Зубов, Пётр Яковлевич

Пётр Яковлевич Зубов
П. Я. Зубов
Дата рождения	7 февраля 1898(1898-02-07)
Место рождения	Тифлис, Российская империя
Дата смерти	1952(1952)
Место смерти	Москва, Советский Союз
Принадлежность	Российская империя Российская империя РСФСР  СССР
Род войск	ВЧК-ОГПУ-НКВД
Годы службы	1919 — 1938
Звание
Сражения/войны	Гражданская война в России
Награды и премии

Пётр Яковлевич Зубов (1898, Тифлис, Российская империя — 1952, Москва, Советский Союз) — советский разведчик, резидент в Чехословакии, глава разведывательной школы НКВД, полковник.

Биография

Родился в рабочей семье. В 1917 закончил железнодорожное училище и поступил техником-десятником на Закавказскую железную дорогу, одновременно посещая лекции Тифлисского народного университета. В 1918 во время Гражданской войны, он вступил в партию большевиков, а с 1919 был членом большевистской боевой дружины. После высадки британского экспедиционного корпуса в Закавказье власть в Грузии захватило меньшевистское правительство, и в марте 1920 Пётр был арестован и помещен в Кутаисскую тюрьму. В заключении он пробыл недолго, в том же году в соответствии с договором между РСФСР и Грузией был освобождён и выслан в Россию, где поступил на работу в ЧК Горской республики.

После освобождения Закавказья от английских и турецких интервентов возвратился в Тифлис, где до 1927 работал на оперативных должностях в Грузинской ЧК. Руководил мероприятиями по разгрому подпольных антисоветских центров, участвовал в ликвидации повстанческого штаба меньшевиков и нескольких подпольных типографий. Был заместителем начальника секретного отдела Закавказского ГПУ. Также с 1922 возглавлял отделение разведки, следившее за связями и грузинских меньшевиков, и их агентуры в Турции. В 1928 был направлен в резидентуру ОГПУ в Стамбуле. Здесь Зубов работал под именем Петра Ивановича Гришина и под "прикрытием" должности сотрудника консульского отдела полномочного представительства СССР. В Турции находился до июня 1930, когда резидент нелегальной резидентуры Георгий Сергеевич Агабеков (настоящая фамилия Арутюнов), влюбившийся в англичанку, стал на путь измены; направился на пароходе во Францию, где обратился к местным властям с просьбой предоставить ему политическое убежище. Предатель сделал ряд антисоветских заявлений, которые были опубликованы во французской и эмигрантской прессе.

Однако в центральном аппарате внешней разведки он не задержался, было принято решение вернуть его на работу в Закавказское ГПУ. Занимался борьбой с бандитизмом и организованной преступностью, лично принимал участие в ликвидации бандформирований в Грузии и Абхазии. За мужество и героизм, проявленные в боях с бандформированиями, в 1930 был награждён Почётным именным оружием, в 1931 получена очередная награда, Почётная грамота коллегии ОГПУ.

В июле 1931 был направлен в Париж в качестве оперативного работника резидентуры ОГПУ. Здесь он занимался в основном разработкой антисоветской грузинской эмиграции, нашедшей убежище во Франции и мечтавшей о свержении советской власти в Закавказье. Хорошо зная обстановку в эмигрантских кругах, психологию и менталитет грузинских меньшевиков, а также владея грузинским языком, вскоре приобрёл ряд ценных источников в кругах белой эмиграции, в том числе в ближайшем окружении лидера грузинских меньшевиков Ноя Жордании, поддерживавшего тесные связи с британской и французской разведками. Благодаря полученным от агентов сведениям, советским чекистам удалось предотвратить ряд терактов на территории СССР. Среди операций, планировавшихся британской разведкой, была и террористическая акция на Кавказе под кодовым наименованием "Диверсия", а также готовившееся англичанами покушение на И. В. Сталина. За успешную работу в парижской резидентуре он был награждён орденом Красного Знамени.

В мае 1933 возвратился в Москву и стал сотрудником центрального аппарата разведки. Здесь он работал до 1937 когда в апреле был назначен резидентом НКВД в Праге. Сюда он прибыл с паспортом на имя 2-го секретаря полпредства Николая Васильевича Привалова. В 1935 Советский Союз и Чехословакия подписали секретное соглашение о сотрудничестве по линии разведслужб. Для решения практических вопросов взаимодействия Москву посетил руководитель чехословацкой разведки полковник Франтишек Моравец. В годы войны, находясь в эмиграции в Лондоне, он был ценным источником советской внешней разведки. Первоначально это сотрудничество курировалось по линии Разведывательного управления Красной Армии. В 1937 И. В. Сталиным было принято решение поручить поддержание контакта по линии разведслужб обеих стран внешней разведке органов государственной безопасности. В Праге решением практических вопросов взаимодействия было поручено заниматься Петру Яковлевичу Зубову.

В 1938 президент Чехословакии Эдуард Бенеш обратился к Сталину с просьбой поддержать его действия по свержению правительства Стоядиновича в Белграде, которое проводило враждебную Праге политику. По специальному указанию Сталина для поддержки переворота в Белграде в 1938 на НКВД возлагалась задача организовать финансирование сербских офицеров-боевиков, затеявших подготовку антиправительственного переворота. Деньги заговорщикам было поручено передать резиденту НКВД в Праге Зубову. Пётр Яковлевич выехал в Белград и встретился с руководителями антиправительственного заговора. В беседе с ними он убедился в том, что подобранные чешской разведкой на роль руководителей переворота люди являются авантюристами, не имеющими серьезной опоры в армии и обществе. Он отказался выдать им 200 тысяч долларов США, выделенных Сталиным, и возвратился в Прагу. В Москву ушла соответствующая шифрованная телеграмма. Ознакомившись с ней, Сталин приказал отозвать в Москву и арестовать Зубова, который осмелился не выполнить конфиденциальное поручение. В заключении он оставался вплоть до начала Великой Отечественной войны.

Осенью 1939, когда Польша оказалась захваченной Гитлеровским вермахтом, резидент польской "двуйки" в Берлине полковник Юрек Сосновский и богатый польский князь Януш Радзивилл, поддерживавший в предвоенное время контакты с Германом Герингом и английскими аристократами, попали в руки НКВД. Оба поляка были доставлены на Лубянку, где содержались во внутренней тюрьме и разрабатывались в качестве агентов. Павел Анатольевич Судоплатов, исполнявший в то время обязанности заместителя начальника разведки, предложил Л. П. Берии, лично знавшего его по работе в ГССР, поместить его в одну камеру с полковником Сосновским. Зубов бегло говорил на французском и немецком языках, его перевели из Лефортова, где его безжалостно избивали по приказу того самого Богдана Кобулова, который когда-то, приезжая из Грузии, останавливался у него дома, и с участием полковника Родос, ему дробили колени, в результате чего стал инвалидом, но на самооговор так и не пошёл. Находясь с Сосновским в одной камере, он убедил поляка в том, что имеет прямой смысл сотрудничать с русской разведкой. После успеха его оформили как сокамерника князя Януша Радзивилла, где он находился в течение месяца. Впоследствии князь Радзивилл был завербован с помощью П. Зубова. К тому времени условия содержания разведчика изменились: ему позволяли обедать и ужинать в кабинете П. А. Судоплатова, причем еда заказывалась в ресторане НКВД. Все еще находясь под стражей, в сопровождении конвоира ходил в поликлинику НКВД на медицинские процедуры. После освобождения из-под стражи Пётр Яковлевич был по ходатайству П. А. Судоплатова назначен начальником германского отделения Особой группы, преобразованной в феврале 1942 в 4-е Управление НКВД/НКГБ СССР. В годы войны он руководил подготовкой и заброской в глубокий тыл врага специальных разведывательных групп, в том числе для восстановления утраченной связи с "Красной капеллой".

После войны, когда в 1946 министром госбезопасности стал 38-летний генерал-лейтенант В. С. Абакумов, Петру Яковлевичу пришлось срочно выйти в отставку по состоянию здоровья, поскольку в предвоенные годы именно Абакумов был причастен к его делу и приказывал начальнику следственной части Сергиенко жестоко избивать разведчика. Однако в 1948 о нём снова вспомнили, в январе этого года он по заданию Сталина и Молотова вместе с П. А. Судоплатовым выезжал в Прагу. Учитывая тесные связи Петра Яковлевича Зубова с Э. Бенешем в предвоенные годы, на него была возложена задача убедить чехословацкого президента поручить лидеру компартии Чехословакии Клементу Готвальду сформировать правительство. Эта задача была успешно решена разведчиком.

Умер в 1952.

Звания

• полковник;

Награды

Награждён орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Красной Звезды, а также многими медалями.

Литература

• Антонов В. С. Служба внешней разведки. История, люди, факты. М., 2013, с. 203-204.
• Дамаскин И. А. Сталин и разведка. Вече, 2004. ISBN 5-9533-0268-1.
• Колесников Ю. А. Среди богов. Неизвестные страницы советской разведки. 2014. ISBN 978-5-8041-0679-0.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_z/zubovpeya.php Биография на сайте Хронос]
• [nvo.ng.ru/spforces/2012-07-06/14_zubov.html Судьбе наперекор]
• [www.pravda.ru/society/fashion/models/07-02-2012/1107202-petr_zubov-0/ Пётр - "утка" и отец разведки]
• [svr.gov.ru/smi/2005/vpkurjer20051025.htm Биография на сайте Службы внешней разведки РФ]

Отрывок, характеризующий Зубов, Пётр Яковлевич

Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.