Зубков, Василий Петрович

Василий Петрович Зубков
Сенатор Российской империи
8 января — 19 мая 1855
Монарх:	Николай I; Александр II
Рождение:	14 (25) мая 1799(1799-05-25)
Смерть:	12 (24) апреля 1862(1862-04-24) (62 года) Москва
Место погребения:	Донской монастырь
Отец:	Пётр Абрамович Зубков
Мать:	Наталья Петровна Евреинова
Супруга:	Анна Фёдоровна Пушкина
Дети:	Ольга, Пелагея, Владимир
Образование:	Московское учебное заведение для колонновожатых
Деятельность:	энтомолог
Военная служба
Годы службы:	1815—1819
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	армия
Звание:	подпоручик
Награды:

Василий Петрович Зубков (14 [25] мая 1799 — 12 [24] апреля 1862, Москва) — друг А. С. Пушкина и И. И. Пущина; масон, близкий к декабристам; тайный советник, сенатор (1855).

Биография

Родился в семье секунд-майора, Петра Абрамовича Зубкова (1762—1804); мать — Наталья Петровна (урождённая Евреинова; 1775—1845), внучка президента Коммерц-коллегии Я. М. Евреинова.

В 1816 году учился в московском Училище колонновожатых, затем преподавал в нём; 26 ноября 1817 года выпущен с производством в прапорщики свиты Его Величества по квартирмейстерской части.

Согласно сохранившимся показаниям В. П. Зубкова, данным им в 1826 году, в 1817 (или 1818) году князь Ф. П. Шаховской предлагал ему вступить в тайное литературное общество, цель которого «заключалась единственно в распространении общеполезных познаний между членами и в денежных пособиях бедным членам, а средство состояло в переводах на Русский язык лучших иностранных книг и некоторых денежных пожертвованиях»; предложение не было принято.

В сентябре 1819 года был произведён в подпоручики, а 11 декабря того же года он вышел в отставку. Совершил поездку за границу, где ознакомился с французским судопроизводством, судом присяжных, увлёкся изучением сочинений Делольма, Сея, Сисмонди и других политических писателей.

В 1826 году Зубков показал, что в 1820 (1821 ?) — 1822 годах состоял членом масонской ложи «Соединённых Славян» (Петербург), целью которой «была благотворительность и усовершение нравственности, а средства к достижению сей цели — произвольные денежные пожертвования и чтение в ложе поучительных нравственных речей»; дойдя до высоких степеней, вышел из ложи в связи с закрытием масонских братств по распоряжению правительства.

С 27 сентября 1821 года В. П. Зубков состоял в Коллегии иностранных дел, 28 июля 1822 года был причислен к Московскому архиву коллегии, откуда 22 марта 1823 года был командирован к московскому генерал-губернатору князю Д. В. Голицыну; 6 августа 1824 года он был назначен советником во 2-й департамент Московской палаты гражданского суда (после ухода с этой должности П. И. Колошина).

Через 3 недели после восстания декабристов, 9 января 1826 года,  Зубков был арестован и заключён в Петропавловскую крепость. Уже 14 января Следственная комиссия не нашла достаточных поводов к осуждению В. П. Зубкова и постановила просить о его освобождении, что и было осуществлено 20 января 1826 года. Тем не менее, он был внесён в составленный в 1827 году «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных Обществ и лицам, прикосновенным к делу, произведенному Высоч. учрежденною 17-го декабря 1825 г. Следственною Коммиссиею» («Алфавит Боровкова»):

Был взят по показанию Штейнгеля, что имел частные сношения с Пущиным и другими членами. Но по исследованию Комиссии оказался не принадлежавшим к обществу и не знавшим о существовании оного. — Содержался в крепости с 12-го января. По Высочайшему повелению вследствие доклада Комиссии 20-го января освобожден с аттестатом.

— Декабристы. Биографический справочник / Под редакцией М. В. Нечкиной. — М.: Наука, 1988. — С. 259. — 448 с. — 50 000 экз.

Вернувшись в Москву, В. П. Зубков 14 октября 1826 года вышел в отставку.

В сентябре — октябре 1826 года состоялось знакомство В. П. Зубкова с А. С. Пушкиным, приехавшим в Москву из Михайловского по вызову императора Николая; вскоре они уже были на «ты», чему способствовала также их общая дружба с Пущиным.

С 6 мая 1829 г. В. П. Зубков возобновил службу, став советником во временной экспедиции 2-го департамента Московской палаты уголовного суда, созданной для производства дела о злоупотреблениях по удельным имениям чиновников Удельного и других ведомств.

В 1830 году, с появлением в Москве холеры, с 24 сентября по 2 ноября заведовал 2-м и 3-м кварталами Якиманской части, будучи помощником сенатора Брозина. Со 2 ноября 1830 по 19 ноября 1831 года начальствовал над Ордынской холерной больницей. Свой опыт и наблюдения о природе холеры изложил в брошюре, изданной в 1831 году.

С 1834 года исполнял должность советника во 2-м департаменте Московской палаты уголовного суда, с октября 1835 — советник в 1-м департаменте, с 16.12.1837 по 26.5.1838 г. — товарищ председателя Палаты.

С 1838 года — директор Демидовского лицея, с 7 июля по 15 декабря — также директор училищ Ярославской губернии.

27 июня 1839 года был назначен обер-прокурором 2-го отделения 6-го (уголовного) департамента Сената в Москве, с 28 апреля 1842 — обер-прокурор 8-го Департамент (в 1841—1844 годах периодически исполнял должность обер-прокурора в 6-м и 7-м Департаментах); 3 июля 1843 года произведён в действительные статские советники. С 8 июля 1845 года — обер-прокурор 8-го Департамента, с 1 марта 1850 года — обер-прокурор Общего собрания Московских департаментов Сената.

Со 2 октября 1851 года — обер-прокурор 1-го департамента Сената в Петербурге; заведовал архивом, типографией, казначейством сената, школой писарей министерства юстиции и канцелярией 1-го, 2-го и 3-го департаментов и департамента Герольдии, а также председательствовал в хозяйственном комитете при Сенате. С 1853 года заведовал делами Общего собрания 4-го, 5-го и Межевого департаментов. В 1854 году награждён орденом Св. Владимира 2-й степени (1854). 8 января 1855 года пожалован в сенаторы по Департаменту Герольдии с производством в тайные советники. 19 мая 1855 года вышел в отставку по болезни.

Умер в Москве в своём старом доме; похоронен в Донском монастыре, рядом с родителями и родственниками. Ныне стоящий на его могиле памятник был установлен Моссоветом в 1951 году.

Семья

Жена (с 1823) — Анна Фёдоровна (урождённая Пушкина; 25.7.1803 — 16.3.1889, Петербург, похоронена на Никольском кладбище Александро-Невской Лавры), дочь воронежского губернатора Фёдора Алексеевича Пушкина (1751—1810) и Марии Ивановны (урождённой Оболенской, 1764 — после 1815).

Дети:

• Ольга (25.3.1825 — ?) — замужем за генерал-майором В. Д. Евреиновым
• Пелагея (5.7.1827 — ?) — замужем за генерал-майором Н. Б. Герсевановым
• Владимир (17.7.1828 — ?)
• Борис (13.12.1829—15.3.1889)

Недвижимость

В 1845 году по наследству от матери получил село Полубояриново.

Научная деятельность

С 1824 года состоял членом Московского общества сельского хозяйства, а также членом Императорского Московского Общества испытателей природы. Выступал с докладами (22.12.1828 — об открытых им сибирских насекомых нового рода Odontocnemia Ficheri и новых видов Blethisa Eschscholtzii, Cetonia Karelini и Saperda Quadripunctata). В энтомологии известен жук его имени — Carabus Zubkoffii.

Заведуя Якиманской холерной больницей в 1830—1831 годах, на основании наблюдения за больными при ежедневных посещениях больницы и частных квартир обывателей пришёл к выводу о том, что холера не передаётся по воздуху, как тогда многие считали. Причинами заболевания считал негигиеническую обстановку, излишества в пище и её недоброкачественность, отсутствие тёплой и сухой одежды, пьянство, простуду и т. п. Для профилактики холеры предлагал «вести образ жизни здоровый, остерегаться от всякого излишества и сохранять нравственное спокойствие, которое во всякое время способствует к поддержанию телесных сил.» Выводы В. П. Зубкова, сделанные до открытий Л. Пастера, были достаточно близки к современным положениям.

Избранные труды

• О незаразительности холеры: Наблюденія, сдѣланныя въ Москвѣ Васильемъ Зубковымъ. — М.: тип. А. Семена, 1831. — 52 с.
• Notice sur un nouveau genre et quelques nouvelles espèces de Coléoptères // Bulletin de la Société Impériale des naturalistes de Moscou. — 1829. — T. 1. — P. 147—168.
• Catalogue des Coléoptères pris par Mr. Karélin dans les Steppes des Kirguises, entre le Volga et l’Oural // Bulletin de la Société Impériale des naturalistes de Moscou. — 1829. — T. 1. — P. 169—170.
• Nouveaux Coléoptères récueillis en Turcménie // Bulletin de la Société Impériale des naturalistes de Moscou. — 1833. — T. 6. — P. 310—340.
• Description de quelques Coléoptères nouveaux // Bulletin de la Société Impériale des naturalistes de Moscou. — 1837. — T. 10, № 5. — P. 59—72

Примечания

Даты в основном тексте статьи даны по старому стилю.

Литература

• Модзалевский Б. Л. [feb-web.ru/feb/pushkin/serial/ps4/ps420902.htm Василий Петрович Зубков и его Записки] // Пушкин и его современники: Материалы и исследования / Комис. для изд. соч. Пушкина при Отд-нии рус. яз. и словесности Имп. акад. наук. — СПб., 1906. — Т. 4. — С. 91-116.
• Декабристы. Биографический справочник / Под редакцией М. В. Нечкиной. — М.: Наука, 1988. — С. 71. — 448 с. — 50 000 экз.

Отрывок, характеризующий Зубков, Василий Петрович

Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.