Золотой храм (роман)

Золотой храм
金閣寺
Автор:	Юкио Мисима
Язык оригинала:	Японский
Оригинал издан:	1956 год
Переводчик:	Н. С. Ломанова
Издатель:	Центрполиграф
Выпуск:	2004 год
Страниц:	336
Носитель:	Книга
ISBN:	ISBN 5-9524-1471-0

Золотой храм (яп. 金閣寺 Кинкакудзи) — роман японского писателя Юкио Мисимы. Публиковался частями с января по октябрь 1956 года в журнале «Синтё», после чего в том же году был издан отдельной книгой. Удостоен литературной премии Ёмиури. В романе в форме псевдоисповеди предлагается авторская версия истории психически неуравновешенного монаха, который в 1950 году сжёг храм Кинкаку-дзи в Киото. Данный роман считается не только одной из вершин творчества Мисимы, но и входит в число самых читаемых в мире произведений японской литературы.

На русский язык роман переведён в 1993 году Григорием Чхартишвили. Издательством «Центрполиграф» в 2004-м году был выпущен перевод Н. С. Ломановой.

История создания романа

В 1950-м году буддийский послушник в приступе безумия сжёг храм Кинкаку-дзи, являющийся самым знаменитым архитектурным памятником Киото. Мисиму, считавшего, что гибель делает Прекрасное ещё более совершенным, потрясло это событие, и таким образом родилась идея романа, который был завершён в 1956-м году.

Роман «Золотой храм» представляет собой попытку Мисимы обосновать возможность жизни без Прекрасного. В романе для главного героя Мидзогути Прекрасное воплощается в конкретном объекте, его идеал становится предметным.

Сюжет

Характеристика главного героя

Рассказчик Мидзогути является сыном бедного провинциального священника. Будучи хилым ребёнком, страдающим заиканием, Мидзогути с детства терпел насмешки сверстников, отдалялся от них, что сделало его замкнутым нелюдимым человеком, при этом в душе он воображал себя то великим властителем, то великим художником.

Ранние годы

Первое упоминание о Золотом храме

В детстве отец рассказывал Мидзогути о Золотом храме как о самом прекрасном, что только может быть на свете, и Золотой храм стал для Мидзогути идеалом Прекрасного, причём идеалом абстрактным, оторванным от изображений Кинкаку-дзи на картинах и фотографиях. Повторяя слова и вглядываясь в иероглифы «Золотой храм», Мидзогути рисовал в своём воображении картины, не имеющие ничего общего с жалкими, по его утверждению, изображениями в книгах.

Кортик

В один из дней в гимназию, в которой учился Мидзогути, пришёл бывший выпускник, ныне курсант военно-морского училища. Этот молодой человек произвёл на Мидзогути сильное впечатление, казался ему молодым богом — всё в нём было прекрасно: спортивное сложение, красивый мундир, прекрасный морской кортик.

Когда курсант разделся и отошёл, чтобы побороться с одним из гимназистов, Мидзогути подкрался к оставленной одежде и ржавым перочинным ножиком оставил на блестящих ножнах кортика несколько безобразных царапин. В этом событии заключалось первое святотатство, первый факт уничтожения Прекрасного руками Мидзогути.

Уико

По соседству с Мидзогути жила красивая девушка по имени Уико. Однажды вечером Мидзогути подкараулил её и выскочил перед ней на дорогу, когда та ехала на велосипеде, но от волнения и заикания не мог выговорить ни слова. Мать Уико пожаловалась дяде Мидзогути, который его жестоко отругал. После этого Мидзогути проклял Уико и стал желать ей, свидетельнице его позора, смерти. Через некоторое время Уико погибла от руки своего возлюбленного, беглого матроса, когда жандармы заставили её показать, где он скрывается.

Это событие послужило возникновению твёрдой веры Мидзогути в силу своих проклятий.

Первая встреча с Золотым храмом

Однажды отец взял Мидзогути с собой в Киото, желая представить сына своему приятелю — преподобному Досэну, настоятелю Золотого храма. При первой встрече Золотой Храм не впечатлил Мидзогути, показавшись ему ничем не выдающимся зданием, потемневшим от старости. Гораздо больше Мидзогути понравилось отражение храма в озере и его макет на первом ярусе.

Мидзогути пришёл к выводу, что Прекрасное для собственной защиты должно прятаться и обманывать человеческий взор.

Однако после возвращения из Киото Золотой Храм вновь овладел душой Мидзогути, он преодолел испытание реальностью, чтобы сделать мечту ещё пленительней.

В буддийской школе

Вскоре после поездки в Киото отец Мидзогути умер, и мальчик переехал в Киото, стал жить при Золотом храме и поступил в школу при буддийской академии Риндзай. Мидзогути по много раз в день ходил смотреть на Золотой Храм. Он умолял Храм полюбить его, открыть ему свою тайну.

В школе Мидзогути сблизился с другим послушником по имени Цурукава, чей характер воплощал все положительные человеческие качества. Однако Цурукава не был способен любить Золотой Храм так, как Мидзогути, ибо преклонение последнего перед Храмом основывалось на сознании собственного уродства (заикания).

Мидзогути был очень удивлён, что Цурукава не смеялся над его заиканием — Цурукава объяснил, что он не из тех, кто обращает внимание на такие вещи. До сих пор Мидзогути сталкивался только с усмешками, которые его обижали, и с сочувствием, которое он ненавидел. Цурукава же открыл ему нечто совершенно новое: душевную чуткость. Цурукава игнорировал его заикание, при этом Мидзогути для него оставался самим собой, в то время как Мидзогути считал, что игнорирование его заикания отвергает всё его существо.

Однажды к Мидзогути пришло осознание того, что Золотой храм может погибнуть от бомбёжки: американская авиация бомбила Токио, и все со дня на день ожидали начала бомбёжек Киото. Прежде, когда сам мальчик принадлежал к бренному миру, Храм казался вечным. Теперь же они с Храмом жили одной жизнью, им угрожала общая опасность — сгореть в пламени бомбёжек. Мидзогути был счастлив, видя в мечтах город, охваченный пожаром.

Однако, война закончилась, храм остался невредим, и Мидзогути почувствовал, что его связь с храмом оборвалась.

В университете

В 1947-м году Мидзогути поступил на подготовительное отделение университета, где познакомился со студентом по имени Касиваги. Касиваги страдал сильным косолапием, и Мидзогути посчитал, что он будет для него подходящей компанией. Касиваги в романе выступает злой сущностью, вместилищем человеческих пороков. Именно благодаря Касиваги Мидзогути совершает ряд более или менее значительных святотатств, начало которым было положено ещё в детстве историей с курсантским кортиком.

Храм по-прежнему занимал в душе Мидзогути главное место, и часто его образ мешал совершить то или иное действие, в частности, в отношениях с женщинами.

Мидзогути стал хуже учиться, прогуливать занятия. Отчасти это было обусловлено влиянием Касиваги, отчасти — убеждённостью в том, что Досэн затаил на него злобу, которую тот, впрочем, никогда не проявлял. Поводами к такой злобе Мидзогути считал ряд событий, которые могли скомпрометировать Досэна и Мидзогути в глазах друг друга:

• Однажды американский военный заставил Мидзогути наступить на сопровождающую его проститутку, в результате чего у неё случился выкидыш и она пришла в храм требовать компенсации;
• Как-то Мидзогути встретил преподобного в обществе гейши и тот посчитал, что послушник шпионит за ним.

В конце концов настоятель объявил Мидзогути, что то время, когда он хотел сделать его своим преемником, прошло. Мидзогути и ранее это знал, однако после этого разговора решил бежать из храма.

Бегство

Мидзогути купил табличку с предсказанием, чтобы определить маршрут своего путешествия. Не особо веря в предсказания, он просто решил таким образом доверить свою судьбу воле случая. На табличке значилось, что в дороге его ждет несчастье и что самое опасное направление — северо-запад. Именно в этом направлении он и отправился.

В местечке Юра на берегу моря в голову Мидзогути пришла мысль, которая разрасталась и набирала силу. Он решил сжечь Золотой Храм. Уже не мысль принадлежала ему, а он принадлежал этой мысли.

Хозяйка гостиницы, в которой жил Мидзогути, вызвала полицейского, который привёз его обратно в Киото.

Финал

Таким образом, Мидзогути вернулся в Киото и весной 1950-го года окончил подготовительное отделение университета. В это время Касиваги, который одолжил Мидзогути денег под проценты и не получил долг обратно, показал расписку настоятелю и тот пригрозил Мидзогути, что выгонит его из Храма, если подобное будет продолжаться.

Однажды, уже будучи студентом первого курса, Мидзогути отправился в публичный дом, и на этот раз Золотой храм не помешал ему приблизиться к женщине — он провёл с проституткой ночь.

В один из летних дней было сообщено, что в Золотом храме не работает пожарная сигнализация, что было воспринято Мидзогути как знак свыше.

В последний момент Мидзогути подумал, что так тщательно готовился к Деянию, потому что совершать его на самом деле было необязательно. Но потом он вспомнил слова из книги «Риндзайроку»: «Встретишь Будду — убей Будду, встретишь патриарха — убей патриарха, встретишь святого — убей святого, встретишь отца и мать — убей отца и мать, встретишь родича — убей и родича. Лишь так достигнешь ты просветления и избавления от бренности бытия».

Эти слова сняли с монаха заклятие бессилия. Он поджёг связки соломы, принесённые в Храм, вспомнил о ноже и мышьяке, которые взял с собой. У Мидзогути возникла мысль покончить с собой в охваченном пожаром третьем ярусе Храма — Вершине Прекрасного, но дверь туда оказалась запертой, выбить её не удалось. Тогда он понял, что Вершина Прекрасного отказывается его принять. Спустившись вниз, Мидзогути выскочил из Храма и побежал. Опомнился он на горе Хидаридэймондзи, когда храма уже не было видно, лишь только виднелись языки пламени.

Монах выбросил нож и мышьяк, закурил. На душе его было спокойно, как после хорошо выполненной работы. «Ещё поживём …» — такой была последняя мысль ставшего совсем другим героя, за душевными терзаниями которого следили читатели на протяжении всего романа.

Экранизации и другие произведения по мотивам романа

• Фильм «Пламя» (также «Большой пожар», яп. 炎上, 1958). Режиссёр: Кон Итикава.
• Фильм «Золотой храм» (яп. 金閣寺, 1976). Режиссёр: Ёити Такабаяси.
• Опера «Золотой храм» (яп. 金閣寺, 1976). Композитор: Тосиро Маюдзуми. Либретто — на основе немецкого перевода романа.
• Песня «Золотой Храм» группы «Адаптация». Слова и музыка: Ермен «Анти» Ержанов
• Симфоническая картина «Золотой храм» (композитор Зульфия Раупова).

См. также

• Кинкаку-дзи

Япония   Литература

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Золотой храм (роман)

Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.