Зубейда бинт Джафар

Зубейда бинт Джафар
араб. زبيدة بنت جعفر‎
Дата рождения:	между 762 и 765
Место рождения:	Багдад или Мосул
Дата смерти:	июль 831
Место смерти:	Багдад
Отец:	Джафар ибн Абдаллах
Мать:	Сальсаль бинт Ата
Супруг:	Харун ар-Рашид
Дети:	Мухаммад аль-Амин

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Амат аль-Азиз Умм аль-Вахид Умм Джафар Зубейда (Зубайда) бинт Джафар (762/765, Багдад или Мосул — июль 831, Багдад) — арабская принцесса из династии Аббасидов, любимая жена халифа Харуна ар-Рашида, царица-мать в период правления своего сына халифа аль-Амина (809—813).

Происхождение

Зубейда была дочерью принца Абу-ль-Фатха Абу-ль-Фадла Джафара, второго сына халифа аль-Мансура, и наложницы Сальсаль, ранее носившей имя Асма бинт Ата. Мать Зубейды была родной сестрой Хайзуран, любимой жены халифа аль-Махди (первого сына халифа аль-Мансура) и матери халифов аль-Хади и Харуна ар-Рашида. Таким образом, и по отцу, и по матери Зубейда и её будущий муж Харун ар-Рашид приходились друг-другу двоюродными братом и сестрой. Хайзуран, будучи наложницей в гареме будущего халифа аль-Махди, долго скрывала наличие у неё родственников (отсутствие родных было условием, при котором правивший тогда халиф аль-Мансур позволил сыну привязаться к Хайзуран) и только упрочив своё положение в качестве его умм аль-валад представила при дворе свою сестру. Сальсаль вскоре расположила к себе принца Джафара и в 145 году Хиджры (762/763 год), а по другим данным около 765 года, родила ему двух дочерей-близняшек, одной из которых была Зубейда. Рождение сестёр произошло в Багдаде либо в Мосуле, где их отец Джафар в тот период занимал должность наместника. Согласно Абуль-Фараджу ибн аль-Джаузи, халиф аль-Мансур был настолько очарован живой и пухленькой внучкой, что дал ей имя Зубейда, в переводе означавшее «Маленький масляный шарик». В дальнейшем Зубейда получила куньи Умм Джафар («Мать Джафара») и Умм аль-Вахид («Мать единственного»), а также лакаб Амат аль-Азиз («Раба Всемогущего»).

Джафар Старший (так его называли, чтобы отличить от его младшего брата, родившегося после его смерти), отец Зубейды, умер относительно молодым в 767 году. Он был достаточно обеспеченным членом династии Аббасидов; Джафар выстроил в Багдаде впечатляющий дворец на западном берегу Тигра, рядом с дворцом халифа, где ему принадлежало имение и речной порт, в своей багдадской резиденции он покровительствовал поэтам и предавался роскоши. Источники представляют Джафара как простого и доверчивого человека, а случавшиеся у него судороги некоторые объясняли тем, что его сглазила женщина-джинн, хотевшая выйти за него замуж. Его похоронили в Багдаде на новом кладбище Курейш, где он стал первым похороненным. Его сын Иса ибн Джафар, брат Зубейды, стал близким другом и частым спутником её мужа халифа Харуна ар-Рашида. Какое то время он занимал пост наместника Басры и провинции Арабского залива, однако никакого внушительного политического влияния на управление халифатом не приобрёл.

Супруга и мать халифа

Женитьба Харуна ар-Рашида на Зубейде состоялась в Багдаде в 165 году Хиджры (781/782 год) и стала известна как одно из грандиознейших праздничных событий своего времени. Бракосочетание состоялось в доме некоего Мухаммеда ибн Сулеймана, а свадебное пиршество, осыпанное золотом и всеми известными в то время драгоценными камнями, было устроено во Дворце Вечности. В этот день Зубейда получила принадлежавшую ранее Хайзуран знаменитую бадану Омейядов — изящную безрукавку с рядом больших рубинов спереди и сзади, переходившую в порядке правопреемства от главной или любимой жены одного омейядского халифа к жене другого, начиная с Аттики, супруги халифа Абд аль-Малика. После свержения династии Омейядов Умм Салама, жена первого аббасидского халифа ас-Саффаха, добилась, чтобы бадана была передана ей. С тех пор традиция передачи этой безрукавки продолжалась среди главных жён халифов династии Аббасидов.

Зубейда стала любовью всей жизни и матерью наследника, самой близкой и дорогой, но отнюдь не единственной женщиной Харуна ар-Рашида. В период своего правления, начавшегося в 786 году, Харун взял себе ещё несколько жён, среди которых были Гадир (ум. 789), бывшая наложница его брата аль-Хади, три кузины Харуна — Умм Мухаммед, Аббаса и Умм Абдаллах, кузина Зубейды Азиза, дочь брата её матери, а также женщина неизвестного имени, чей род восходил к халифам Усману и Хасану. Кроме того, согласно сохранившимся записям, в гареме халифа Харуна ар-Рашида жило примерно двадцать четыре наложницы, вынашивавшие его детей. Тем не менее, Зубейда искусно поддерживала своё положение любимой и главной жены Харуна ар-Рашида на протяжении всего его правления, что требовало от неё немалых усилий. Постоянной заботой Зубейды стал контроль увлечений мужа другими женщинами, целью которого было не допустить, чтобы Харун серьёзно привязался к одной из них. О методах, которыми Зубейда добивалась своей цели, ярко свидетельствует одна история, когда Зубейда, завидев, что муж всерьёз увлёкся новой девушкой в гареме, тут же отвлекла его, подарив десять новых прекрасных наложниц, трое из которых затем стали матерями его сыновей.

После замужества Зубейда сразу же стала очень состоятельной женщиной. Она имела обширные земельные владения с дворцами, садами и домами слуг как в западной части Багдада, так и в Саваде в Ираке. Для управления своими имениями Зубейда использовала собственный внушительный штат секретарей, курьеров и горничных, причём её секретари иногда не боялись вступать в конфликт с самим халифом. Как отмечают большинство источников, существенную часть своего состояния Зубейда тратила на благочестивые и благотворительные цели, прежде всего, связанные с паломничеством в Мекку и Медину. Сама она за свою жизнь совершила хадж не менее пяти раз. Об одном из её паломничеств без указания года сообщает Ибн Абд Раббих, отмечая, что Зубейда якобы пешком отправилась в Мекку вместе с Харуном ар-Рашидом, однако из других источников об их совместном хадже ничего неизвестно. Согласно аль-Вакиди, ещё раз Зубейда совершила паломничество в 176 году Хиджры (792/793 годы) вместе с одним из своих братьев, сопровождая Сулеймана ибн Абу Джафара, брата их отца.

Во время паломничества осенью 806 года Зубейде доложили, что в пути возникли серьёзные перебои с водой, от чего страдают совершающие хадж паломники. По приказу Зубейды в Мекке был дополнительно углублен на 4—5 метров священный колодец Замзам, что увеличило количество воды в нём. После этого Зубейда построила акведук от источника Айн аль-Мушаш в долине Хунейна, находившегося в 10—12 арабских милях от Мекки. Всего на улучшение организации водоснабжения паломников Зубейда потратила, по разным данным, от семисот пятидесяти тысяч до одного миллиона семисот тысяч динаров собственных средств. Её деяния были увековечены в надписях, а «Ручей Зубейды» в долине Арафат, где собирались паломники, впоследствии вспоминали в течение многих веков. Кроме этого, Зубейда оплатила строительство дороги паломников через пустыню Ирака и устройство водных станций и караван-сараев на всём её протяжении. Дарб-Зубейда («Дорога Зубейды»), как стали называть этот путь, сохранился в качестве археологического памятника до наших дней.

Благотворительная деятельность Зубейды не ограничивалась священными городами и прилегающими к ним путями паломников, а осуществлялась в самых разных частях государства. Сохранились сведения о строительстве Зубейдой нескольких странноприимных домов близ западной границы халифата, в Баграсе она содержала бесплатный караван-сарай для путешественников и, кроме того, постоянно одаривала нуждающихся. Интересно, что руины древнего, вероятно, ещё римского водопровода в окрестностях Бейрута местное население ещё в 70-х годах XIX века называло именем Зубейды. Благодаря активному финансовому участию Зубейды в деле восстановления разрушенных городов, предание связывает с её именем основание Тебриза, Варсана и Кашана.

Абуль-Фарадж ибн аль-Джаузи отмечает её необычайную религиозность. Если верить его словам, Зубейда постоянно содержала в своём дворце сто рабынь, знавших наизусть весь Коран, и ежедневно каждая из них должна была декламировать его десятую часть. Однако всё это не мешало царице предаваться роскоши и носить самые дорогие наряды в халифате. Кроме того, Зубейда очень любила поэзию и пение, постоянно собирая в своём доме самых известных поэтов и певцов. Сама она была не лишена поэтических талантов: аль-Масуди приводит отрывки из трёх её драматических творений — двух элегий (одна на смерть Низмы, возлюбленной её сына аль-Амина, другая на смерть самого аль-Амина) и стихотворного обращения к аль-Мамуну, написанного после убийства аль-Амина. Ибн Абд Раббих в своей антологии приводит четверостишие Зубейды, посвящённое её мужу.

Зубейда родила от Харуна ар-Рашида только одного ребёнка — сына Мухаммеда, и во многом именно благодаря её влиянию он уже в пятилетнем возрасте в 791/792 году был публично признан престолонаследником своего отца и после его смерти стал халифом под именем аль-Амина. Однако назначение Абдаллаха (будущего халифа аль-Мамуна), сына Харуна ар-Рашида от одной из наложниц, наследником после Мухаммеда поставило под угрозу будущее привилегированное положение Зубейды и её приближённых. Вокруг двух наследников постепенно складывались две противоборствующие придворные группировки. В момент смерти Харуна ар-Рашида во время его поездки в Хорасан Зубейда находилась в Ракке на Евфрате и как только узнала о случившемся, спешно собрала свои сокровища и направилась в Багдад. Мухаммед встретил её в Анбаре и препроводил в столицу. Для оплакивания мужа Зубейда призвала знаменитого поэта Исхака аль-Маусили, которого затем богато наградила. В разразившейся впоследствии междоусобной войне между аль-Амином и его братом аль-Мамуном Зубейда естественно поддерживала своего сына, однако дошедшие до нас источники не содержат каких либо сведений о её роли в разрыве между братьями. В период правления аль-Амина Зубейда выстроила себе в Багдаде дворец на западном берегу Тигра, заняв земли, когда то принадлежавшие Бармакидам.

В трудах более поздних историков содержатся истории о том, как Зубейда старалась сдерживать проявления порочного поведения сына и его приближённых. В частности, аль-Масуди приводит рассказ о том, как Зубейда, стремясь заглушить неподобающее пристрастие аль-Амина к евнухам, прислала ему группу наложниц, одетых и подстриженных как юноши, после чего в столице вошли в моду молодые рабыни с обрезанными волосами, одетые в облегающие халаты с широкими рукавами (называемые габы) и подпоясанные широким ремнём. Они получили название «девушки-пажи» (гулямийят). Зубейда оставалась рядом с сыном до самого его убийства войсками аль-Мамуна, занявшими Багдад в 813 году. Вопреки ожиданиям, она не примкнула к возникшему было движению, задавшемуся целью отомстить за смерть аль-Амина, а решила примириться с аль-Мамуном.

Во времена правления её мужа и сына имя Зубейды иногда выбивалось на монетах халифата. Харун ар-Рашид помещал на свои динары и дирхемы, помимо своего имени, куньи Зубейды — «Умм Джафар» и «Умм халиф». К примеру, дошедшие до нас дирхемы чеканки 189—190 годов Хиджры (804—806 годы) содержат формулу «Щедрость Аллаха над Умм Джафар». Кунья Зубейды непрерывно помещалась на дирхемах со 187 по 192 год Хиджры (803—808 годы), чеканившихся в аль-Мухаммадии и Мадин Баджунайсе. Вероятно, между Зубайдой и этими городами существовала некая связь, суть которой неизвестна. При аль-Амине пятидесятилетний юбилей Зубейды в 195 году Хиджры (810/811 год) был отмечен чеканкой некоторого количества памятных дирхемов в ей честь. До нас дошёл один из экземпляров этой монеты, обнаруженный среди дирхемов шумиловского клада, найденного в 1927 году в Новгородской области. Легенды на обеих сторонах этого дирхема составляют единую фразу «Благословение Аллаха над матерью аль-Амина, повелителя правоверных, Госпожой Умм Джафар, дочерью Абу-ль-Фадла». В 1960 году памятный дирхем Зубейды был передан из Новгородского музея на постоянное хранение в Государственный Эрмитаж.

Последние годы

Когда новый халиф аль-Мамун вступил в Багдад, Зубейда приветствовала его, заявив, что потеряла одного сына-халифа, но аль-Мамун для неё всё равно что второй сын. Он оценил это и вернул Зубейде всё её огромное состояние. Уйдя от дел, она жила в богатстве и почёте.

В конце декабря 826 года Зубейда в качестве одной из двух старших дам династии Аббасидов приняла участие в свадебной церемонии халифа аль-Мамуна, сопровождая и готовя к свадьбе его невесту Буран бинт Хасан. Именно Зубейда внесла свадебный подарок аль-Мамуна — золотое блюдо с тысячей жемчужин — и опрокинула его над невестой. После этого Буран, явно по наущению Зубейды, попросила у халифа, чтобы он простил своего дядю Ибрахима ибн аль-Махди и примирился с ним, а также чтобы позволил Зубейде совершить хадж. Обе просьбы были удовлетворены женихом. После этого Зубейда подарила Буран знаменитую бадану Омейядов. О богатстве Зубейды в тот период свидетельствует тот факт, что на различные мероприятия, пожертвования и раздачи денег, связанные со свадьбой аль-Мамуна и Буран, она потратила, по её собственному утверждению, от 35 до 37 миллионов дирхемов.

Весной 831 года состоялось последнее паломничество Зубейды в Мекку и Медину. Если верить Сибту ибн аль-Джаузи, во время совершения этого хаджа Зубейда потратила миллион динаров на путевые расходы и ещё почти два миллиона динаров на пожертвования учёным священных городов и возведение в Мекке и Медине различных сооружений. Вернувшись из паломничества, она умерла в июле того же года и была погребена в Багдаде. В городе до сих пор существует гробница, носящая её имя, однако в действительности Зубейда, скорее всего, была похоронена совсем в другом месте.

Литература

• Быков А. А. [books.google.ru/books?hl=ru&id=FZQCAAAAMAAJ&dq=%D0%97%D1%83%D0%B1%D0%B0%D0%B9%D0%B4%D0%B0&focus=searchwithinvolume&q=%D0%97%D1%83%D0%B1%D0%B0%D0%B9%D0%B4%D1%8B Аббасидский памятный диргем начала IX века] // Советское востоковедение. — М.-Л.: Издательство Академии наук СССР, 1947. — Вып. IV. — С. 83—90.
• Кеннеди, Хью. Двор халифов. — М.: АСТ — Хранитель, 2007. — 412 с. — ISBN 978-5-17-039643-6.

Отрывок, характеризующий Зубейда бинт Джафар

– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]