Золото Рейна

Опера

Золото Рейна
Год создания	1852–54
Место первой постановки	Национальный театр, Мюнхен

«Зо́лото Ре́йна» (нем. Das Rheingold) — опера Рихарда Вагнера, пролог («предвечерие») цикла «Кольцо нибелунга».

История создания

Германские сказания занимали Вагнера с юности. В конце 1840-х — начале 1850-х годов у композитора было четыре издания «Песни о Нибелунгах», и в период с 1844 по 1848 годы он взял много книг на похожие темы в Королевской библиотеке Дрездена. Но, по его собственным утверждениям, он никогда не видел возможности написать оперу о Зигфриде, опираясь только на «Песнь о Нибелунгах»: этот персонаж привлёк его благодаря изучению древнегерманских мифов. Немаловажно, что как раз в те годы знакомый Вагнера, Людвиг Эттмюллер (нем. Ludwig Ettmüller), которого Вагнер прозвал «Эдда-Мюллером», осуществил ряд публикаций исландских саг в собственном переводе с комментариями. Хотя во многих случаях композитор был знаком с мифологическими сюжетами только через посредство современных ему немецких исследователей. Кроме того, многие имена персонажей он изменил, чтобы сделать их «говорящими»: так, Водан стал у него Вотаном (ср. нем. Wut — гнев, ярость), к имени Фро (Fro) он добавил h (нем. Froh — радостный).

Работу над либретто «Кольца нибелунга» Вагнер начал осенью 1848 года. Первый план, Die Nibelungensage (Mythus), он набросал 4 октября. План этот содержал только восемь страниц, но в нём фактически были перечислены все основные вехи сюжета тетралогии. В тот момент, впрочем, задумана была только одна опера — «Смерть Зигфрида» (нем. Siegfrieds Tod), позже ставшая «Гибелью богов».

Затем два с половиной года Вагнер не возвращался к этим черновикам в связи с тяжёлым периодом в жизни — он был вынужден бежать из Дрездена в Швейцарию. Возобновил он работу над «Кольцом» в 1851 году, скорее всего, в связи с публикацией новых переводов эддических песен и большей части «Младшей Эдды», выполненных Карлом Зимроком. В мае того года Вагнер написал черновик либретто «Юноши Зигфрида» (нем. Der Junge Siegfried), позже просто «Зигфрида», а с ноября 1851 по май 1852 года, осознав необходимость ещё двух приквелов, писал либретто «Золота Рейна» и «Валькирии».

Для либретто композитор избрал систему аллитерации, подобной той, что была принята в исландских сагах, таких, как «Старшая Эдда», хотя он не следовал именно тем правилам, по которым слагались эддические песни.

Основным отличием получившегося в итоге либретто «Золота Рейна» от того, что было написано в набросках 1848 года, стало введение в сюжет ролей дочерей Рейна и Фрейи. Соответственно, появилась и тема исчезнувшей вечной молодости богов, отсутствовавшая в Die Nibelungensage.

Музыка «Золота Рейна» была написана в период с ноября 1853 по май 1854 года.

Премьера

Впервые опера была поставлена 22 сентября 1869 года в Мюнхене под управлением Франца Вюльнера; Вагнер остался недоволен этим, поскольку был убеждён, что тетралогия должна ставиться целиком, но этот замысел осуществился только в 1876 году на первом Байройтском фестивале: «Золото Рейна» была представлена 13 августа, дирижировал Ганс Рихтер.

Действующие лица

Партия	Голос	Исполнитель на премьере 22 сентября 1869 (Дирижёр: Франц Вюлльнер)	Исполнитель на премьере цикла целиком 13 августа 1876 (Дирижёр: Ганс Рихтер)
Боги
Вотан	бас-баритон	Август Киндерманн	Франц Бетц
Логе	тенор	Генрих Фогль	Генрих Фогль
Фрика	меццо-сопрано	Софи Штеле	Фридерика Грюн
Фрейя	сопрано	Генриетта Мюллер	Мари Хаупт
Доннер	бас-баритон	Карл Самуэль Хайнрих	Ойген Гура
Фро	тенор	Франц Нахбаур	Георг Унгер
Эрда	контральто	Эмма Зеехофер	Луиза Йайде
Нибелунги
Альберих	баритон	Карл Фишер	Карл Хилль
Миме	тенор	Макс Шлоссер	Макс Шлоссер
Великаны
Фазольт	бас-баритон	Тони Петцер	Альберт Айлерс
Фафнер	бас	Каспар Баузевайн	Франц фон Райхенберг
Дочери Рейна
Воглинда	сопрано	Анна Кауфман	Лилли Леман
Вельгунда	сопрано или меццо-сопрано	Тереза Фогль	Мари Леман
Флосхильда	меццо-сопрано	Вильгельмина Риттер	Минна Ламмерт

Боги

Имена и предназначение богов в целом соотносятся с их описанием, данным в «Младшей Эдде». Однако в некоторых случаях Вагнер создавал персонажей достаточно вольно. Так, мифологических прототипов Логе два — хитроумный полубог обмана Локи, один из самых известных героев обеих «Эдд», и персонифицированный огонь Логи, также неоднократно упоминающийся в староисландских текстах, один раз как противник Локи в состязании в еде. Образ Фрейи у Вагнера тоже создан на основе двух персонажей мифологии — богини любви и красоты Фрейи и богини юности Идун, в чьей корзине хранились волшебные золотые яблоки, возвращавшие богам молодость.

Нибелунги

Слово «нибелунги» имело различные значения в средневековых сагах. Так, в «Песни о Нибелунгах», равно как и в «Саге о Тидреке Бернском», это могучий род людей-воителей. В Das Lied vom Hürnen Seyfrid, напротив, нибелунги — гномы, чьё название происходит от имени их предка Нибелунга. Возможно, Вагнер опирался именно на последнюю версию.

Образ Альбериха восходит к Альбриху из «Песни о Нибелунгах», могучему гному, прислужнику нибелунгских правителей, охранявшему сокровища. Также, вероятно, имя Альбериха — отсылка к имени гнома Альфрекра из «Саги о Тидреке», ловкого воришки.

Великаны

В ранней версии либретто великанов звали Виндфарер и Рейффрост (возможно, это германизированные имена великанов из исландской мифологии, таких, как Виндсвалр или Хримнир). Затем они были переименованы в Фазольта и Фафнера. Персонаж Фафнера взят как из «Эдд», так и из «Саги о Вёльсунгах»; что касается Фазольта, его имя заимствовано из «Саги о Тидреке». Но Фазольд из «Саги о Тидреке» — не великан, а просто мужчина огромной силы. Вероятно, Вагнер выбрал это имя ради аллитерации с именем Фафнера.

Договор с великанами о постройке дома для богов взят Вагнером из сюжета «Младшей Эдды», где описано, как «пришёл к ним [богам] некий мастер [позже прямо названный великаном] и взялся построить за три полугодия стены … а себе выговаривал он Фрейю в жёны и хотел завладеть солнцем и месяцем … и сговорились с мастером … и все сошлись на том, что такой совет [заключить договор] дал не иначе, как Локи, сын Лаувейи, виновник всяческих бед».

Дочери Рейна

Дочери Рейна — хранительницы волшебного золота на дне реки. Эти персонажи, хотя имеют под собой некоторую мифологическую и фольклорную основу, в целом созданы Вагнером. Их имена также придумал он, все они образованы от слов, означающих «вода», «волны». Изначально русалки должны были появиться только в «Гибели богов» как «вещие дочери водной глубины» (нем. weissagende Töchter der Wassertiefe). В Die Nibelungensage упомянуто, что у них лебединые крылья, затем Вагнер убрал эту деталь (очевидно, заимствованную из эддической «Песни о Вёлунде», в которой совмещены образы водяных духов и валькирий).

Возможными источниками вдохновения Вагнера при создании образов дочерей Рейна, кроме того, считаются «Сага о Тидреке» и «Песнь о Нибелунгах». В первом произведении Хёгни говорит с пришедшими из Рейна «водяными женщинами», а затем убивает двух из них, а во втором Хаген беседует с подобными вещими существами при переходе через Дунай.

Краткое содержание

Картина первая

В глубинах Рейна. Русалки Воглинда, Вельгунда и Флосхильда весело играют, не слишком заботясь об охране порученного им сокровища, золота Рейна. Неожиданно из-под земли появляется Альберих, уродливый карлик-нибелунг. Он домогается любви каждой из дочерей Рейна по очереди, но все они издевательски насмехаются над ним. Альберих пытается взять одну из них силой, однако они легко ускользают от него.

Занимается заря, луч солнца падает на вершину подводной скалы, и та начинает светиться — на ней спрятано золото Рейна. Русалки радостно восхваляют его блеск. Поражённый увиденным, Альберих прислушивается к болтовне русалок и узнаёт тайну золота: кто, отвергнув любовь, скуёт кольцо из этого золота, станет властелином мира. Хотя дочери Рейна должны хранить тайну сокровища, они не видят в Альберихе угрозы, ведь он больше всех желает любви, а значит, не способен украсть клад. Но жадный нибелунг проклинает любовь и беспрепятственно забирает золото («Bangt euch noch nicht?»; «Я вам смешон?») под отчаянные возгласы русалок.

Картина вторая

Рассвет освещает зубчатые скалы и находящуюся вдалеке крепость, построенную для богов братьями-великанами Фазольтом и Фафнером. Одноглазый верховный бог Вотан, спящий в горной долине, и его жена Фрика просыпаются («Wotan, Gemahl! Erwache!»; «Вотан, проснись! Супруг мой!»).

Вотан гордо любуется великолепным замком, однако Фрика в тревоге: ведь великанам за постройку обещана в награду её сестра, прекрасная Фрейя, она же богиня юности. Вскоре в ужасе прибегает сама Фрейя, ища у сестры и Вотана защиты от приближающихся великанов. Вотан уверяет девушку, что отдавать её никто не собирается, к тому же её обещал вызволить из беды Логе, коварный бог огня. Вот только этот Логе что-то не торопится.

Появляются великаны, требуя свою плату за работу («Sanft schloss Schlaf dein Aug'»; «Сон твой сладок был»). Верховный бог тянет время, уверяя их, что отдать Фрейю он пообещал лишь в шутку, и предлагая выбрать что-нибудь другое взамен. Но великаны ни о чём другом и слышать не хотят. Фазольт влюблён во Фрейю, а Фафнер знает, что без золотых яблок из сада богини юности все её сородичи быстро состарятся и умрут. На помощь Фрейе прибегают её братья, бог радости и весны Фро и бог грома Доннер, и только вмешательство Вотана предотвращает кровопролитие.

Наконец появляется Логе. В ответ на настойчивые вопросы окружающих он рассказывает, что не сумел найти ни одного мужчину, кто бы променял на что-то женскую любовь («Immer ist Undank Loges Lohn»; «Вечно все неблагодарны мне»). Лишь Альберих отрёкся от любви ради колдовского золота и власти над миром.

Услышав о золоте Рейна, Фафнер убеждает брата согласиться взять сокровища Альбериха вместо Фрейи. Вотан, когда Фафнер сообщает ему об этом решении, громко возмущается: во-первых, золота Альбериха у него пока нет, во-вторых, он сам хотел бы завладеть магическим кольцом нибелунга. Тогда великаны берут Фрейю в заложницы, сказав, чтобы до вечера выкуп был готов, иначе богиня юности останется с ними навсегда.

Расставшись с ней, боги (не считая полубога Логе, не настолько зависимого от волшебных яблок) начинают стареть. Вотан и Логе спускаются в Нибельхейм, чтобы отнять у Альбериха золото.

Картина третья

В глубоком подземном ущелье в кузницах работают гномы, порабощённые Альберихом. Брат Альбериха Миме сковал для него волшебный шлем, надев который, можно сделаться невидимым или превратиться в кого угодно. Сам Миме не знает, что за чары на этом шлеме, но чувствует, что они очень сильны, поэтому пытается спрятать шлем для себя. Разгадавший его замысел Альберих, став с помощью шлема невидимым, жестоко избивает брата.

Приходят Логе и Вотан. Миме рассказывает им о том, как страдают от тирании Альбериха нибелунги, вынужденные подчиняться волшебному кольцу. Вернувшийся Альберих заставляет гномов добывать и переплавлять огромное количество золота. Вотан и Логе узнают намерения Альбериха: завоевать весь мир, покорить людей и богов. Нибелунг расхваливает свой шлем и, после притворно недоверчивых слов Логе о подобном могуществе, превращается в дракона. Логе делает вид, что очень испугался, и просит превратиться во что-нибудь поменьше, прибавив, что малые размеры полезнее, когда надо скрыться от опасности. Когда карлик выполняет их просьбу, превращаясь в жабу, боги отнимают у него шлем и берут его в плен.

Картина четвёртая

Снова равнина среди скал, как во второй картине. Вотан и Логе приводят связанного Альбериха. Они требуют огромный выкуп за его свободу — всё золото, которое он успел добыть. При помощи волшебного кольца Альберих зовёт нибелунгов, которые приносят сокровища. Логе заставляет нибелунга отдать и волшебный шлем, а Вотан отнимает у него последний талисман — кольцо. Альберих в бессильной ярости изрыгает проклятие: пусть кольцо принесёт гибель его обладателю («Wie durch Fluch er mir geriet, verflucht sei dieser Ring!»; «Ты проклятьем был рождён, — будь проклят, перстень мой!»). Вотан не придаёт его словам значения.

Возвращаются великаны и Фрейя, а с ней юность богов. По требованию великанов боги осыпают Фрейю золотом, которое должно полностью покрыть богиню. Когда золота не хватает, в дело идёт шлем. Но из небольшой щели Фазольт всё ещё видит сияющий взор богини. Чтобы закрыть щель, Фафнер требует кольцо. Вотан отказывает ему, и великаны уже готовы забрать Фрейю навсегда. В этот миг из земной глубины выходит Эрда, богиня земли и мудрости. Она сурово упрекает Вотана, требуя, чтобы он отдал проклятое кольцо («Wie alles war, weiß ich»; «Всё, что прошло, я знаю»), и предрекая грядущую гибель богов. В конце концов, Вотан поддаётся на её уговоры и мольбы Фрики, Фро и Доннера: он расстаётся с кольцом. Великаны тут же вступают в схватку друг с другом за кольцо, Фафнер убивает Фазольта и удаляется с выкупом. Теперь Вотан видит силу проклятия Альбериха и понимает, что для богов наступают неспокойные времена. Доннер собирает тучи, и начинается гроза. Затем ударами молний он рассеивает тучи, и между скалой и великолепным сияющим замком Фро протягивает мост-радугу, Вотан радостно приветствует свою крепость, которую называет Валгаллой. Однако дочери Рейна, невидимые, просят вернуть им их золото, обвиняя бессмертных во лжи и малодушии. Боги торжественно направляются по мосту в свой новый чертог. Остаётся только Логе, который предсказывает скорый конец их власти («Ihrem Ende eilen sie zu»; «На погибель сами спешат»).

Избранные записи

(солисты даются в следующем порядке: Вотан, Логе, Альберих, Фазольт, Фафнер)

• 1937 — Дир. Артур Боданский; солисты: Фридрих Шорр, Рене Мезон, Эдуард Хабих, Норман Кордон, Эмануэль Лист; оркестр театра «Метрополитен-опера».
• 1950 — Дир. Вильгельм Фуртвенглер; солисты: Фердинанд Франц, Йоахим Затлер, Алоиз Пернершторфер, Людвиг Вебер, Альберт Эммерих; оркестр театра «Ла Скала».
• 1953 — Дир. Йозеф Кайльберт; солисты: Ханс Хоттер, Эрих Витте, Густав Найдлингер, Людвиг Вебер, Йозеф Грайндль; оркестр Байрёйтского фестиваля.
• 1953 — Дир. Вильгельм Фуртвенглер; солисты: Фердинанд Франц, Вольфганг Виндгассен, Густав Найдлингер, Йозеф Грайндль, Готлоб Фрик; оркестр Римского радио (RAI).
• 1957 — Дир. Ханс Кнаппертсбуш; солисты: Ханс Хоттер, Людвиг Зутхаус, Густав Найдлингер, Арнолд ван Милл, Йозеф Грайндль; оркестр Байрёйтского фестиваля.
• 1958 — Дир. Георг Шолти; солисты: Джордж Лондон, Сет Сванхольм, Густав Найдлингер, Вальтер Креппель, Курт Бёме; Венский филармонический оркестр.
• 1966 — Дир. Карл Бём; солисты: Тео Адам, Вольфганг Виндгассен, Густав Найдлингер, Мартти Талвела, Курт Бёме; оркестр Байрёйтского фестиваля.
• 1967 — Дир. Герберт фон Караян; солисты: Дитрих Фишер-Дискау, Герхард Штольце, Золтан Келемен, Мартти Талвела, Карл Риддербуш; Берлинский филармонический оркестр.

Ссылки

• Björnsson, Árni. Wagner and the Volsungs: Icelandic Sources of Der Ring des Nibelungen. — London: Viking Society for Northern Research, 2003. (англ.)
• Стурлусон, Снорри. Младшая Эдда / Смирницкая О. В., Стеблин-Каменский М. И. — 2-е издание, репринтное. — СПб: Наука, 2015. — (Литературные памятники). — ISBN 978-5-02-038447-7.
• [classiclive.org/index.php?option=com_content&view=article&id=155:2011-05-10-10-18-37&catid=48:2011-05-02-07-31-37&Itemid=72 Либретто оперы «Золото Рейна»]
• [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1171 Рихард Вагнер «Золото Рейна» — pdf воспроизведение книги 1906 года. Перевод И. Тюменева.]
• [www.murashev.com/opera/Das_Rheingold_libretto_German_Russian Либретто на русском и немецком языках (построчное)]
• [libretto-oper.ru/operas/wagner/rheingold.php Полный текст либретто оперы «Золото Рейна»]
• [www.richard-wagner-werkstatt.com/texte/?W=Das%20Rheingold/ Тексты с указанием мотивов и обзор сцен к опере «Золото Рейна»]
• [www.richard-wagner-werkstatt.com/ring/ Таблица лейтмотивов]
• [www.klassikerforum.de/index.php?topic=1922.0 О музыкальной семантике мотивов кольца]

Отрывок, характеризующий Золото Рейна

Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.
Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения – Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.
Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.
Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.
Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
– Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.
Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.
Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.


Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.
Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Николая было особенно дурно потому, что своими тысячью двумястами рублями жалованья он не только должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не замечала, что они бедны. Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая того, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок сюрприз Наташе, Соне и тому же Николаю.
Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нужды, в котором они находились. Николай чувствовал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, восхищался ее терпением и преданностью, но старался отдаляться от нее.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее. В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто все то, что было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Положение Николая становилось хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам. Выхода из его положения ему не представлялось никакого. Мысль о женитьбе на богатой наследнице, которую ему предлагали его родственницы, была ему противна. Другой выход из его положения – смерть матери – никогда не приходила ему в голову. Он ничего не желал, ни на что не надеялся; и в самой глубине души испытывал мрачное и строгое наслаждение в безропотном перенесении своего положения. Он старался избегать прежних знакомых с их соболезнованием и предложениями оскорбительной помощи, избегал всякого рассеяния и развлечения, даже дома ничем не занимался, кроме раскладывания карт с своей матерью, молчаливыми прогулками по комнате и курением трубки за трубкой. Он как будто старательно соблюдал в себе то мрачное настроение духа, в котором одном он чувствовал себя в состоянии переносить свое положение.


В начале зимы княжна Марья приехала в Москву. Из городских слухов она узнала о положении Ростовых и о том, как «сын жертвовал собой для матери», – так говорили в городе.
«Я и не ожидала от него другого», – говорила себе княжна Марья, чувствуя радостное подтверждение своей любви к нему. Вспоминая свои дружеские и почти родственные отношения ко всему семейству, она считала своей обязанностью ехать к ним. Но, вспоминая свои отношения к Николаю в Воронеже, она боялась этого. Сделав над собой большое усилие, она, однако, через несколько недель после своего приезда в город приехала к Ростовым.
Николай первый встретил ее, так как к графине можно было проходить только через его комнату. При первом взгляде на нее лицо Николая вместо выражения радости, которую ожидала увидать на нем княжна Марья, приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев минут пять, вышел из комнаты.
Когда княжна выходила от графини, Николай опять встретил ее и особенно торжественно и сухо проводил до передней. Он ни слова не ответил на ее замечания о здоровье графини. «Вам какое дело? Оставьте меня в покое», – говорил его взгляд.
– И что шляется? Чего ей нужно? Терпеть не могу этих барынь и все эти любезности! – сказал он вслух при Соне, видимо не в силах удерживать свою досаду, после того как карета княжны отъехала от дома.
– Ах, как можно так говорить, Nicolas! – сказала Соня, едва скрывая свою радость. – Она такая добрая, и maman так любит ее.
Николай ничего не отвечал и хотел бы вовсе не говорить больше о княжне. Но со времени ее посещения старая графиня всякий день по нескольку раз заговаривала о ней.
Графиня хвалила ее, требовала, чтобы сын съездил к ней, выражала желание видеть ее почаще, но вместе с тем всегда становилась не в духе, когда она о ней говорила.
Николай старался молчать, когда мать говорила о княжне, но молчание его раздражало графиню.
– Она очень достойная и прекрасная девушка, – говорила она, – и тебе надо к ней съездить. Все таки ты увидишь кого нибудь; а то тебе скука, я думаю, с нами.
– Да я нисколько не желаю, маменька.
– То хотел видеть, а теперь не желаю. Я тебя, мой милый, право, не понимаю. То тебе скучно, то ты вдруг никого не хочешь видеть.
– Да я не говорил, что мне скучно.
– Как же, ты сам сказал, что ты и видеть ее не желаешь. Она очень достойная девушка и всегда тебе нравилась; а теперь вдруг какие то резоны. Всё от меня скрывают.
– Да нисколько, маменька.
– Если б я тебя просила сделать что нибудь неприятное, а то я тебя прошу съездить отдать визит. Кажется, и учтивость требует… Я тебя просила и теперь больше не вмешиваюсь, когда у тебя тайны от матери.
– Да я поеду, если вы хотите.
– Мне все равно; я для тебя желаю.
Николай вздыхал, кусая усы, и раскладывал карты, стараясь отвлечь внимание матери на другой предмет.
На другой, на третий и на четвертый день повторялся тот же и тот же разговор.
После своего посещения Ростовых и того неожиданного, холодного приема, сделанного ей Николаем, княжна Марья призналась себе, что она была права, не желая ехать первая к Ростовым.
«Я ничего и не ожидала другого, – говорила она себе, призывая на помощь свою гордость. – Мне нет никакого дела до него, и я только хотела видеть старушку, которая была всегда добра ко мне и которой я многим обязана».
Но она не могла успокоиться этими рассуждениями: чувство, похожее на раскаяние, мучило ее, когда она вспоминала свое посещение. Несмотря на то, что она твердо решилась не ездить больше к Ростовым и забыть все это, она чувствовала себя беспрестанно в неопределенном положении. И когда она спрашивала себя, что же такое было то, что мучило ее, она должна была признаваться, что это были ее отношения к Ростову. Его холодный, учтивый тон не вытекал из его чувства к ней (она это знала), а тон этот прикрывал что то. Это что то ей надо было разъяснить; и до тех пор она чувствовала, что не могла быть покойна.
В середине зимы она сидела в классной, следя за уроками племянника, когда ей пришли доложить о приезде Ростова. С твердым решением не выдавать своей тайны и не выказать своего смущения она пригласила m lle Bourienne и с ней вместе вышла в гостиную.
При первом взгляде на лицо Николая она увидала, что он приехал только для того, чтобы исполнить долг учтивости, и решилась твердо держаться в том самом тоне, в котором он обратится к ней.
Они заговорили о здоровье графини, об общих знакомых, о последних новостях войны, и когда прошли те требуемые приличием десять минут, после которых гость может встать, Николай поднялся, прощаясь.
Княжна с помощью m lle Bourienne выдержала разговор очень хорошо; но в самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было дела, и мысль о том, за что ей одной так мало дано радостей в жизни, так заняла ее, что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не замечая, что он поднялся.
Николай посмотрел на нее и, желая сделать вид, что он не замечает ее рассеянности, сказал несколько слов m lle Bourienne и опять взглянул на княжну. Она сидела так же неподвижно, и на нежном лице ее выражалось страдание. Ему вдруг стало жалко ее и смутно представилось, что, может быть, он был причиной той печали, которая выражалась на ее лице. Ему захотелось помочь ей, сказать ей что нибудь приятное; но он не мог придумать, что бы сказать ей.