Золотой глобус (премия, 1964)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

21-я церемония вручения наград премии «Золотой глобус»

11 марта 1964 года


Лучший фильм (драма):
«Кардинал»


Лучший фильм (комедия или мюзикл):
«Том Джонс»


< 20-я Церемонии вручения 22-я >

21-я церемония вручения наград премии «Золотой глобус» за заслуги в области кинематографа и телевидения за 1963 год состоялась 11 марта 1964 года в Cocoanut Grove, Ambassador Hotel (Лос-Анджелес, Калифорния, США). Номинанты были объявлены 27 января 1964[1].





Список лауреатов и номинантов

Победители выделены отдельным цветом.

Игровое кино

Категории Лауреаты и номинанты
Лучший фильм (драма)
Кардинал / The Cardinal
Америка, Америка / America America
Капитан Ньюмен, доктор медицины / Captain Newman, M.D.
Сторож / The Caretakers
Клеопатра / Cleopatra
Большой побег / The Great Escape
Хад / Hud
Полевые лилии / Lilies of the Field
<center>Лучший фильм (комедия или мюзикл) Том Джонс / Tom Jones
Нежная Ирма / Irma la Douce
Под деревом любви / Under the Yum Yum Tree
Пока, пташка / Bye Bye Birdie
Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир / It's a Mad, Mad, Mad, Mad World
Щекотливое дело / A Ticklish Affair
<center>Лучший режиссёр
Элиа Казан за фильм «Америка, Америка»
Холл Бартлетт — «Сторож»
Джордж Инглунд — «Гадкий американец» (англ.)
Джозеф Л. Манкевич — «Клеопатра»
Отто Премингер — «Кардинал»
Тони Ричардсон — «Том Джонс»
Мартин Ритт — «Хад»
Роберт Уайз — «Призрак дома на холме»
<center>Лучшая мужская роль (драма)
Сидни Пуатье — «Полевые лилии» (за роль Гомера Смита)
Марлон Брандо — «Гадкий американец» (за роль посла Харрисона Картера МакУайта)
Статхис Гиаллелис — «Америка, Америка» (за роль Ставроса Топозоглу)
Рекс Харрисон — «Клеопатра» (за роль Юлия Цезаря)
Стив Маккуин — «Любовь с подходящим незнакомцем» (англ.) (за роль Рокки Папасано)
Пол Ньюман — «Хад» (за роль Хада Бэннона)
Грегори Пек — «Капитан Ньюмен, доктор медицины» (за роль капитана Джошуа Дж. Ньюмэна)
Том Трайон — «Кардинал» (за роль Стивена Фермойла)
<center>Лучшая женская роль (драма)
Лесли Карон — «Угловая комната» (англ.) (за роль Джейн Фоссет)
Полли Берген — «Сторож» (за роль Лорны Мелфорд)
Джеральдин Пейдж — «Игрушки на чердаке» (англ.) (за роль Кэрри Берньерс)
Рейчел Робертс — «Такова спортивная жизнь» (за роль миссис Маргарет Хэммонд)
Роми Шнайдер — «Кардинал» (за роль Аннамарии фон Хартман)
Алида Валли — «Бумажный человек» (исп.) (за роль Ла Итальяны)
Марина Влади — «Современная история: Королева пчёл» (за роль Режины)
Натали Вуд — «Любовь с подходящим незнакомцем» (за роль Энджи Россини)
<center>Лучшая мужская роль
(комедия или мюзикл)
Альберто Сорди — «Дьявол» (итал.) (за роль Амедео Ферретти)
Альберт Финни — «Том Джонс» (за роль Тома Джонса)
Джеймс Гарнер — «Хитрые дельцы» (англ.) (за роль Генри Тайруна)
Кэри Грант — «Шарада» (за роль Питера Джошуа)
Джек Леммон — «Нежная Ирма» (за роль Нестора Пату / лорда Икс)
Джек Леммон — «Под деревом любви» (за роль Хогана)
Фрэнк Синатра — «Приди и протруби в свой рог» (англ.) (за роль Алана Бейкера)
Терри-Томас — «Мышь на Луне» (англ.) (за роль Мориса Спенда)
Джонатан Уинтерс — «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир» (за роль Ленни Пайка)
<center>Лучшая женская роль
(комедия или мюзикл)
Ширли Маклейн — «Нежная Ирма» (за роль Ирмы)
Энн-Маргрет — «Пока, пташка» (за роль Ким МакАфи)
Дорис Дэй — «Я вернулась, дорогой» (англ.) (за роль Эллен Вагстафф Арден)
Одри Хепбёрн — «Шарада» (за роль Реджины Лэмперт)
Хэйли Миллс — «Летняя магия» (англ.) (за роль Нэнси Кэри)
Молли Пикон — «Приди и протруби в свой рог» (за роль миссис Софи Бейкер)
Джилл Сент-Джон — «Приди и протруби в свой рог» (за роль Пегги Джон)
Джоан Вудвард — «Новый вид любви» (англ.) (за роль Саманты «Сэм» Блейк / Мими)
<center>Лучший актёр второго плана
Джон Хьюстон — «Кардинал» (за роль кардинала Гленнона)
Ли Джей Кобб — «Приди и протруби в свой рог» (за роль Гарри Р. Бейкера)
Бобби Дарин — «Капитан Ньюмен, доктор медицины» (за роль капрала Джима Томпкинса)
Мелвин Дуглас — «Хад» (за роль Гомера Бэннона)
Хью Гриффит — «Том Джонс» (за роль сквайра Уэстерна)
Пол Манн — «Америка, Америка» (за роль Алеко Синникоглу)
Родди Макдауэлл — «Клеопатра» (за роль Октавиана Августа)
Грегори Розакис — «Америка, Америка» (за роль Хоханнеса Гардашьяна)
<center>Лучшая актриса второго плана Маргарет Рутерфорд — «Очень важные персоны» (англ.) (за роль герцогини Брайтон)
Дайан Бэйкер — «Нобелевская премия» (за роль Эмили Стратман)
Джоан Гринвуд — «Том Джонс» (за роль леди Белластон)
Уэнди Хиллер — «Игрушки на чердаке» (за роль Анны Берньерс)
Линда Марш — «Америка, Америка» (за роль Томны Синникоглу)
Патриция Нил — «Хад» (за роль Альмы Браун)
Лизелотта Пульвер — «Большое дело» (англ.) (за роль Сони)
Лилия Скала — «Полевые лилии» (за роль матери-настоятельницы Марии)
<center>Новая звезда года (актёры)
(New Star Of The Year - Actor)
Альберт Финни — «Том Джонс»
Статхис Гиаллелис — «Америка, Америка»
Роберт Уокер мл. — «Церемония» (англ.)
Ален Делон — «Леопард»
Питер Фонда — «Победители» (англ.)
Ларри Такер — «Шоковый коридор»
<center>Новая звезда года (актрисы)
(New Star Of The Year - Actress)
Урсула Андресс — «Доктор Ноу»
Типпи Хедрен — «Птицы»
Эльке Зоммер — «Нобелевская премия»
Джоуи Хизертон — «Сумерки чести» (англ.)
Лесли Пэрриш — «За любовь или за деньги» (англ.)
Мэгги Смит — «Очень важные персоны»
<center>Лучшая музыка к фильму <center>Не присуждалась
<center>Лучшая песня <center>Не присуждалась
<center>Лучший фильм, пропагандирующий мировое взаимопонимание
(Best Film Promoting International Understanding)
Полевые лилии / Lilies of the Field (реж. Ральф Нельсон)
Большое дело / A Global Affair (реж. Джек Арнольд)
Америка, Америка / America America (реж. Элиа Казан)
Капитан Ньюмен, доктор медицины / Captain Newman, M.D. (реж. Дэвид Миллер)
Кардинал / The Cardinal (реж. Отто Премингер)
<center>Лучший иностранный фильм
(Samuel Goldwyn International Award)
Том Джонс / Tom Jones (Великобритания)
Мелодия из подвала / Mélodie en sous-sol (Франция)[2]
Вчера, сегодня, завтра / Ieri, oggi, domani (Италия)[2]
Четыре дня Неаполя / Le quattro giornate di Napoli (Италия)
Дьявол / Il diavolo (Италия)
Рай и ад / 天国と地獄 (Tengoku to jigoku) (Япония)
В одиночку через Тихий океан / 太平洋ひとりぼっち (Taiheiyô hitoribocchi) (Япония)
Церемония / The Ceremony (Испания, США)
Угловая комната / The L-Shaped Room (Великобритания)
Такова спортивная жизнь / This Sporting Life (Великобритания)

Телевизионные награды

Категории Лауреаты и номинанты
<center>Лучшое ТВ-шоу (драма) Шоу Ричарда Буна / The Richard Boone Show
Бонанца / Bonanza
Защитники / The Defenders
Одиннадцатый час / The Eleventh Hour
Сыромятная плеть / Rawhide
<center>Лучшое ТВ-шоу (комедия) Шоу Дика Ван Дайка / The Dick Van Dyke Show
Деревенщина из Беверли-Хиллз / The Beverly Hillbillies
Шоу Боба Хоупа / The Bob Hope Show
Шоу Джека Бенни / The Jack Benny Show
Час Рэда Скелтона / The Red Skelton Hour
<center>Лучшее ТВ-шоу (Variety) Шоу Дэнни Кэя / The Danny Kaye Show
Шоу Энди Уильямса / The Andy Williams Show
Шоу Гарри Мура / The Garry Moore Show
Шоу Джуди Гарленд / The Judy Garland Show
Сегодня вечером (Шоу Джонни Карсона) / The Tonight Show Starring Johnny Carson
<center>Лучший актёр на ТВ
Микки Руни — «Микки» (англ.)
Ричард Бун — «Шоу Ричарда Буна»
Глисон Джеки — «Джеки Глисон: Журнал американской сцены» (англ.)
Лорн Грин — «Бонанца»
Э. Г. Маршалл — «Защитники»
<center>Лучшая актриса на ТВ
Ингер Стивенс — «Дочь фермера» (англ.)
Ширли Бут — «Хэзел» (англ.)
Кэролин Джонс — «Правосудие Берка» (англ.)
Дороти Лоудон — «Шоу Гарри Мура»
Глория Свенсон — «Правосудие Берка»

Специальные награды

Награда Лауреаты
<center>Премия Сесиля Б. Де Милля
(Награда за вклад в кинематограф)
<center>
Джозеф Э. Левин
<center>Премия Генриетты
Henrietta Award (World Film Favorites)
<center>
Пол Ньюман
<center>
Софи Лорен
<center>Special Achievement Award <center>
Конни Фрэнсис
<center>Мисс «Золотой глобус» 1964
(Символическая награда)
<center>
Линда Эванс

См. также

  • «Оскар» 1964 (главная ежегодная национальная кинопремия США)
  •  BAFTA 1964 (премия Британской академии кино и телевизионных искусств)

Напишите отзыв о статье "Золотой глобус (премия, 1964)"

Примечания

  1. [web.archive.org/web/20070105220208/theenvelope.latimes.com/extras/lostmind/year/1963/1963gg.htm Past Winners Database. 21st Golden Globe Awards]
  2. 1 2 По [web.archive.org/web/20070105220208/theenvelope.latimes.com/extras/lostmind/year/1963/1963gg.htm другим источникам] — лауреатами премии в категории Samuel Goldwyn International Award (Best Foreign Film) также стали фильмы «Мелодия из подвала» и «Вчера, сегодня, завтра».

Ссылки

  • [www.hfpa.org/browse/?param=/year/1963 Список лауреатов и номинантов 21-й церемонии на официальном сайте Голливудской ассоциации иностранной прессы] (англ.)
    • [www.hfpa.org/past-cecil-b-demille-winners/ Премия Сесиля Б. Де Милля]
    • [www.hfpa.org/missmr-golden-globe/ Мисс Золотой глобус]
  • [www.imdb.com/event/ev0000292/1964 Лауреаты и номинанты премии «Золотой глобус»-1964 на сайте IMDb] (англ.)

Отрывок, характеризующий Золотой глобус (премия, 1964)

– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.