Зуев, Василий Фёдорович

Василий Фёдорович Зуев
Научная сфера:	ботаника, этнография, зоология, педагогика
Место работы:	Санкт-Петербургская Императорская Академия наук
Альма-матер:	Лейденский университет, Страсбургский университет
Научный руководитель:	Петер-Симон Паллас
Известен как:	исследователь Сибири и Юга России, автор «Путешественных записок от С.-Петербурга до Херсона в 1781 и 1782 году» (1787)

Василий Фёдорович Зуев (1 (12) января 1754, Санкт-Петербург — 7 (18) января 1794, Санкт-Петербург) — русский учёный-биолог, путешественник. Академик Санкт-Петербургской Императорской Академии наук (1787).

Биография

Родился в семье солдата. Учился в академической гимназии и академическом университете, в 1774 командирован за границу. В Лейдене и Страсбурге изучал главным образом естественную историю, но также и физику, химию, метафизику и проч. По возвращении из-за границы, Зуев подвергся испытанию в Академии наук и за диссертацию «Idea metamorphoseos insectorum ad caetera animalia applicata» был назначен адъюнктом Академии; в 1787 произведён в академики.

Ещё в будучи студентом Академического университета Зуев участвовал в известной экспедиции Палласа, который посылал его для научных работ и наблюдений на Уральские горы, в Обдорск, в Берёзов для исследования Оби до Ледовитого океана, на Индерские горы и т. д..

Во время этих поездок Зуев собирал разные достопримечательности и редкости, обогатившие науку в учёных описаниях Палласа. Многие страницы в путевых записках Палласа принадлежат Зуеву. В 1781 году академия поручила Зуеву исследование края, не затронутого прежними экспедициями, а именно вновь приобретенных Россией территорий между реками Бугом и Днепром, устьем Днепра и его лимана с окрестностями.

Зуеву приходилось испытывать большую нужду, в частности во время экспедиций. Государственные чиновники, не понимавшие значение науки, создавали много затруднений и препятствий во время его путешествий. В таких тяжелых условиях приходилось работать Зуеву и позже, даже после того, как он получил звание академика. Однако Зуев был человек с характером, и, в случае необходимости, умел постоять за себя.

В. Ф. Зуев постоянно боролся с засильем иностранцев в тогдашней Академии наук. Он хотел привлечь к работе в Академии одаренных простых русских людей, в частности из тех, которых он знал из своих путешествий. Однако из этого ничего не вышло: царские вельможи и большинство академиков-иностранцев были против этого. Вопреки традициям тогдашней Академии наук, согласно которым научные труды писались на иностранном языке (немецком, французском или латинском), Зуев большинство своих трудов писал на русском языке. Он бережно собирал и вводил в свои работы народные русские названия животных и растений.

Известен случай возмущения академиков-иностранцев тем, что Василий Федорович писал письма в Академию на русском языке. За это он получил официальное предупреждение, что служащий Академии обязан писать «на понятном академикам новом языке».

О непростом положении ученых в царские времена свидетельствует и такой характерный факт из биографии В. Ф. Зуева. В 1784 году был объявлен приказ президента Академии наук княгини Дашковой — фаворитки Екатерины II — освободить выдающегося ученого от академической службы. Вся «вина» Зуева заключалась лишь в том, что он принял участие в работе Комиссии по учреждению народных училищ «без дозволения на то от начальства». Только благодаря энергичному ходатайству академика Палласа Дашкова отменила свой нелепый приказ.

Тяжелая жизнь, полная лишений и унижений, подорвала силы Василия Фёдоровича Зуева. Он умер в 1794 году, в 40 лет, простудившись во время экспедиции.

Труды

В своих «Путешественных записках от Санкт-Петербурга до Херсона в 1781 и 1782 г.» (СПб. 1787, нем. перевод, Дрезден, 1789), Зуев описывает всё интересное, встретившееся ему на этом длинном пути, приводит исторические и статистические данные о различных местностях, сообщает сведения, касающиеся быта, образованности, нравов и верований жителей, напр., о духоборцах (он называет их «духоверцами»), цыганах и цыганском языке, дает наружное описание теперь уже исследованного Чертомлыцкого кургана и прочего.

Мемуары Зуева, напечатанные в изданиях Академии, относятся, главным образом, к зоологии; некоторые из видов, впервые описанных Зуевым, удержали навсегда его имя (Muraena alba Zuiew, Muraena fusca Zuiew и т. п.). Свои русские статьи Зуев помещал преимущественно в «Новых Ежемесячных Сочинениях» («О действии воздуха на тело человеческое», «Об огненных на воздухе явлениях», «О торфе», «О кормовых средствах» и др.), отчасти также в «Исторических Календарях».

Комиссия об учреждении училищ пригласила Зуева к участию в её трудах, и поручила ему составить для народных училищ «Начертание естественной истории» (СПб., 1786; 5 изд. 1814). По отзыву Палласа, этот труд Зуева превосходил все иностранные руководства по этому предмету того времени. Зуев был также и профессором естественной истории в Главном народном училище, учрежденном в 1784 в Санкт-Петербурге для повышения образования учителей, одно время и редактором ежемесячного издания «Растущий Виноград», в 1785—1787 комплектовавшегося учениками народного училища; участвовал в переводе «Естественной Истории» Бюффона (10 ч. СПб., 1789—1803); перевёл «Описание растений Российского государства» Палласа (ч. I, СПб., 1788), а вместе с Ф. Томанским — главный труд Палласа — «Путешествие по разным провинциям Российского государства» (5 т. СПб., 1773—1778).

Литература

• Зуев, Василий Федорович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• М—в. Зуев, Василий Федорович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Сухомлинов, Древняя и Новая Россия (1879, № 2).
• Райков Б. Е. Академик Василий Зуев, его жизнь и труды. — М.: АН СССР, 1955.
• Зуев В. Ф. Описание живущих Сибирской губернии в Березовском уезде иноверческих народов остяков и самоедцов (в книге Зуев В.Ф. Материалы по этнографии Сибири XVIII в. (1771–1772). М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. С предисловием и комментариями Г.Д. Вербова)
• Зуев В. Ф. Путешественныя записки Василья Зуева от С. Петербурга до Херсона в 1781 и 1782 году / В. Ф. Зуев / подгот. текста, вступ. статья, коммент. М. Э. Кавуна; Ин-т укр. археографии и источниковедения им. М. С. Грушевского НАН Украины. — Днепропетровск: Герда, 2011. — XXVIII, 394 с., ил., карт. — (Серия «EDITIO PRINCEPS»). — ISBN 978-966-8856-43-3.

Отрывок, характеризующий Зуев, Василий Фёдорович

– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.