Золотые рубашки

Золотые рубашки (исп. Camisas Doradas) (официальное название Мексиканское революционное действие (исп. Acción Revolucionaria Mexicanista)) — мексиканская фашистская военизированная организация, существовавшая в 30-е годы ХХ века.

Группа была основана Николасом Родригесом Карраско в 1933 году под официальным названием Мексиканское революционное действие. Карраско был сторонником Панчо Вилья, пока в 1918 году не покинул его. Свою группу он назвал Dorados, «золотой» группой элитных солдат. Золотые рубашки выступали против реформ президента Ласаро Карденаса и находились под покровительством экс-президента Кальеса, который стал врагом Карденаса. Золотые рубашки часто принимали участие в жестоких столкновениях со сторонниками Мексиканской компартии и краснорубашечников, а также требовали немедленной депортации всех евреев и китайцев из Мексики. Хотя Dorados и скопировали стиль чернорубашечников и штурмовиков, скопировали антикоммунизм и авторитаризм первого и антисемитизм последнего, они тем не менее не были полностью фашистскими, являясь по существу — в соответствии с мнением историка фашизма Пейна — контрреволюционными и реакционными и в качестве таковых их было легче использовать существующему государству.

В период максимато (Maximato) — эпоху, в значительной степени, антиклерикального режима Кальеса, Золотые рубашки выступали в пользу умеренной религиозной свободы для католической церкви.

После того, как Карденас в 1936 году депортировал Кальеса, группа потеряла покровителя. Несколько месяцев спустя Родригес Карраско был арестован и депортирован в Техас, откуда он продолжал руководить группой до своей смерти в 1940 году. После объявления Мексикой войны державам Оси в 1942 году Золотые рубашки были запрещены.

Отрывок, характеризующий Золотые рубашки

Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.