Зойдберг

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
Джон Зойдберг
John D. Zoidberg
Персонаж мультсериала
«Футурама»
Первое появление

The Series Has Landed

Вид

Декаподианец

Пол

Мужской

Возраст

77

Место рождения

Декапод-10

Место работы

Врач в компании «Planet Express», специалист по человекам

Родственники

Дядя: Зойдер Одер,
Кузен: Зойдфарб,
Брат: Норман

Оригинальная озвучка

Билли Вест

Русская озвучка

Борис Быстров

Доктор Джон Зойдберг (англ. Doctor John Zoidberg; родился 5 августа 2914 года), известный также как Доктор Зойдберг, или просто Зойдберг — человеко-омароподобный инопланетянин с планеты Декапод-10, вымышленный персонаж в телевизионном сериале Футурама. Он работает врачом в компании Planet Express, хотя следует признать, что он очень мало знает об анатомии и физиологии человека и, тем более, о методах лечения, часто путая людей с роботами и ракообразными. Докторскую же степень по «убийствоведению и убийствоводству» он получил по почте. В серии The Duh-Vinci Code показывает, что хорошо разбирается в искусстве и с гордостью объявляет, что он доктор искусствоведения.





Анатомия и физиология

Зойдберг носит панцирь, подобно земным ракообразным он способен сбрасывать его. В серии «Amazon Women in the Mood» оставленный панцирь приняли за мертвого Зойдберга. Однако самостоятельно отрастить себе новый панцирь Зойдберг не может и вынужден покупать его в магазине. Без панциря беспозвоночная природа доктора очевидна.

В двух сериях были показаны несколько противоречивые сведения о его детстве. В «A Taste of Freedom» юный Зойдберг показан в виде маленького краба, но в другой серии, «Teenage Mutant Leela's Hurdles», где герои попадают в водоворот времени и молодеют вспять, видно, как Зойдберг проходит вспять все свои личиночные стадии, из чего можно сделать вывод, что перед тем, как принять свою нынешнюю форму, он проходил стадии слизня, трилобита, моллюска, миноги, морского ежа, морской звезды, актинии и морской губки.

Не без оснований принятый за пришельца в эпизоде Roswell That Ends Well, Зойдберг, будучи сам врачом, переносит на себе вскрытие. Примечательна его фраза: «Берите сердце — у меня их четыре!» Впрочем, также в эпизоде A Taste of Freedom в суде он произнёс: «Я ужасно волнуюсь. Двое из ТРЁХ сердец уже получили инфаркт». Вероятно, одно сердце у него всё-таки забрали. В серии A Taste of Freedom выяснилось, что декаподианцы — холоднокровные.

В приступе панического страха способен отращивать на голове волосы, которые сразу седеют (эпизод «Möbius Dick»). В приступе гнева, как и в сезон размножения, на голове у Зойдберга раскрывается гребень, а сам он обретает невиданную силу (Why Must I Be a Crustacean in Love?). В этот период профессор отмечает, что из Зойдберга «так и прет мужское желе».

Зойдберг имеет способность плохо пахнуть, когда ему скучно.

В серии The Prisoner of Benda показано, что у него из языка может высовываться маленькая вторая челюсть, что является пародией на чужих.

Обладая признаками как ракообразных, так и моллюсков, доктор способен легко отсечь клешнями руку (серия Why Must I Be a Crustacean in Love?), он может вырабатывать чернила, используемые в том числе и для написания писем (серия That's Lobstertainment!).

Юность

Возраст Зойдберга нигде не упоминается прямо, очевидно лишь, что по человеческим меркам он достаточно взрослый. В серии «The Tip of the Zoidberg» (6-й сезон) показано, что в 2927 году, когда он познакомился с Профессором, Джон был молодым ксено-врачом, таким образом его продолжительности жизни больше, чем у людей.

Семья

Зойдберг — племянник Гарольда Зойда, известной звезды немого голографического кино, имя которого, с одной стороны, является явной аллюзией на известного актера американского кинематографа Гарольда Ллойда (Harold Lloyd), а с другой стороны, напоминает еврейскую фамилию.

Несмотря на то, что Зойдберг не еврей и даже вовсе не человек, а всего лишь один из видов инопланетян, он и представители его расы имеют определенные стереотипные черты, характерные для евреев, в том числе еврейский акцент, характерный для носителей идиша, и специфическая походка. У него трое родителей, которых зовут Норм, Сем и Садье (Sadie), из которых лишь двое являются его биологическими родителями, а третья — женщина, воспитавшая его (см. серию «A Taste of Freedom»). Из эпизода «Why Must I Be a Crustacean in Love?» становится известно, что декаподианцы имеют лишь двух биологических родителей, которые погибают во время спаривания, так что вполне вероятно, что для размножения декаподианцев требуется третий партнёр, в дальнейшем ухаживающий за молодняком. У Зойдберга есть двоюродный брат, которого зовут Зойдфарб (Zoidfarb). Также Зойдбергу было известно, что у него есть несколько сестер и братьев, выросших в одной с ним морской раковине; в серии «Teenage Mutant Leela's Hurdles» упоминается брат Зойдберга, Норманн. В серии Xmas Story также упоминается кузина Зойдфарб (Zoidfarb), которая прислала Зойдбергу поздравительную открытку на Рождество в виде ракообразного.

Сегодняшняя жизнь

В качестве Доктора

Зойдберг — старый друг профессора Хьюберта Фарнсворта и штатный медик «Межпланетного Экспресса». На двери его кабинета висит табличка с надписью «Медицинская корпорация Доктора Зойдберга» («Dr. Zoidberg: A Medical Corporation.»). Он претендует на звание эксперта по медицине человека, хотя его познания в человеческой анатомии и физиологии чрезвычайно скромны. Например, он частенько считает Фрая женщиной (The Series Has Landed) или роботом (Fry and the Slurm Factory) (при этом он произносит «Rowbit»), а на стене в его кабинете медицинский плакат, изображающий анатомию человека, висит вверх тормашками. Его часто вводит в недоумение наличие «странных» частей человеческого организма, такие как скелет или «второй рот». Он уверен, что у людей есть спинной плавник, а сердце является частью пищеварительной системы, и что половые органы человека находятся в районе шеи. В серии «Parasites Lost» становится понятно, что большую часть сведений об анатомии человека Зойдберг почерпнул из телевизионных сериалов. В серии «A Clone Of My Own» на прямой вопрос о его медицинском образовании он неуверенно отвечает, что потерял свой медицинский диплом в вулкане.

Незнание большинства основных аксиом медицины является одной из самых популярных шуток сериала. К примеру, в первой серии шестого сезона Зойдберг отрезает Гермесу Конраду пенис, считая, что это пуповина.

«Медицинская помощь», оказываемая Зойдбергом, в основном, хирургическая — ампутация частей тела пациентов с помощью клешней или же реплантация («пришивание») их, причем он иногда может пришить конечность не на своё место или же вообще другому пациенту. В конце серии «Why Must I Be A Crustacean in Love?» отрезанную руку Фрая он пришил к тому плечу, где уже находилась другая рука. В полнометражном фильме «Bender's Big Score» он прикрепляет голову Гермеса к его туловищу «задом наперёд», мотивируя это тем, что тот «вилял хвостом». Несмотря на всю его вопиющую безграмотность в области человеко- и роботостроения, он, тем не менее, спасает Фраю жизнь, умудрившись пришить его голову к туловищу Эми в эпизоде «Put Your Head on My Shoulder». Однако в 7 серии 7 сезона он вполне правильно собрал по частям Гермеса и даже очень сносно управлял им как куклой на сцене, когда участвовал в шоу.

В компании работает по приглашению Профессора, так как профессор боится мучительной агонии от тритонианской лихорадки, вирус которой он подцепил в молодости, работая на Мамочку.

Прочие увлечения

В дополнение к его медицинской квалификации, у Зойдберга есть полученная по почте учёная степень по «Убийствоведению и убийствоводству».

Он очень любит смотреть выступления комиков по телевизору и сам мечтает стать комиком. Однако на сцене он ужасен, и его выступления обычно заканчиваются тем, что его либо закидывают помидорами, либо пытаются убрать со сцены из-за кулис. Большинство шуток Зойдберга — пародия на юмор Якова Смирнова, популярного в США комика времен холодной войны, использовавшего в своих шутках приём под названием Советско-американская инверсия.

Пример зойдбергского юмора:

Земля… Ну что за планета! Здесь вы едите моллюсков. На моей планете моллюски едят вас.
That's Lobstertainment!»)


— Вы готовы оперировать, доктор?

— С удовольствием, но сначала нужно потренироваться.

«War Is the H-Word»


Скальпель! Ведро для крови! Священника! Следующий!

War Is the H-Word»)


— Боюсь, он умер.

— Доктор, но я не умер.
— Боюсь, доктор здесь я.
— Правильно, что боишься. Тебя здесь все боятся!

War Is the H-Word»)



Тоннельный ужас! Я его ненавижу. Вечно он здесь тоннелит.
"Футурама: Игра Бендера"

Бедность

Хоть Зойдберг и работает доктором, живёт он в ужасающей нищете. Своего дома у него нет, проживает он в здании «Planet Express», ютясь в различных закоулках, где его не найдёт Профессор (в серии Kif Gets Knocked Up A Notch жил в «матерефуге», а в That Darn Katz! — в клетке, которую Эми хотела поставить, чтобы поймать кота, в эпизоде «The Tip of the Zoidberg» жил в солдатской сумке). Он даже не может позволить себе купить обувь и всегда ходит в одних и тех же сандалиях.

Зойдберг постоянно голоден, иногда сообщая, что не ел уже несколько дней, и ест все подряд, не разбирая, съедобное ли это. Так, он смог наесться ботинками, съел живую морскую свинку, корзинку для пикника, мешок ногтей, которые он принял за картофельные чипсы, флаг на день свободыA Taste of Freedom»), декоративную миниатюрную корону. Он постоянно ест отбросы из помойных баков и очень радуется бесплатной еде. В эпизоде The Day the Earth Stood Stupid только ради возможности выиграть годовой запас собачьего корма он участвует в «собачьем конкурсе» под видом «жёсткопанцирного ух-терьера», заняв при этом второе место и выиграв приз — афганский платок, сшитый из афганца. Он приходит в возбуждение при одном лишь упоминании слова «еда». Непонятно, что является причиной его озабоченности — то ли особенности его инопланетного обмена веществ, то ли бедность, то ли и то, и другое сразу.

Бедность Зойдберга отчасти обусловлена его неумением обращаться с деньгами: он постоянно тратит все деньги на бесполезные вещи (такие, как восемь копий одной и той же музыкальной записи («The Devil's Hands Are Idle Playthings»)) и принимает плохие бизнес-решения, например, обмен значительного количества акций «Планетного Экспресса» на сандвич с яйцом (в серии «Future Stock» обнаруживается, что Зойдберг владеет 51 процентом акций «Планетного Экспресса», которые Гермес Конрад, бюрократ из «Planet Express», считая, что они ничего не стоят, передал тому вместо туалетной бумаги.)

Зойдберг пребывает в глубоком заблуждении, что все остальные медики так же бедны и безграмотны, как и он сам. Он ненавидит других врачей, и лишь одно присутствие работника медицины провоцирует его на агрессию («The Cyber House Rules»).

На работе

Зойдберг умудряется уживаться со своими коллегами по «Планетному Экспрессу», хотя те часто относятся к нему, как к надоедливому домашнему животному. Его постоянно обнаруживают в лаборатории профессора Хьюберта Фарнсворта, откуда нередко выгоняют половой тряпкой. Гермес ненавидит его и постоянно демонстрирует своё неприятие: заставляет Зойдберга выполнять грязную работу, вынуждает убираться в офисе вместо уборщика, обрезает ему зарплату под разными предлогами (например, в серии «Bender Gets Made», после того как Лила с повязкой на глазе на корабле «Planet Express» пробила крышу здания, Гермес урезал зарплату за это именно Зойдбергу), лишает его комфорта и удобств. Однако в эпизоде Xmas Story Конрад жертвует своими волосами, чтобы сделать Зойдбергу подарок.

Зойдберг является единственным существом, которое, по утверждению Робосанты, вело себя хорошо в прошедшем году, и Санта даже подарил Зойдбергу палку для прыжков. Следует отметить, что всех, кого Робосанта считает «плохим» (то есть всех прочих людей, инопланетян и мутантов, проживающих на Земле), он пытается немедленно убить. Профессор Фарнсворт считает Зойдберга странным, но лишь потому, что тот носит сандалии.

Одиночество

Зойдберг мечтает о внимании и дружбе, поэтому радуется, когда его желания выполняются даже на сотую долю. Он всегда расстроен, когда люди обходят его вниманием. За исключением коллег на работе, у него очень мало друзей, а завести новых ему не позволяет дурной запах и его собственная индивидуальность. Штат сотрудников «Planet Express» частенько смеется над его расходами и критикует его даже в его присутствии. Зойдберг, несмотря на это, никогда не понимает, что он является предметом насмешек, и воспринимает подколы в свой адрес как комплименты.

На его собственной планете его считают несексуальным даже по меркам сородичей, и у него слишком маленький плавник на голове (аналогия с маленьким «достоинством» у людей).

На теле Зойдберга живёт огромное количество паразитов, которые вызывают ужасное отвращение всех членов команды межпланетного экспресса. В четвёртом полнометражном мультфильме Лила сказала: «Это планета наполнена жизнью — как сандалии Зойдберга!»

Создание образа

Имя Зойдберг (Zoidberg) и Зойд (zoid) пришло из игры, которую Дэвид Коуэн придумал в старших классах. Компания, которой была отослана игра, признала её неподходящей.

Комедийный стиль Зойдберга, показанный в сериале, — это пародия на американского комика Якова Смирнова, и его голос, а также голос Джорджа Эйзеля (George Jessel), были учтены при озвучивании Зойдберга Билли Уэстом.

Интересные факты

  • Звук, который издаёт доктор Зойдберг (WHOOP-WHOOP-WHOOP), когда, что-нибудь натворив, убегает, можно услышать в некоторых сериях «Симпсонов».
    • В серии, в которой Барт находит бездомного создателя «Щекотки и Царапки», этот мультсериал снимают с эфира, и вместо него Барт и Лиза смотрят старый агитационный ролик о внесении поправок в Конституцию США. В конце этого ролика крупным планом показывают персонажа, который и издаёт, вытягивая губы, тот самый звук, который в «Футураме» издаёт удирающий Зойдберг.
    • В другой серии «Симпсонов» такой звук издаёт Гомер, когда Мэгги украла у него пульт, залезла в вентиляционную трубу и схватила Гомера за нос. Гомер начал крутиться и кричать, как Зойдберг.
    • В серии «Симпсонов» Lost Verizon воины из племени Мачо-Пикчу испугались врагов и убежали, но последний из них, убегая, издал звук Зойдберга.
    • В серии Last Exit to Springfield Гомер издаёт такой звук, когда мистер Бёрнс соглашается вернуть программу «Здоровые зубы»
  • Адрес электронной почты Зойдберга: zoidberg@freemail.web (Футурама: Крупное дело Бендера).
  • Доктор Зойдберг умеет играть на терменвоксе (Ghost in the Machines).
  • В базе данных кинематографа IMDb, в разделе Футурамы, нет информации о докторе Зойдберге, что, по всей видимости, намекает о пренебрежительности к его персоналии.
  • Раса доктора причастна к полному истреблению на планете Земля популяции анчоусов. Раса декаподианцев помогла землянам технологиями после очередного катаклизма, что является отсылкой к «Первому контакту» из сериала «Star Trek».
  • Хоть у Зойдберга нет волос на голове, они у него могут отрасти и сразу же поседеть вследствие сильного страха (Möbius Dick).
  • Умеет петь двумя голосами одновременно (то есть дуэтом с самим собой) благодаря своим талантам чревовещателя (The Six Million Dollar Mon)

Напишите отзыв о статье "Зойдберг"

Ссылки

  • [www.gotfuturama.com/Information/Encyc-9-Zoidberg/ Страница доктора Зойдберга] на сайте «Энциклопедия Футурамы»
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
В Викицитатнике есть страница по теме
Футурама

Отрывок, характеризующий Зойдберг

После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.