Золотой глобус (премия, 1957)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

14-я церемония вручения премии «Золотой глобус»

28 февраля 1957 год


Лучший фильм (драма):
«Вокруг света за 80 дней»


Лучший фильм (комедия или мюзикл):
«Король и я»


< 13-я Церемонии вручения 15-я >

14-я церемония вручения наград премии «Золотой глобус» за заслуги в области кинематографа за 1956 год. Церемония была проведена 28 февраля 1957 года в ночном клубе «Cocoanut Grove», отель «Амбассадор», Лос-Анджелес, Калифорния, США.





Победители и номинанты

Победители выделены отдельным цветом.

Игровое кино

Категории Фотографии
лауреатов
Победители и номинанты
Лучший фильм (драма) • «Вокруг света за 80 дней» (продюсер: Кевин МакКлори)
• «Гигант» (продюсер: Джордж Стивенс)
• «Жажда жизни» (продюсер: Джон Хаусман)
• «Продавец дождя» (продюсер: Пол Натан)
• «Война и мир» (продюсер: Дино Де Лаурентис)
Лучший фильм (комедия или мюзикл) • «Король и я»
• «Автобусная остановка» (продюсер: Бадди Адлер)
• «Противоположный пол» (продюсер: Джо Пастернак)
• «"Кадиллак" из чистого золота» (продюсер: Фред Колмар)
• «Чайная церемония» (продюсер: Джек Каммингс)
Лучший режиссёр Элиа Казан — за фильм «Куколка»
Джордж Стивенс — за фильм «Гигант»
Кинг Видор — за фильм «Война и мир»
Винсент Миннелли — за фильм «Жажда жизни»
Майкл Андерсон — за фильм «Вокруг света за 80 дней»
Лучшая мужская роль (драма) Кирк Дуглас — за фильм «Жажда жизни»
Гэри Купер — за фильм «Дружеское увещевание»
Чарлтон Хестон — за фильм «Десять заповедей»
Берт Ланкастер — за фильм «Продавец дождя»
Карл Молден — за фильм «Куколка»
Лучшая женская роль (драма) Ингрид Бергман — за фильм «Анастасия»
Кэрролл Бейкер — за фильм «Куколка»
Кэтрин Хепбёрн — за фильм «Продавец дождя»
Одри Хепбёрн — за фильм «Война и мир»
Хелен Хейс — за фильм «Анастасия»
Лучшая мужская роль (комедия или мюзикл) Кантинфлас — за фильм «Вокруг света за 80 дней»
Марлон Брандо — за фильм «Чайная церемония»
Дэнни Кей — за фильм «Придворный шут»
Юл Бриннер — за фильм «Король и я»
Гленн Форд — за фильм «Чайная церемония»
Лучшая женская роль (комедия или мюзикл) Дебора Керр — за фильм «Король и я»
Джуди Холлидей — за фильм «"Кадиллак" из чистого золота»
Матико Кё — за фильм «Чайная церемония»
Мэрилин Монро — за фильм «Автобусная остановка»
Дебби Рейнольдс — за фильм «Свёрток для Джоя»
Лучшая мужская роль второго плана Эрл Холлиман — за фильм «Продавец дождя»
Оскар Хомолка — за фильм «Война и мир»
Эдди Альберт — за фильм «Чайная церемония»
Энтони Куинн — за фильм «Жажда жизни»
Илай Уоллак — за фильм «Куколка»
Лучшая женская роль второго плана Айлин Хекарт — за фильм «Дурная кровь»
Милдред Даннок — за фильм «Куколка»
Патти Маккормак — за фильм «Дурная кровь»
Марджори Мэйн — за фильм «Дружеское увещевание»
Дороти Мэлоун — за фильм «Слова, написанные на ветру»
Лучший актёрский дебют среди мужчин Пол Ньюман — за фильм «Кто-то на небесах любит меня»
Джон Керр — за фильм «Гэби»
Энтони Перкинс — за фильм «Дружеское увещевание»
Лучший актёрский дебют среди женщин Кэрролл Бейкер — за фильм «Куколка»
Джейн Мэнсфилд — за фильм «Эта девушка не может иначе»
Натали Вуд — за фильм «Искатели»

Телевизионные фильмы и сериалы

Категории Фотографии
лауреатов
Победители и номинанты
Лучшее ТВ-шоу • «Театр 90 (англ.)»
• «Эта ваша жизнь (англ.)»
• «Утренний театр (англ.)»
• «Клуб Микки Мауса»
• «Шайенны (англ.)»

Специальные премии

Категории Фотографии
лауреатов
Победители и номинанты
Премия Сесиля Б. Де Милля Мервин Лерой
Специальная премия Дмитрий Тёмкин — за музыку к фильмам
Элизабет Тейлор — за стойкую роль
Эдвин Шаллерт — за достижения в киноиндустрии
Премия Генриетты Джеймс Дин — фаворит среди мужчин.
Ким Новак — фаворитка среди женщин.

Напишите отзыв о статье "Золотой глобус (премия, 1957)"

Ссылки

  • [www.goldenglobes.org/browse/year/1956 Золотой глобус (премия, 1957). Официальный сайт]  (англ.)
  • [www.imdb.com/event/ev0000292/1957 Победители и номинанты] на сайте Internet Movie Database.  (англ.)


Отрывок, характеризующий Золотой глобус (премия, 1957)



Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.