Зубовы
Поделись знанием:
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
| Зубовы | |
 | |
 | |
|
Описание герба: см. текст | |
| Девиз: |
Meritis crescunt honores |
|---|---|
| Том и лист Общего гербовника: |
II, 25 |
| Титул: |
графы, князь |
| Часть родословной книги: |
VI |
| Близкие роды: | |
Подданство: | |
 Великое княжество Московское
| |
 Царство Русское
| |
 Российская империя
| |
| Имения: | |
Эта статья — о дворянском роде. О носителях фамилии см. Зубов.
Зубовы — русский дворянский род, который возвысился в 1789 году благодаря «случаю» Платона Зубова, последнего фаворита Екатерины II. В 1793 г. всё его семейство было возведено в графское достоинство.
Род графов и дворян Зубовых, владевший обширной Шавельской экономией на севере Литвы, внесён в VI часть родословной книги Вологодской, Нижегородской, Санкт-Петербургской и Ковенской губерний.
Существуют также шесть менее примечательных дворянских родов Зубовых более позднего происхождения.
Происхождение
Род Зубовых, впоследствии ставший графским, считал своим предком татарина Амрагата, баскака во Владимире, который, по родословному баснословию, в 1237 г. принял якобы крещение с именем Захария. Одного корня с Зубовыми считали себя дворяне Баскаковы[1].
По документам дворяне Зубовы известны с XVI века, когда Игнатий Никитич Зубов был (в 1571 г.) дьяком посольского приказа. В следующем столетии многие Зубовы служили стольниками и воеводами. Так, Дмитрий Иванович Зубов погиб в 1634 г. под Смоленском, а его сын Клементий сложил голову под Конотопом.
Представители
- Николай Васильевич 1-й Зубов (1699—1786) — член Коллегии экономии при Екатерине II[2].
∞(1) Татьяна Алексеевна, урождённая Трегубова.
∞(2)Агафья Ивановна, урождённая Наумова (?—1770), камер-юнгфера Елизаветы Петровны[3].- (1)Граф Александр Николаевич (1727—1795) — сенатор, обер-прокурор 1-го департамента Сената.
∞ Елизавета Васильевна, урождённая Воронова.- Граф Николай Александрович (1763—1805) — граф, обер-шталмейстер. Участник заговора с целью отстранения от власти или убийства Павла I. Соучастник убийства императора, нанёсший ему первый удар.
∞ Наталья Александровна (рожд. Суворова; 1755—1844), единственная дочь фельдмаршала. Их сыновья обучались в Пажеском корпусе, при этом, в виде особого исключения, Александр I удовлетворил просьбу матери о том, чтобы они жили не в казарме, как остальные пажи, а на квартире инспектора классов К. О. Оде-де-Сиона[4].- Граф Александр Николаевич Зубов (1797—1875) — полковник, действительный статский советник. В 1814 году окончил с отличием Пажеский корпус, его имя было записано на белой мраморной доске в Корпусе[4][5]. Выпущен корнетом в Кавалергардский полк.
∞княжна Наталья Павловна, урождённая Щербатова (1801—1868). Супруги были знакомы с А. С. Пушкиным.- Граф Платон Александрович (1835—1890) — тайный советник (1885), благотворитель.
∞Вера Сергеевна Плаутина (1845—1925).- Анна Платоновна (в зам. фон Вольф; 1875—1946) — муж с 1897 года Николай Борисович фон Вольф (1866—1940).
- Граф Александр Платонович Зубов (1877—1942) — умер бездетным.
- Граф Сергей Платонович Зубов (1881—1964) — в 1906—1916 годах женат на графине Елизавете Александровне, урождённой Шереметевой (1884—1962); вторая жена с 1922 года Росарио Шиффнер де Лареха.
- Граф Валентин Платонович Зубов (1884—1969) — русский искусствовед, доктор философии, основатель Института истории искусств, первый директор Дворца-музея в Гатчине[6]. В 1925 году эмигрировал во Францию, где занимался посредничеством при продаже произведений искусства, стал масоном.
∞(1)Софья, урождённая Иппа (1886—1955).
∞(2)(1917—1918) — Екатерина Гвидовна, урождённая Пенгу (1888—1966) — библиотекарь Института истории искусств[7].
∞(3)(c 1923 года) — графиня Анна Иосифовна, урождённая Бичунская (иначе — Бичуньска, 1898—1981) — дочь петербургского врача, студентка Института истории искусств. В 1925 году эмигрировала с мужем во Францию, где приняла графский титул. Там супруги вместе зарабатывали посредничеством между коллекционерами искусства[8].
- Граф Платон Николаевич (1798—1855) — отставной ротмистр, служащий Министерства финансов. Окончил с отличием Пажеский корпус и также, как и старший брат, был удостоен белой мраморной доски. С 1816 года — корнет. Обладая хорошем состоянием, живя в Москве и Петербурге, занимался коллекционированием предметов искусства. Награждён королём Франции в 1815 году орденом Лилии. Умер холостым.
- Графиня Надежда Николаевна Зубова (1799—1800).
- Вера Николаевна (в зам. Мезенцева; 1800—1863) — супруга генерал-лейтенанта Владимира Петровича Мезенцева (1781—1833).
- Любовь Николаевна (в зам. Леонтьева; 1802—1894) — супруга генерал-майора Ивана Сергеевича Леонтьева (1782—1824). Большую часть жизни провела в родовом имении Воронино, Ярославской губернии. После смерти единственного сына Михаила (1824—1885) жила в московском Новодевичьем монастыре.
- Ольга Николаевна (в зам. Талызина; 1803—1882) — супруга камергера Александра Степановича Талызина (1795—1858), крестника Суворова, участника кампании 1812—1813 годов. В браке имела пять дочерей и четырёх сыновей. В течение 14 лет состояла председательницей Дамского общества попечительства о бедных в Москве, а после открытия Московского Мариинского института всю жизнь была его попечительницей. Её внучка Ольга Борисовна, урождённая Нейдгардт (1859—1944) была замужем за премьер-министром П. А. Столыпиным.
- Граф Валериан Николаевич (1804—1857) — обучался в Пажеском корпусе с 1817 по 1823, однако в списках выпускников не значится[4]. На военной, а также дипломатической службе в Коллегии иностранных дел.
∞княжна Екатерины Александровна урождённая Оболенская (1811—1843), фрейлина, внучка Ю. А. Нелединского-Мелецкого. Унаследовав от матери имение Фетинино, в 1857 году он завещал его сестре Л. Н. Леонтьевой. Потомства не оставил.
- Граф Александр Николаевич Зубов (1797—1875) — полковник, действительный статский советник. В 1814 году окончил с отличием Пажеский корпус, его имя было записано на белой мраморной доске в Корпусе[4][5]. Выпущен корнетом в Кавалергардский полк.
- Граф Дмитрий Александрович (1764—1836) — генерал-майор. Единственный из братьев Зубовых, не участвовавший в заговоре против Павла I.
∞Прасковья Александровна, урождённая Вяземская (1772—1835)[9].- Елизавета Дмитриевна (в зам. Розен; 1790—1862) — супруга Григория Владимировича Розена. Кавалерственная дама ордена Святой Екатерины.
- Граф Александр Дмитриевич Зубов (1792—1798).
- Варвара Дмитриевна (в зам. Сухтелен; 1799—?) — супруга Павла Петровича Сухтелена (1788—1835).
- Граф Николай Дмитриевич (1801—1871) — камергер, шталмейстер.
∞ графиня Александра Гавриловна Реймонд-Моден (1807—1839). - Екатерина Дмитриевна (в зам. Пашкова; 1801—1821) — первая супруга генерал-майора Андрея Ивановича Пашкова (1792/3—1850).
- Графиня Анна Дмитриевна (в зам. Кнут) — супруга графа Кнут.
- Графиня Ольга Александровна Жеребцова (1766—1849) — знаменитая красавица-авантюристка. Участница заговора против Павла I. За две недели до убийства покинула пределы Российской Империи.
- Светлейший князь Платон Александрович (1767—1822) — генерал от инфантерии. Последний фаворит императрицы Екатерины II. Участник заговора против Павла I. От имени заговорщиков предъявил императору ультиматум и присутствовал при его убийстве. Имел несколько внебрачных детей, получивших фамилию Платонов.
∞ с 1821 года Текла Игнатьевна, (рожд. Валентинович; 1801—1873), дочь небогатого виленского шляхтича.- Светлейшая княжна Александра Платоновна Зубова (1822—1824) — единственный законный ребёнок светлейшего князя родилась через три недели после его смерти, рано умерла и похоронена рядом с отцом[10].
- Граф Валерьян Александрович (1771—1804) — генерал от инфантерии. Потерял ногу при подавлении восстания Костюшко в 1794 году. Участник заговора против Павла I, однако непосредственно в убийстве не участвовал из-за инвалидности.
С 1792 года открыто жил с любовницей Марианной, урождённой Любомирской (1773—1810), супругой польского магната Антония Потоцкого (1861—1801). Только в 1803 году, после смерти законного мужа, граф Зубов узаконил свои с ней отношения. Дети Валериана Александровича:- Елизавета Валериановна Воейкова, урождённая графиня Зубова — внебрачая дочь, кто была её мать неизвестно.
- Граф Платон Валерианович Зубов (1796—?) — внебрачный сын Валерьяна Александровича и Марии Потоцкой, однако появился на свет за 4 года до брака родителей. Умер в раннем детстве.
- Граф Николай Александрович (1763—1805) — граф, обер-шталмейстер. Участник заговора с целью отстранения от власти или убийства Павла I. Соучастник убийства императора, нанёсший ему первый удар.
- (1) Афанасий Николаевич Зубов (ок. 1738—1822) — правитель Курского наместничества, сенатор. Возвысился благодаря влиянию племянника Платона Александровича.
- (2) Василий Николаевич Зубов (?—?) — надворный советник. Супруга Татьяна Степановна Трегубова, за ней в приданое получил село Меховицы Ковровского уезда (ныне Вознесенское сельское поселение Ивановской области)[3].
- Николай Васильевич 2-й Зубов (?—8 ноября (20 ноября) 1812, с. Меховицы) — генерал-майор, бывший адъютант генерал-фельдмаршала графа И. П. Салтыкова. В 1799 году отец объявил его душевнобольным[3]. Супруга — Анна Алексеевна Турчанинова (1780—1849).
- (1)Граф Александр Николаевич (1727—1795) — сенатор, обер-прокурор 1-го департамента Сената.
К другой, менее сановной ветви того же рода принадлежит Пётр Алексеевич Зубов (1819—1880) — тайный советник, сенатор, член Государственного совета при Александре II.
|
|
| ||
| Усыпальница Зубовых в Свято-Троицкой Сергиевой Приморской пустыни | Шавлийский дворец Зубовых (ныне одно из зданий Шяуляйского университета) |
Усыпальница Зубовых в Донском монастыре (1798) |
Родовой герб
 Внешние изображения
| |
|---|---|
| герб Зубовых (Исаакиевская пл., 5) | |
|
heraldic-stoli.livejournal.com/3592.html |
Щит разделён на четыре части; из коих в первой в золотом поле изображен чёрный двуглавый орёл коронованный с распростёртыми крыльями, имеющий в лапах скипетр и державу. Во второй части в красном поле полумесяц рогами в правую сторону обращённый и пятиугольная звезда серебряные. В третьей части в голубом поле видна в латы облачённая рука с мечом вверх поднятым и золотой лук с колчаном, в коем означены стрелы. В четвёртой части в золотом поле три лилии голубого цвета.
Щит увенчан обыкновенным шлемом с графской на нём короной. Намёт на щите голубой и красный, подложенный золотом и серебром. Щит держат два казака с пиками. Под щитом надпись: MERITIS CRESCUNT HONORES (с лат. Услуги возвышаются до почестей). Герб внесён в Общий гербовник дворянских родов Российской империи, часть 2, 1-е отделение, стр. 25.
Герб рода дворян Зубовых (нетитулованная ветвь) внесен в Часть 18 Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи, стр. 5.
Напишите отзыв о статье "Зубовы"
Примечания
- ↑ Долгоруков П. В. Российская родословная книга. — СПб.: Тип. Э. Веймара, 1856. — Т. 3. — С. 132.
- ↑ Зубов, Александр Николаевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб., 1897. — Т. 7: Жабокритский — Зяловский. — С. 509.
- ↑ 1 2 3 Фролов Н. В., Фролова Э. В. [kovcrb.ru/upload/file/kovrovskiy_istoricheskiy_sbornik_(1).pdf Ковровский исторический сборник]. — Ковров: Маштекс, 2000. — С. 7—10. — 112 с. — ISBN 5-93787-017-4.
- ↑ 1 2 3 фон-Фрейман О. Р. [www.prlib.ru/en-us/Lib/pages/item.aspx?itemid=5980 Пажи за 185 лет : биографии и портреты бывших пажей с 1711 по 1896 г.] // Пажи за 183 года (1711—1894). Биографии бывших пажей. — Фридрихсгамн: Тип. Акц. о-ва, 1897. — P. 165, 182, 186. — 952 p. — (8).
- ↑ Такой чести удостаивался лишь один самый лучший выпускник каждого года.
- ↑ Зубовы // Большая российская энциклопедия / С. Л. Кравец. — М.: Большая Российская энциклопедия (издательство), 2008. — Vol. 10. — P. 581-582. — 768 p. — 65 000 экз. — ISBN 978-5-85270-341-5.
- ↑ 1 2 3 4 5 В. А. Лапин. [artcenter.ru/ushel-iz-zhizni-ivan-valentinovich-zubov/ Ушёл из жизни Иван Валентинович Зубов] (рус.). Российский институт истории искусств (26 апреля 2015). Проверено 2 мая 2016.
- ↑ Ида Наппельбаум. [ptj.spb.ru/archive/0/in-opposite-perspective-0/tonych/ «Тоныч»] (рус.). Петербургский театральный журнал (26 апреля 2015). Проверено 2 мая 2016.
- ↑ Страницы истории села Богородского-Волокобина: из прошлого Иваново-Вознесенской и Кинешемской епархии / Авт.-сост. священноинок Александр (Завьялов), А. Шустов. — 2008. — С. 14.
- ↑ [ru.rodovid.org/wk/Запись:675323 Александра Платоновна Зубова р. 1822 ум. 1824 — Родовод]. Проверено 15 января 2013. [www.webcitation.org/6DnUevRj3 Архивировано из первоисточника 20 января 2013].
Ссылки
- Зубовы, графский и дворянские роды // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [ru.rodovid.org/wk/Род:Зубовы Род:Зубовы] на Родоводе
Отрывок, характеризующий Зубовы
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
