Зубриловка

Эта статья — об усадьбе в Пензенской области. О деревне в Саратовской области см. Зубриловка (деревня).

Усадьба
«Зубриловка»
Страна	Россия
Село	Зубрилово
Тип здания	усадьба
Архитектурный стиль	классицизм
Дата основания	1780-е
Статус	Объект культурного наследия РФ № 5810042000
Состояние	руины

«Зубри́ловка» — гибнущая усадьба князей Голицыных-Прозоровских, расположенная в селе Зубрилово Малосергиевского сельсовета Тамалинского района Пензенской области, одна из самых знаменитых усадеб Поволжья.

Усадьба расположена на вершине холма, откуда открывается панорамный вид: пойма реки Хопёр, деревня на берегу, пруды у подножья холма. Примерно в 10 км от усадьбы находится станция Вертуновская Юго-Восточной железной дороги.

С усадьбой Зубриловка связаны биографии Г. С. Голицына, И. А. Крылова, В. Э. Борисова-Мусатова; здесь не раз бывал Г. Р. Державин.

История

Российская империя

Имение Зубриловка, располагавшееся в Зубриловской волости Балашовского уезда Саратовской губернии, не было родовым. Князь Сергей Фёдорович Голицын стал владельцем этих земель в 1780-х годах, накануне женитьбы. В 1786 году, когда вельможам давали земли в Саратовском наместничестве, в письме к фавориту Екатерины II Григорию Потёмкину он писал: «яко благодетеля, всех оной награждающего пошарить по планам и побольше и получше ему отвести, коли можно с рыбными ловлями, ибо, по болезни своей, сделал обещание по постам не есть мяса, то следственно, только должен буду есть, коли своей не будет рыбы, один только хлеб».

Участок земли находился, как писал воспитывавшийся в семье Голицына Ф. Ф. Вигель, «в отдаленном краю, где сходятся две губернии — Саратовская и Тамбовская, и по соседству с Пензенской» и добавлял, что Голицын «три года сряду стоял на бессменных квартирах с 24-эскадронным Смоленским драгунским полком, коего он был начальником. Утверждают, что все построения Зубриловки были дело рук солдатских». Был построен роскошный каменный дом с двумя флигелями и церковь напротив дома, разбит парк с водоёмами, цветниками и оранжереями. Архитектор, работавший над усадьбой, по документам не установлен; в 1979 году была предпринята попытка связать эту усадьбу и близлежащее Надеждино с именем Кваренги.

Усадебная церковь была освящена в 1796 году в честь Преображения Господня; в расположенном под главным престолом приделе Воскрешения Лазаря, был устроен родовой некрополь. Колокольня была возведена на противоположном конце парка.

При Павле I князь Голицын попал в немилость, и в 1797 году вместе с сыновьями он был сослан в своё имение. С ним приехал, в качестве учителя детей и секретаря, Иван Крылов. Здесь, в Зубриловке, И. А. Крыловым был написан ряд выдающихся произведений; среди них — запрещённый к изданию «Триумф» и популярная басня «Свинья под дубом».

В 1801 году князь Голицын был возвращён на службу и только выйдя в отставку в 1804 году окончательно перебрался с семьёй в Зубриловку, на зиму приезжая в Москву. Подолгу жила в Зубриловке жена Сергея Фёдоровича Варвара Васильевна, племянница Потёмкина, воспетая Державиным как златовласая Пленира. Также бывал в Зубриловке молодой Кондратий Рылеев.

Ф. Ф. Вигель писал, что у Голицыных в Зубриловке — около 600 человек дворовых, всего вдоволь, и в имение часто наезжали окрестные дворяне: «Ворота настежь: соседи, мелкие дворяне так и валят, но, не обременяя собой, предовольны, когда хозяин скажет им приветливых слова два, три».

Сергей Фёдорович внезапно скончался в 1810 году в Галиции, но был похоронен в крипте зубриловской церкви. После его кончины усадьба перешла по наследству к сыну Фёдору.

Современниками признавался необыкновенный и изящный вкус князя Фёдора Сергеевича Голицына. При нём пополнились усадебные художественные коллекции эмали, фарфора, серебра, редкой посуды. Были внесены изменения в планировку парка и дворца. Фёдор Сергеевич учредил под патронажем своей супруги Анны Александровны пансион для дворянских детей. Для него было построено два двухэтажных здания, в одном из них помещались 36 мальчиков, в другом — 46 девочек, которым руководила француженка «мадам Монсард» — ни в Саратовской, ни в Тамбовской губерниях подобных учебных заведений до середины 1840-х годов, не существовало. Пансиону покровительствовала императрица Мария Фёдоровна, имевшая в нём своих стипендиаток.

В период классицизма регулярные парки уступали место пейзажным, приближенным к естественным формам природы. И Фёдор Голицын безжалостно вырубал в 1820-е годы аллеи старого регулярного парка, придавая дорожкам и опушкам живописные очертания.

После смерти князя Фёдора Голицына в 1826 году имение перешло в руки его жены Анны Александровны (единственной дочери фельдмаршала А. А. Прозоровского), которая учредила в Зубриловке майорат. Она передала его старшему сыну Александру с нисходящим потомством, которому с 10 ноября 1852 года было высочайше разрешено носить двойную фамилию — Голицын-Прозоровский. По законам майората имение являлось «заповедным», нераздроблявшимся между всеми равноправными наследниками и переходившим в целости своей только к одному из них, старшему в роде. Подобного рода высочайшие разрешения давались в виде исключения по просьбе матери или отца. Но многочисленные братья Александра Фёдоровича, сохраняя права на доходы с имения, уже с середины XIX века начали распродавать зубриловскую коллекцию.

Яков Карлович Грот, посетивший усадьбу летом 1862 года, вспоминал: «…Старый дом поддерживается, или, точнее, возобновляется в прежнем виде; стены его внутри увешаны портретами знаменитых предков хозяина. Супруга Александра Фёдоровича Голицына, княгиня Мария Александровна (1826—1901), связана с домом Державина и узами родства и семейными преданиями: она по отцу — внучка друга и родственника его Н. А. Львова…» В конце столетия, благодаря заботам Марии Александровны, супруги Александра Фёдоровича, Зубриловка пережила последний этап своего расцвета.

От Александра и Марии Голицыных-Прозоровских имение (около 8300 десятин земли) перешло во владение к его старшему сыну князю Александру Александровичу Голицыну-Прозоровскому. В конце XIX века на восточной границе парка возник ряд домов для работников усадебного хозяйства.

В 1899 году художник Виктор Борисов-Мусатов написал управляющему усадьбой Н. В. Соколову письмо, с просьбой посмотреть старинное имение. Его просьба была удовлетворена и в 1901 году художник приехал в Зубриловку. Уже тогда усадьба пребывала в запустении, редко посещаемая тогдашними хозяевами. В 1902 году Борисов-Мусатов вновь посетил усадьбу вместе с сестрой Еленой и художницей Еленой Владимировной Александровой — будущей женой. Его сестра Елена вспоминала: Глубокая осень в Зубриловке также увлекла брата по своим блеклым тонам красок умирающей природы… Возле дома, где он нас писал в солнечные летние дни, краски уже были печальные, серые, все гармонировало с темным осенним небом, покрытым тучами. Казалось, что и дом замер с окружающей его увядающей зеленью. Это и дало настроение брату написать картину — «Призраки»… Он лично пояснял нам, как я помню, будто с окончанием жизни опустевшего помещичьего дома — «все уходило в прошлое», как изображены им на первом плане картины удаляющиеся призрачные фигуры женщин. Эти две поездки в усадьбу нашла отражение в работах «Гобелен» (1901), «Прогулка при закате» (1903), «Призраки» (1903), «Сон божества» (1904—05).

Погром и пожар 1905 года

Осенью 1905 года Балашовский уезд Саратовской губернии оказался в центре крестьянских волнений. Был учинён погром и пожар усадьбы, после которого она уже не восстанавливалась. Было полностью разрушено одно крыло дворца. В пожаре сгорели боковые флигели и соединявшие их с дворцом галереи, в которых находились оранжереи и зимний сад.

Василий Верещагин описал уничтожение усадьбы:

«…Погром усадьбы был назначен на 19 октября 1905 года. Во главе толпы шёл крестьянин соседнего села Изнаира, белый как лунь старик с четырьмя сыновьями, владевший 100 десятинами земли. За ним следовали 12 телег для нагрузки ограбленного добра. Старик шёл уверенной поступью, держа икону в руках, в твёрдом убеждении, что исполняет волю царя, повелевшего в три дня уничтожить и ограбить все соседние поместья. При переходе реки Хопер к толпе присоединилась вся зубриловская молодежь и тоже пошла на усадьбу. Погром начался с винного подвала, из которого выкатывались бочки одна за другой и тут же распивались. Когда вино было выпито, озверевшая стихийная толпа ворвалась в один из флигелей. Мебель подожгли, облив керосином и устроив сквозняк. Покончив с флигелем, толпа ринулась на главный дом и точно таким же образом подожгла и его, а пока огонь разгорался, начала грабить, частью молотками и ломами разбивать в мелкие куски всю мебель, бронзу, фарфор и разрывать в клочки все картины и портреты, уничтожая всё без разбора, что попадалось ей в глаза, в каком-то бессмысленном, беспощадном исступлении… Вскоре покончили и с домом — рухнули его крыша, полы и потолки и своею тяжестью пробили своды нижнего этажа. Начался погром другого флигеля, оранжерей, сараев и конюшен, а когда и от них ничего не осталось, толпа бросилась на больницу и только тут была остановлена слишком поздно подоспевшими войсками. Так же долго дымилось и тлело в окрестных деревнях награбленное добро, которое крестьяне из опасения обыска тщательно сжигали…»

«В огне погибли бесценные коллекции декоративно-прикладного искусства, редчайшие книги, документы и портретная галерея, насчитывавшая более 150 работ (в т.ч. таких мастеров, как Левицкого, Лампи, Молинари). Сохранилось лишь несколько портретов, которые летом того же года вывез для участия в таврической выставке русского портрета Сергей Павлович Дягилев. Собрание миниатюрных портретов было передано князем Александром Александровичем Прозоровским-Голицыным в столицу ещё до погрома».

В 1914 году, после смерти А. А. Голицына-Прозоровского, который с 1890 года безвыездно жил в подмосковной усадьбе Раменское, имение перешло к его старшей сестре Анне Александровне Горяиновой (1851—1921). Вскоре оно было продано казне.

Советский период

После Октябрьской революции 1917 года, в 1918 году, хозяйство Зубриловского имения было передано 3-й Петроградской сельскохозяйственной коммуне рабочих, приехавших из Петрограда с семьями в связи с голодом — коммуну образовали рабочие Путиловского завода. Существовала эта коммуна до конца 1920-х годов; в конце концов её обвинили в кулацком направлении — в эксплуатации чужого труда.

В 1930-х годах была предпринята попытка восстановления усадьбы, но частично был восстановлен лишь дворец, в котором разместился дом отдыха партийных и советских работников.

1 августа 1933 года президиум Нижне-Волжского крайисполкома утвердил постановление президиума Тамалинского райисполкома о расторжении договора с религиозной общиной на пользование церковным зданием и культовым имуществом «вследствие непроведения ремонта здания церкви». В 1934 году, мотивируя тем, что «с распадом коллективов верующих церкви бездействуют ряд лет», Саратовский крайисполком принял решение использовать их, в том числе и в с. Зубриловке, «под засыпку в установленном порядке». Колокольня стала использоваться как водонапорная башня — сверху вместо традиционного завершения был пристроен резервуар для воды.

Во время Великой Отечественной войны дом отдыха использовался как госпиталь.

Затем был создан туберкулёзный санаторий. На месте бывшей оранжереи соорудили больничные корпуса. Облик усадьбы изменился, но в целом она поддерживалась в хорошем состоянии.

В 1979 году, после того как в подвалы дворца прорвались грунтовые воды, противотуберкулёзный диспансер был закрыт и дворец опустел.

Постсоветский период

В 1990-е годы усадьба подверглась разгрому. По настоящее время разрушается дворец, продолжают исчезать парковые постройки, зарастает парк, система прудов и водоёмов пришла в упадок.

Преображенская церковь, закрытая в 1931 году, в 1990 году была возвращена верующим. Церковной общиной проведены работы по ремонту и благоустройству храма: приведены в порядок могилы, разбиты цветочные клумбы, полностью отремонтирован первый этаж.

В 2003—2004 годах местная администрация строила планы по восстановлению усадьбы, чтобы превратить её в многопрофильный историко-этнографический и культурно-оздоровительный комплекс. Основной идеей было в первую очередь привлечение дополнительных инвестиций в экономику Тамалинского района. Эти планы не осуществились.

В 2009 году ходе плановой проверки сохранности на территории региона памятников культуры и архитектуры прокуратура Пензенской области выяснила, что в 2004 году глава администрации Зубриловского сельсовета Тамалинского района области Татьяна Медведева вынесла постановление о переводе земельного участка площадью 125 гектаров, отнесённого к категории «особо охраняемых территорий» и находящегося в собственности региона, в земли муниципального образования, совершив тем самым противозаконные действия. В том же году на открытых торгах этот участок земли за 1 125 тыс. рублей был продан местной предпринимательнице. Та через год, в 2005 году, перепродала его бизнесмену Виктору Батурину уже за четыре миллиона рублей. Сейчас решается вопрос о возбуждении уголовного дела. При этом речь о реставрации Зубриловки больше не идёт. На её восстановление необходимы сотни миллионов рублей и добросовестный инвестор.

В 2009 году, уже после проверки, министерство государственного имущества Пензенской области в гражданском порядке потребовало расторжения договора аренды Зубриловки с Виктором Батуриным, а также погашения порядка 500 тыс. рублей арендных платежей и пени за просрочку.

Сам Виктор Батурин так прокомментировал это известие: «Руины, которые там были, вообще никак не были оформлены. После того, как я начал наводить там порядок, вложил порядка $2 млн, восстановил церковь, покрыл крышу дворца, занялся очисткой парка, эти „руины“ появились в списках БТИ как „культурный объект“». По словам господина Батурина, он приостановил восстановительные работы в Зубриловке, поскольку на протяжении пяти лет «так и не смог добиться какого-то правового статуса» для этого объекта и «получить на него права». Также он сказал, что «никогда не расценивал усадьбу Голицыных как коммерческий проект, а только как свою обязанность сохранить этот памятник для потомков» и готов полностью отказаться от своих претензий на него в пользу региона.

Между тем депутат Госдумы от Пензенской области Виктор Илюхин заявил о своем намерении обратиться к главе региональной прокуратуры с просьбой провести тщательное «расследование всех обстоятельств, связанных с отчуждением этой земли, находившейся в собственности региона».

8 февраля 2010 прокуратурой района материалы проверки в соответствии с п.2 ч.2 ст.37 УПК РФ направлены в Сердобский межрайонный следственный отдел следственного управления Следственного комитета при прокуратуре РФ по Пензенской области для проведения проверки в порядке ст. 144—145 УПК РФ.

Сохранившиеся здания

• главный дом
• дома для крестьян (четыре)
• больница
• церковь Преображения Господня (1796)
• колокольня
• часовня в честь иконы «Всех скорбящих Радость»
• руина декоративная «Башня Ольги»

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Современное состояние дворца Голицыных

• Palace of Zubrilovka Estate (Tamala).JPG

  Современное состояние дворца. 2015

• Transfiguration Church in Zubrilovka Estate (Tamala).JPG

  Спасо-Преображенский храм в усадьбе Голицыных. 2015.

• Tombs of Prozorovsky-Golitsyns in Zubrilovka Estate (Tamala).JPG

  Надгробия Голицыных-Прозоровских. 2015

• In Zubrilovka Estate Palace (Tamala).JPG

  Внутри дворца. 2015

• Bell tower in Zubrilovka Estate (Tamala).JPG

  Колокольня в усадьбе. 2015

Наследие

В Саратове в Радищевском музее хранятся две мраморные скульптуры с лестницы южного фасада и несколько предметов церковной утвари. Это то немногое, что удалось вывезти из усадьбы в 1925—1927 годах. Кроме этого в музее хранился, ныне переданный Саратовской епархии Русской православной церкви, мощевик XVIII века из зубриловского храма.

Литература

• Посохина М. [www.nkj.ru/archive/articles/11811/ Зубриловка. Отблеск заката] // «Наука и жизнь». — № 10. — 2007.
• Городнова Л. [www.nasledie-rus.ru/podshivka/8602.php Разрушился сей дом, засохли бор и сад. Дежравинская песнь голицынской Зубриловке] // «Наше Наследие». — № 86. — 2008.
• Чернышёв Ю. [www.bogatej.ru/bogatej/print.php?fr=583&article=11082011003959&art_id=0 Руинированное Прихоперье] // Богатей. — 11.08.2011. — № 25 (583).
• Городнова Л. Е. [www.mosjour.ru/index.php?id=2197 «Очаровательная греза XVIII века»] // Московский журнал. — 2015. — № 3. — С. 26—45. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0868-7110&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0868-7110].

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=rlUeG7VwBuk Видеопрезентация с. Зубрилово и усадьбы Зубриловка]
• [www.proselki.ru/topics/zubrilovka/zubrilovka.topic.htm Зубриловка] на сайте Проселки (путеводитель для автопутешественников по малоизвестным достопримечательностям)
• [www.ruzgd.ru/zubrilovka.shtml Усадьба Зубриловка]
• [mkrf.ru/press-tsentr/novosti/region/detail.php?id=18048&sphrase_id=746789&t=sb&t=main Зубриловская Атлантида]. Министерство Культуры Российской Федерации (29.07.2005).

Отрывок, характеризующий Зубриловка

«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.