—1913)
- Ланге, Фридрих Август (Александр Иванович) (1813—1881)
- Лансере, Николай Евгеньевич (1879—1942)
- Леблон, Жан-Батист[1] (1679—1719)
- Левинсон, Евгений Адольфович (1894—1968)
- Левханян, Александр Леонидович
- Лидваль, Фёдор Иванович (1870—1945)
- Липский, Владимир Александрович (1869—1911)
- Лишневский, Александр Львович (1868—1942)
- Лорберг, Борис Фёдорович (1825—1888)
- Лукин, Яков Николаевич (1909—1995)
- Лукини, Иван Францевич (1784—1853)
- Владимир Сергеевич Лукьянов (род. 1945)
- Лыхин, Фёдор Александрович (1881—после 1934)
- Львов, Владислав Павлович (1812—1882)
- Львов, Николай Александрович[1] (1751—1804)
- Люцедарский, Григорий (Георгий) Ипполитович (1870—?)
- Лялевич, Мариан Станиславович (1876—1944)
- Лялин, Олег Леонидович (1903—1974)
М
- Маас, Иван Петрович (1825—1892)
- Макаров, Михаил Алексеевич (1827—1873)
- Малов, Алексей Васильевич (1840 или 1841—1901)
- Марфельд, Роберт Робертович (1852—1921)
- Маттарнови, Георг Иоганн[1] (?—1719)
- Матусевич, Наум Захарович (род. 1921)
- Мельников, Авраам Иванович (1784—1854)
- Мельцер, Эрнест Фёдорович (1868—1922)
- Мельцер, Роман Фёдорович (Роберт-Фридрих) (1860—1943)
- Мендельзон, Эрих (1887—1953)
- Менелас, Адам Адамович (1753—1831)
- Мерц, Иван Александрович (1834—1876)
- Месмахер, Максимилиан Егорович (1842—1906)
- Микетти, Николо (1675—1759)
- Миняев, Александр Константинович (1862—1919)
- Миронков, Борис Анатольевич (род. 1933)
- Михайлов, Александр Алексеевич (Михайлов 1-й) (1770—1847)
- Михайлов, Андрей Алексеевич (Михайлов 2-й) (1773—1849)
- Монигетти, Ипполит Антонович (1819—1878)
- Монферран, Огюст Рикар (1786—1858)
- Морган, Василий Егорович (1800—1859)
- Мульханов, Павел Михайлович (1857—1942)
- Мунц, Владимир Оскарович (1903—1974)
- Мунц, Оскар Рудольфович (1871—1942)
H
- Надёжин, Николай Николаевич (1929—2005)
- Назарьин, Николай Михайлович (1909—1993)
- Неелов, Василий Иванович (1722—1782)
- Неелов, Илья Васильевич (1745—1793)
- Неелов, Пётр Васильевич (1749—1846)
- Никольский, Александр Сергеевич (1884—1953)
- Никонов, Николай Никитич (1849—1918)
- Носалевич, Антоний Иванович (1867—после 1928)
- Носков, Лев Александрович (1903—1972)
О
- Овсянников, Сергей Осипович (1880-1937)
- Одновалов, Станислав Павлович (1934-2014)
- Оль, Андрей Андреевич (1883—1958)
П
- Падлевский (Подлевский), Иосиф Владимирович (1863—?)
- Парланд, Альфред Александрович (1842—1920)
- Пель, Александр Христофорович (1809—1892)
- Перро, Доминик (род. 1953)
- Перетяткович, Мариан Марианович (1872—1916)
- Переулочный, Максим Фёдорович (18??—после 1928)
- Петерсон, Людвиг Людвигович (1842—1902)
- Петерсон, Михаил Федорович (1827—1889)
- Пильников, Григорий Петрович (1754—1818)
- Пино, Николя (фр. Nicolas Pineau; 1684—1754)
- Плавов, Пётр Сергеевич (1794—1864)
- Покровский, Владимир Александрович (1871—1931)
- Полещук, Александр Артемьевич (1868—1944)
- Поляков, Леонид Михайлович (1906—1965)
- Померанцев, Александр Никанорович (1849—1918)
- Порто, Антонио
- Постельс, Фёдор Фёдорович (фон Постельс) (1873—1960)
- Постников, Алексей Иванович (1766—1830)
- Праве, Максимилиан Максимилианович (Карл-Мангус) (1790 или 1796—1838) [www.czudovo.ru/page2003.php?goto=97]
- Пранг, Генрих Богданович (1837—1901)
- Преображенский, Михаил Тимофеевич (1854—1930)
- Претро, Ипполит Александрович (1871—1937)
- Прокофьев, Николай Дмитриевич (1866—1913)
- Пруссак, Владимир Фёдорович (1846—1917)
- Пруссак, Дмитрий Константинович (1859—после 1913)
- Пруссаков, Василий Агатонович (1854—после 1918)
- Пуаро, Август Антонович
Р
- Растрелли, Бартоломео Франческо[1] (1700—1771)
- Рахау, Карл Карлович (1830—1880)
- Резанов, Александр Иванович (1817—1887)
- Резвый, Николай Сергеевич (1884—после 1917)
- Рейзман, Михаил Семёнович (1888—1959)
- Ринальди, Антонио[1] (1710—1794)
- Робен, Адриан (фр. Adrian Robin; 1804—после 1872)
- Розенберг, Александр Владимирович (1877-1935)
- Романовский, Феликс Карлович (род. 1939)
- Романченко, Николай Филиппович (1869—1923)
- Росси, Карл Иванович[1] (1775—1849)
- Роут, Иван Николаевич (1820—не ранее 1890)
- Рошфор, Константин Николаевич (1875—1961)
- Рошфор, Николай Иванович) (1846—1905)
- Рубаненко, Борис Рафаилович (1910—1985)
- Рубанчик, Яков Осипович (1899—1948)
- Руднев, Лев Владимирович (1885—1956)
- Руска, Луиджи[1] (Алоизий Иванович) (1762—1822)
- Руска (Руско), Франц Иванович (1785—после 1853)
- Рылло, Михаил Иванович (1839—после 1916)
С
- Садовников, Пётр Семёнович (1796—1877)
- Свиньин, Василий Фёдорович (1865—1939)
- Свирский, Яков Осипович (1902—1990?)
- Сегаль, Максим Ильич (1860—после 1912)
- Серафимов, Сергей Саввич (1878—1939)
- Серк, Лео Акселевич (1882—1954)
- Сивков, Александр Владимирович (1890—1968)
- Сидорчук, Семён Юлианович (1882—1932)
- Симонов, Григорий Александрович (1893—1974)
- Ситников, Юрий Васильевич (род. 1937)
- Смирнов, Николай Иванович (1897—1951))
- Собольщиков, Василий Иванович (1813—1872)
- Соколов, Александр Михайлович (1901—1984)
- Соколов, Доримедонт Доримедонтович (1837—1896)
- Соколов, Егор Тимофеевич (1750—1824)
- Сонгайло, Михаил Александрович (1874—1941)
- Сперанский, Сергей Борисович (1914—1983)
- Стаборовский, Александр Антонович (1870—после 1929)
- Старов, Иван Егорович[1] (1745—1808)
- Старостин, Василий Васильевич (1875—1960)
- Стасов, Василий Петрович[1] (1769—1848)
- Стаценко, Вадим Платонович (1860—1918)
- Степанов, Александр Александрович (1856—1913)
- Стуккей, Вениамин Егорович (1823—1898)
- Стуколкин, Николай Тимофеевич (1863—?)
- Стюнкель, Альберт Иванович (1865—1920)
- Султанов, Николай Владимирович (1850—1908)
- Сусликов, Иван Петрович (род. 1929)
- Суслов, Владимир Васильевич (1859—1921)
- Сычев, Николай Александрович (1816—1904)
- Сюзор, Павел Юльевич (1844—1919)
Т
- Таманян, Александр Оганесович (1878—1936)
- Тацки, Христиан Христианович (1833—1900)
- Твелькмейер, Виктор Фёдорович (1902—1956)
- Тиблен, Лев Яковлевич (фр. Louis Auguste Thieblin; 1805—1883)
- Тибо-Бриньоль, Оскар Франц Иосифович (1850—1903)
- Товстолес, Николай Иванович (1872—1956)
- Тома де Томон, Жан[1] (1760—1813)
- Томишко (Томишка), Антоний Осипович (Иосифович) (1851—1900)
- Тон, Константин Андреевич (1794—1881)
- Трезини, Карло Джузеппе (1697—1768)
- Трезини, Доменико (1670—1734)
- Трезини, Пьетро Антонио (1692—после 1760)
- Треттер, Вильгельм (Василий Карлович) (1788—1858)
- Трифанов, Пётр Павлович (1860—?)
- Троцкий, Ной Абрамович (1895—1940)
- Трусов, Николай Васильевич (1820—1886)
У
Ф
- Фельтен, Юрий Матвеевич[1] (1730—1801)
- Феррари, Джакомо (Яков) (1747—1807)
- Ферри-де-Пиньи, Евгений Ипполитович (1827—1909)
- Фёрстер, Иоганн Христиан (1705—после 1762)
- Филиппов, Денис Евсигнеевич (1778—после 1830)
- Фомин, Иван Александрович (1872—1936)
- Фомин, Игорь Иванович (1904—1989)
- Фомичев, Демьян Галактионович (1876—1943)
- Фонтана, Джованни Мария (1670—1712?)
- Фонтана, Людвиг Францевич (1824—1894)
- Фрайфельд, Владимир Максимович (род. 1942)
- Фромзель, Виктор Матвеевич (1909—2001)
- Фурман, Борис Егорович (1850-е—после 1917)
Х
- Хаджи-Касумов, Мусса-Бек (1886—1935) (Источник)
- Харламов, Леонид Михайлович (1870—после 1919)
- Харламов, Фёдор Семёнович (1835—1889)
- Хидекель, Лазарь Маркович (1904—1986)
- Хидекель, Лев Маркович (1909—1977)
- Хренов, Александр Сергеевич (1860—1926) [www.orbis.spb.ru/topohron/personal/1011964.htm]
- Хржонстовский, Георгий Павлович (1870—1942)
- Хряков, Александр Фёдорович (1903—1976)
Ц
- Цейдлер, Владимир Петрович (1857—1914)
- Цейль, Мануил Александрович (?—?)
- Циглер фон Шаффгаузен, Карл Карлович (нем. Karl Friedrich Ziegler von Schaffhausen; 1826—1906)
- Цим, Иоганн Иванович (1810—1895)
- Цолликофер, Егор Тимофеевич (Георг Рупрехт) (1802—1874)
Ч
- Чагин, Владимир Иванович (1865—1948)
- Чайко, Игорь Михайлович (1910—1993)
- Чевакинский, Савва Иванович[1] (1713—1780?)
- Чепыжников, Павел Андреевич (1820—1876)
- Черник, Иван Денисович (1811—1874)
- Чернихов, Яков Георгиевич (1889—1951)
- Чобан, Сергей Энверович (род. 1962)
Ш
- Шапошников, Иван Иванович (1833—1898)
- Шарлемань, Иосиф Иванович (Шарлемань 1-й) (1782—1861)
- Шарлемань, Иосиф Иосифович (1824—1870)
- Шарлемань, Людовик Иванович (Шарлемань 2-й) (1784 или 1788—1845)
- Шауб, Василий Васильевич (1861—1934)
- Шауб, Василий Иванович (1834—1905)
- Швертфегер, Леонард Теодор (1680—после 1738)[3]
- Шевцов, Алексей Иванович (ок. 1815—после 1869)
- Шедель, Готфрид Иоганн[1] (1680-е гг.—1752)
- Шепилевский, Модест Анатольевич (1906—1982)
- Шёне, Василий Иванович (1867—после 1934)
- Шиллинг, Александр Дмитриевич (1844—1913)
- Шишко, Лев Петрович (1872—1943)
- Шлютер, Андреас (1662—1714)
- Шмидт, Карл Карлович (1866—1945)
- Шпекле, Карл Иоганн (1734—1796)
- Шперер, Людвиг Францевич (1835—1898)
- Шрейбер, Владимир Андреевич (1817—1900)
- Шрётер, Виктор Александрович (1839—1901)
- Шрётер, Логин Людвигович (1908—1988)
- Шрётер, Людвиг Людвигович (1878—1911)
- Штакеншнейдер, Андрей Иванович (1802—1865)
- Штауберт, Александр Егорович (1780—1853)
- Штром, Иван Васильевич (1825—1887)
- Шуберский (Шубергский), Эрнест Густавович (1825—1865)
- Шульман, Аллан (1863—1937)
- Шумахер, Иоганн Якоб (1701—1767)
- Шустов, Смарагд Логинович (1789—1870)
Щ
- Щедрин, Аполлон Феодосиевич (1796—1847)
- Щербин, Владимир Николаевич (1930—1996)
- Щуко, Владимир Алексеевич (1878—1939)
- Щурупов, Михаил Арефьевич (1815—1901)
Э
Ю
Я
- Явейн, Никита Игоревич (род. 1954)
- Яковлев, Александр Александрович (1879—1951)
- Яковлев, Всеволод Иванович (1884—1950)
- Яковлев, Иван Иванович (1872—1926)
- Яковлев, Феликс Николаевич (1927—1998)
См. также
Напишите отзыв о статье "Архитекторы Санкт-Петербурга"
Примечания
Ссылки
- [www.citywalls.ru/select_architect.html Архитекторы Санкт-Петербурга на сайте citywalls.ru]
Литература
- Дмитриев В. К. Архитекторы Санкт-Петербурга / отв. за выпуск В. Эртман. — СПб.: КОРОНА принт, 2007. — 336 с. — 5000 экз. — ISBN 978-5-7931-0569-9.
- В. А. Пилявский, Т. А. Славина, А. А. Тиц, Ю. С. Ушаков, Г. В. Заушкевич, Ю. Р. Савельев. История русской архитектуры / Под ред. Н. Н. Днепрова, Г. Г. Яцевича. — 2-е изд доп. и перабот.. — СПб.: Стройиздат СПб, 1994. — 600 с. — 25 000 экз. — ISBN 5-274-00728-7.
Отрывок, характеризующий Архитекторы Санкт-Петербурга
На другой день Анатоль уехал в Петербург.Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.
В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.
С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.